Тайна Запертой Комнаты

Воздух в кабинете коллекционера Аркадия Сидорова был тяжелым, пропитанным запахом старой бумаги, полированной древесины и чего-то еще – чего-то окончательного и холодного, как конец. Утренний свет, пробивавшийся сквозь плотные, закрытые шторы, лишь подчеркивал пылинки, кружащиеся в воздусе, и придавал всей сцене театральность. В центре комнаты, за массивным письменным столом из красного дерева, покоилось безжизненное тело Сидорова, известного своей эксцентричностью и непревзойденной коллекцией древних монет.

Все указывало на самоубийство. Дверь кабинета была заперта изнутри, ключ торчал в замке. Окна, высокие и узкие, были плотно закрыты на внутренние щеколды, их тяжелые рамы внушали ощущение неприступности. На столе, рядом с безвольно лежащей рукой Сидорова, лежала короткая, но четкая предсмертная записка, написанная его характерным каллиграфическим почерком, выражающая усталость от жизни. Чуть поодаль, рядом со стопкой антикварных фолиантов, лежал старинный револьвер, его блестящая поверхность хранила отчетливые отпечатки пальцев покойного. Казалось бы, дело ясное. Очередной богач, уставший от бремени существования.

В этот образцово-показательный сюжет вошел инспектор Петров. Мужчина лет пятидесяти, в извечном, поношенном, но аккуратном сером пальто, он нес на себе печать тысяч раскрытых дел и не меньшего числа упущенных обедов. Первым делом Петров всегда щурил глаза при осмотре места преступления, словно пытаясь выжечь лишние детали и оставить лишь голый скелет истины. Он двигался медленно, неторопливо, как старый хищник, изучающий свою добычу.

«Слишком аккуратно для самоубийства…» — пробормотал он себе под нос, его голос был низким и слегка хриплым, как шепот опавших листьев. Он не верил в прямолинейность. Жизнь, по его опыту, была запутанной паутиной, а не прямой линией.

Присев на корточки, Петров оглядел пол комнаты, затем медленно поднялся, его взгляд скользнул по стенам, книжным полкам, уставленным запыленными томами, и, наконец, остановился на окне. Оно было закрыто, как и ожидалось, щеколды надежно фиксировали рамы. Но что-то было не так. Инспектор приблизился, почти касаясь носом подоконника.

Сидоров был известен своей педантичностью. Его дом, его коллекции, его одежда – все было образцом порядка и чистоты. Ежедневно горничная Маринка протирала все поверхности до блеска, однако сам Аркадий Сидоров, страдающий от легкой формы обсессивно-компульсивного расстройства, часто сам проверял ее работу, особенно в своем святилище – кабинете. А подоконник, хоть и выглядел чистым на первый взгляд, имел лишь легкое напыление пыли, типичное для помещения, куда редко заглядывает солнце. Но Петров заметил, что эта пыль была абсолютно нетронута. Ни единого мазка, ни одного отпечатка пальца, ни даже следа от локтя или ладони. Словно никто и никогда не опирался на него, не открывал окно, не касался рамы. Для человека, который, предположительно, только что покончил с собой, это было странно. Неужели, перед смертью, он не посмотрел на мир, не оперся на подоконник, размышляя о последней черте? Или, что еще важнее, если бы окно открывалось для последнего вдоха свежего воздуха, пыль бы непременно была нарушена.

Петров опустил взгляд к полу, следуя невидимой нити сомнения. У самого основания оконной рамы, где деревянный плинтус встречался с паркетом, он заметил едва заметную царапину. Она была тонкой, почти невидимой, длиной не более двух сантиметров, словно кто-то что-то резко притянул к окну, или наоборот, оттянул от него. Это не была случайная царапина от мебели, она выглядела свежей, ее края были острыми, не затертыми. Она напоминала след, оставленный чем-то металлическим, возможно, заостренным.

«Крюк», — пронеслось в голове Петрова. Эта мысль, возникшая из ниоткуда, мгновенно связалась с нетронутой пылью. Если окно было заперто изнутри, а пыль не нарушена, то…

Его глаза сузились еще сильнее, сосредоточившись на маленькой, нелогичной детали. На полу, рядом с царапиной, он едва различил чуть заметный, почти незаметный отпечаток, словно от протектора обуви, но не обычного ботинка, а чего-то более специфического, возможно, спортивного, с глубоким протектором. И это не был отпечаток, ведущий из комнаты, а скорее отпечаток, указывающий на окно.

Сердце Петрова сделало странный, пропущенный удар. Все указывало на самоубийство, но эти крошечные детали кричали об обратном. Предсмертная записка, пистолет с отпечатками Сидорова, запертая комната – все это было слишком идеально. Словно кто-то старался создать безупречную иллюзию.

Но как? Пыль нетронута. Окно заперто. Единственный выход – дверь, запертая изнутри.

Инспектор выпрямился, его взгляд метнулся от подоконника к царапине, затем к запертой двери. По его лицу медленно расползалось выражение глубокой задумчивости, а затем – озарения.

«Убийца вышел через окно, но как?» — вопрос, зависший в воздухе, был не просто риторическим. Он был ключом к разгадке, дверью в лабиринт, который только что начал открываться перед Петровым. И он знал, что этот лабиринт будет гораздо сложнее, чем обычное самоубийство, которого не было.