Тайное знание

Киото, июль 33 года

— ...Налицо новый пласт знаний, которые мы можем получить от китообразных, — докладчица торопливо глотнула из стакана и с воодушевлением продолжала: — Совершенно новые знания о жизни океана, о населяющих его существах и, конечно же, о людях.

— Это с чего бы? — шёпотом удивилась Анна. Тони так же шёпотом посоветовал:

— Задай вопрос. Только ей, а не мне.

— Несомненно, — говорила докладчица, — мы стоим на пороге открытий чрезвычайной важности: теперь у нас есть шанс постичь самую суть великой загадки жизни, которая до сих пор была неподвластна человеческому разуму.

— Вот это бред! — удивился Саю, сидящий слева от Анны; его азиатские глаза стали совершенно круглыми от искреннего изумления. Анна пихнула его локтем, и рулевой затих.

— Есть ли вопросы к докладчику? — спросил председатель секции. — Да, прошу вас. Внимание, вопрос доктора Белецкой.

На втором ряду зала поднялась Альберта:

— Нельзя ли уточнить, почему важность описанных вами исследований носит такой вселенский масштаб? Особенно в свете того, что до сих пор тайна жизни традиционно не считается неподвластной разуму...

В зале засмеялись, а Альберта с совершенно серьёзным лицом вежливо ждала ответа.

— Видите ли, — докладчица взмахнула длинными ресницами и покачала в воздухе тонкой рукой, — несмотря на бурное развитие технологии (смех в зале) человек пока не может надолго и безопасно проникать в глубины океана, но теперь у нас есть прекрасный источник сведений о нём (ропот и хмыканье в зале). Изначальная мудрость природы... (откровенный смех в зале.)

— Благодарю вас, ответ мне ясен, — поспешно прервала её Альберта и села на место. Превращать научную дискуссию, пусть и с сенсационным привкусом, в теософский диспут она не хотела.

— Ещё вопросы? — Председатель обвёл взглядом просторный зал. Анну словно что-то толкнуло в бок — она подняла руку.

— Вам слово, — кивнул ей председатель, — представьтесь, будьте добры.

— Анна Ландрэн, капитан бота «Фэнхуа» [1], спасательная служба Исидзавы. Верно ли я понимаю пафос вашего сообщения: китообразные владеют полнотой знаний о процессах, протекающих в океане, и способны предоставить её людям в ответ на запрос?

— В целом так, — важно кивнула докладчица. — Конечно, человеку, далёкому от науки... (недовольный ропот в зале.)

— По первому образованию я эколог, — успокоила её Анна (смех и аплодисменты в зале).

— А, ну что ж... тем лучше... Да, я считаю, что китообразные, чья естественная среда обитания — океан, имеют намного более полное представление о жизни моря, чем люди, и...

— Извините, — вмешалась Анна, — я уточню свой вопрос. Можно ли считать, что дельфины обладаютзнанием? Вопрос, обладают ли они опытом, был бы наивным...

— Э... я думаю, да. — Докладчица явно сбилась с мысли и несколько растерялась.

— Спасибо. — Анна села, Тони сжал руки в замок в знак полного восторга.

Докладчице задали ещё несколько технических вопросов, после чего объявили перерыв. Анна с наслаждением вылетела из обдуваемого кондиционерами зала в холл с распахнутыми настежь окнами и жадно вдохнула морской воздух. Парни выскочили следом — в высоких сферах научной конференции они чувствовали себя неуютно.

Сзади подошла Альберта:

— Ну ты её уела, нечего сказать... Мне, ребята, даже стыдно перед вами за науку. Вы только, пожалуйста, не думайте, что все учёные несут такую запредельную ерунду...

— Мы не думаем, Берта, не переживай, — улыбнулся Тони. — Но эта дамочка отмочила что-то несусветное, честное слово!.. Очень хотелось спросить, да постеснялся: где она всё это взяла? Ведь ни одного факта! Сплошные восклицания.

— С фактами действительно сложно: мы с Гао ещё ничего не публиковали, только сделали сообщение в «Вестнике Тихоокеанского отделения», — объяснила Альберта. — Там было и про Жискара с Посейдоном, и про дельфинью стаю, но только самый общий обзор.

— Но вы будете печатать всё это? — насел на неё Тони.

— Будем-то будем, но начинать надо с записей Рене, а их нужно отдельно готовить к публикации... Мы уже договорились с Ингрид, она дала разрешение, но прямо сейчас накопилось море текущей работы, никак не выкрою время! С дельфинами-то я работала в отпуске, а тут навалились конференции, отзывы на диссертации, студенты, в журнал «Планета» просят популярную статью об экспедиции на Круа...

— Как там Ингрид? — спросила Анна. — Что-то я совсем бессовестная — сто лет ей не писала.

— Всё хорошо, работает в школе, как раньше. Мальчишка растёт, уже два года исполнилось...

— Надо к ним съездить, а, парни? — Анна оглянулась на экипаж. — Когда у нас там отпуска намечены?

— В сентябре, что ли... В общем, всё лето будет трудиться, как пчёлки, — притворно вздохнул Саю.

— Как фениксы, — поправил Тони. — Ну что, самое интересное мы послушали, остальная конференция нам ни к чему?

— Тогда давайте где-нибудь пообедаем — и домой, — предложила Анна. — Берта, ты остаёшься?

— Да, сейчас Кривиц выступает, методы глубоководных исследований по итогам экспедиции. Они ныряли на шесть тысяч, говорят, сняли много интересного... До свидания!

Альберта специально пригласила знакомых спасателей послушать Лилит Вендерс. Лилит Вендерс крайне заинтересовалась историей со спектрограммами дельфинов. Это было логично — какой учёный не интересовался бы успешным применением доселе непроверенной технологии? Но Лилит Вендерс понеслась дальше, как клипер над волнами. Она уже видела захватывающую перспективу общения с дельфинами на темы, интересующие людей. На абстрактные темы, к каковым относится, например, «новое знание о жизни океана». Практически на глазах свершалась, вроде бы, мечта поколений разумных обитателей суши — встретиться на равных с носителями иного разума, сформированного совершенно иными условиями жизни и пользующегося совершенно иным объёмом знаний... Чудо как хорошо. Осталась сущая мелочь — воплотить заманчивые идеи в жизнь...

А ведь начиналась эта история отнюдь не с ярких перспектив. Начиналась она с насмешек и непонимания — с чего бы вдруг рядовой спасатель, не имеющий не только научной темы, но даже биологического образования, взялся изучать сигналы касатки! Проводил с ней буквально дни и ночи, часами просиживал над перекодировкой сигналов на своей маломощной рабочей станции, отказался от отпуска, лишь бы не терять возможность пользоваться служебным катером...

(Исидзава, 30-31 годы)

Рене Жискара, работавшего спасателем в водах острова Исиздава, самец касатки, прозванный Посейдоном, буквально вытащил с того света. Крошечный моторный катер унесло и перевернуло во время внезапно налетевшего шквала, и человек не успел не то что подать сигнал бедствия — даже сообразить, что произошло... Аварийный маячок на спасательном жилете, конечно, работал, но гроза несколько часов не позволяла послать ему на помощь ни геликоптер, ни бот. Как только волнение и ветер хоть немного улеглись, спасатели бросились на помощь коллеге — и нос к носу встретились с семитонным зубастым морским чудовищем, которое осторожно буксировало человека к берегу на раздувшемся спасжилете. Чудовище, впрочем, не настаивало на том, чтобы доставить свой груз на берег самолично, деликатно передало его людям и ушло в открытое море. И как только Жискар смог снова водить катер и впервые вышел в море, у берегов Исидзавы показался высокий чёрный плавник, кругами разрезающий воду...

Посейдону понравилось бывать у Исидзавы. Каждое утро он ждал спасателей в гавани, иногда немного провожал катера. Рене он запомнил чётко — когда видел его на палубе, высовывался из воды, фыркал и трубил. Однажды Рене решился на рискованный опыт — передал управление катером сменщику и прыгнул в воду, где крутился кит. Тот осторожно подплыл и подставил бок, позволив человеку погладить чёрную шкуру...

С касаткой, конечно, не поиграешь, как с дельфином, — это всё равно что обниматься с грузовиком. Пока Посейдон не привык соблюдать осторожность, его прыжки пару раз едва не утопили Жискара... Но киту явно было интересно с человеком, и в человеке не могло не проснуться ответное любопытство. Тем более что такого ещё не видел никто в этих водах — касатки здесь вообще бывали редко, их охотничьи угодья находились юго-западнее, ближе к побережью. Рене удивляло, что, плавая вместе с ним, кит непрерывно издавал самые разные звуки — свист, рёв, скрежет, мурчание, что-то похожее на глухой звон далёкого колокола... Некоторые звуки были слышны только под водой, когда Рене нырял вместе с китом. Это привело его к мысли, что он воспринимает далеко не все звуковые сигналы Посейдона. А раз так, раз человеческое ухо настолько нечутко, не приспособить ли для этого приборы?.. Ведь кит очевидно не просто так постоянно шумит — может, он специально адресует свои сигналы человеку?

Так появились первые записи «речи кита». На досуге Рене пытался слушать их на разных частотах, на слух выделил три часто повторяющихся сигнала (группы сигналов?), отметил места на записях, где они появлялись. Но работать со звуком человеку неудобно — нужна визуализация длительностей, высот, интенсивности... И Жискар попытался представить каждый параметр звучания в отдельной оси координат: длительность — по горизонтали, интенсивность — по вертикали, а высоту тона — в виде перехода цветов спектра. Так получилось, что резкие отрывистые свисты — это острые «пики» на графике, причем если свит высокий, «пик» будет зелёным или синим, если низкий — жёлтым... Следующий логический шаг — систематизация сигналов.

Эта часть работы была самой долгой, сложной и утомительной. Для сортировки таких больших массивов бытового компьютера явно не хватало — это съедало все ресурсы слабенькой машинки, предназначенной в основном для написания писем, просмотра фильмов и обработки фотографий...

Шли месяцы, записей становилось всё больше, свободного времени — всё меньше, и если бы не Ингрид, неизвестно, насколько хватило бы энтузиазма Рене. Ингрид приехала на Исидзаву месяца через три после появления Посейдона — спасательной станции потребовался новый экономист, и молодая одинокая женщина охотно согласилась работать на оторванном от цивилизованного мира островке. У моря она до этого никогда не бывала и интересовалась всем — рыбами, плаванием с аквалангом, морской метеорологией, работой спасателей... Впервые увидев игры человека и кита, она пришла в ужас — неужели можно так доверять хищной громадине?! Но эти двое разбудили её любопытство, она познакомилась с обоими и вскоре увлеклась китовым «языком» не меньше Жискара. Конечно, над ней начали потихоньку смеяться — ещё одна чокнутая мечтает разговаривать с касаткой!

Рене насмешки коллег серьёзно задевали — спасатели в большинстве своём, за редким исключением, очень дорожили образом «простых парней», занятых героической повседневной работой, и даже бравировали отсутствием академических знаний; естественно, научная работа, которую вёл Жискар, казалась им совершенно несовместимой с этим образом. Ты такой же, как мы, — простая рабочая лошадка, куда ты лезешь со своими самопальными исследованиями, не смеши настоящих учёных!

Ингрид же насмешки не задевали — ей не нужно было поддерживать реноме «простого сурового парня», да и никакого другого реноме тоже не требовалось. Если же кто-нибудь из коллег интересовался ходом работы, она всегда была готова рассказать и показать, как идут дела, и ответить даже на самые странные и наивные вопросы. У Рене это не получалось — в расспросах сотоварищей он всегда подозревал издёвку и ругаться с ними по этому поводу не хотел. Работать вместе им было легче и интереснее, они очень сблизились и в самом деле стали опорой друг другу в окружении не то чтобы враждебном, но очень чужом...

Посейдон, познакомившись с Ингрид, охотно стал разговаривать и с ней, но поиграть с ним в воде она решалась редко — плавала она намного хуже Рене, и когда из-за неловкого движения кита её накрывало волной, она очень пугалась, что не выплывет, хотя Рене уверял, что Посейдон, конечно, не дал бы ей утонуть...

Из всех спасателей над самодеятельными исследователями не смеялась только Анна Ландрэн — то ли потому, что образ «простого сурового парня» ей тоже был ни к чему, то ли потому, что, в отличие от коллег, она имела академическое образование. Она очень сочувствовала целям Ингрид и Рене, но как капитан бота совершенно не имела времени, чтобы присоединиться к их работе. Когда она согласилась командовать ботом, подолгу дежурившим далеко от берегов, у неё не осталось времени даже для своей научной темы, и её пришлось отложить до лучших времён. Тем более что с течением времени Анна всё больше сомневалась, что хочет вернуться в науку...

Хамство и снобизм «настоящих учёных», явление, казалось бы, уже практически исчезающее, встретилось ей во всей красе и надолго отбило желание вращаться в научных кругах, где увенчанные степенями и званиями мастодонты полностью бросали работать и, словно рантье в старину, жили на проценты от своих прошлых научных достижений, а любые попытки более молодых коллег продвинуться дальше них воспринимали как личное оскорбление и попытку затмить их, мастодонтов, немеркнущую славу. Крупные научные проекты, у истоков которых нынешние обленившиеся светила стояли в свои лучшие годы, нередко гибли просто потому, что их основоположники видели в них только средство поддержания своего авторитета, не более.

Так погиб и проект восстановления фауны Балтийского моря, над которым сорок лет работала Маев О’Шейн, научный руководитель Анны. Когда трясущиеся старцы, уже совершенно не желающие работать, с высокой академической трибуны заявили, что проект бесперспективен, не помогли ни выступление доктора О’Шейн, ни данные экологического контроля, не опытные разработки на созданной специально под этот проект опытной площадке в Швеции... Северное отделение Евразийской академии наук приняло решение закрыть проект, доктор О’Шейн, узнав об этом, умерла от инфаркта, опытная площадка работала над совершенно другой темой (её взял под крыло Институт рыбного хозяйства), а подающая надежды выпускница Анна Ландрэн ушла из магистратуры и поступила на курсы судоводителей. Расстаться с морем было выше её сил, но одна мысль о маразматическом научном ареопаге приводила её в ярость... Год спустя она начала работать спасателем на Японских островах, а ещё через несколько лет стала капитаном бота — судна-матки спасательных катеров.

Так что опытам с касаткой Анна в самом деле сочувствовала, но прекрасно представляла себе, как может отнестись к ним научное сообщество...

Через полгода сложной работы, шедшей во многом на ощупь, Рене решил наконец, что людям пора попробовать самим поговорить с китом. Они с Ингрид подготовили записи китовых «фраз» и вышли в море — ждать Посейдона. Когда на горизонте показался высокий острый плавник, Рене опустил в воду микрофон и включил запись звуков, которыми кит «приветствовал» людей. Наградой людям стали невероятные прыжки и пируэты стремительно примчавшегося кита, он раскачал катер на поднятой им волне и с гулким «мурлыканьем» заплясал у борта.

Даже Рене, привыкший к бурным проявлениям китовых эмоций, был ошарашен: кит радовался, причём так явно, как никогда раньше. Что на самом деле они передали через свой микрофон? Что в точности воспринял кит? Не было ли в этих сигналах каких-то уровней, кроме звуковысотных и временных характеристик, которые несут важную часть смысла? Посейдон начал на разные лады повторять свой «приветственный» сигнал, прыгая в волнах, как детёныш дельфина. Но люди теперь видели не только дикую красоту громадного сильного зверя, для них он был не просто зверь — собрат. Они буквально нашли общий язык с существом, принципиально отличным от человека, и даже если общение на этом языке возможно только на самом простом уровне, это шаг вперёд и для человека, и для биосферы всей Земли.

Посейдон оказался не только общительным существом, но и терпеливым помощником в исследованиях. Видя, что люди пытаются воспроизводить его сигналы, он повторял их столько раз, сколько нужно, пока запись не начинала звучать «правильно» с его точки зрения. Чтобы сохранить все мельчайшие детали эксперимента, Ингрид делала множество видеозаписей, фиксирующих каждую минуту совместной работы людей и кита. Когда набралось около двадцати часов видео и порядка тридцати выверенных записей сигналов, Рене решился отправить их учёным; ему нужны были советы, консультации по дальнейшим методикам эксперимента, ссылки на специальную литературу (самостоятельно ему почти ничего найти не удалось)... Ответ был категоричен и, по сути, сводился к хлёсткому английскому словечку «fake» [2].

Ингрид серьёзно испугалась за Рене: оскорбительное пренебрежение к чужой работе было тем более возмутительным, что не содержало никаких внятных обоснований такого заключения. Не было проведено даже экспертизы результатов, хотя просьба об этом шла в первых строках сопроводительного письма. Такая реакция подкосила исследователя, совершенно лишив сил для какой бы то ни было дальнейшей работы. Рене забросил свои записи, хотя Ингрид продолжала их вести — в ней взыграло чувство противоречия, требовавшее хоть что-то противопоставить этому безграничному необоснованному хамству. Посейдон чувствовал, что люди подавлены и несчастны, но, что бы он ни делал, вернуть им энтузиазм и хорошее настроение не удавалось, и кит страдал.

Рене тоже добавилось тревоги: хотя Ингрид и старалась выглядеть беззаботной, её тоже постиг серьёзный шок, неудачно пришедшийся на середину беременности. Если что-то и могло беспокоить Рене больше, чем судьба эксперимента, то только будущее Ингрид и сына. Однако с работы он не уходил — плотный график дежурств позволял хоть немного отвлекаться от боли незаслуженного оскорбления.

Весна 31 года выдалась бешеной, с ураганами и постоянным сильным волнением. За один только март в водах вблизи Исидзавы бесследно пропал вертолёт метеорологов и разбились два сухогруза, курсировавших между островами. Спасатели работали без выходных, выезжая на сигналы бедствия и патрулируя побережье. 18 марта с региональной метеостанции пришло сообщение, что к островам движется тайфун «Ами», уже показавший свою немаленькую силу на попавшихся по пути островах Рюкю. Впрочем, ослаб он после этого ненамного и по-прежнему представлял грозную опасность для более северных районов.

На Японских островах мобилизовали всех волонтёров — спасателей, пилотов, парамедиков... Находившиеся в рейсах корабли срочно искали убежища в ближайших гаванях, всем судам и летательным аппаратам, кроме спасательных, было запрещено совершать какие бы то ни было рейсы. На станции Исидзава усилить личный состав было некем — слишком сложно было бы перебрасывать сюда дополнительные подразделения. Посёлок при метеостанции имел свою службу гражданской защиты, а спасателям оставался контроль за побережьем. Весь личный состав станции был приспособлен к вахтам; даже Ингрид, ссылаясь на хорошее самочувствие, получила назначение начальника базы на вахты и, оставив свою бухгалтерию, работала диспетчером на пункте связи.

Против ожидания, тайфун прошёл чуть восточнее побережья Исидзавы и не причинил особенных разрушений посёлку и метеостанции; несколько сорванных крыш и повреждённая радиомачта не были катастрофой. Но как только ветер начал стихать, пришло сообщение, что в водах острова терпит бедствие маленькая исследовательская субмарина, сбившаяся с курса и поднятая на поверхность сильным волнением — система управления балластом вышла из строя. Оказалось, что она уже третьи сутки болтается в море и не может связаться со станцией.

Бот «Фэнхуа» с двумя малыми катерами на борту вышел к месту аварии, волнение позволяло вести спасательные работы (хотя и не без риска), катера были спущены на воду и подбирали людей с субмарины, когда внезапный шквал — наследство укатившегося тайфуна — сорвал гребень высокой плавной волны и швырнул на кораблики. Подлодка с открытым люком и одни из спасательных катеров мгновенно ушли на дно.

Ингрид из диспетчерской рубки было видно, как по беспокойному грязно-серому морю, взрезая волны, к станции несётся чёрный матовый плавник. Посейдон мчался к берегу изо всех сил — молча. Ни свиста, ни рёва — видимо, он не знал сигналов для таких новостей.

Исидзава, октябрь 33 года

— Ты правильно сделала, что приехала к нам, — сказала Анна, провожая Альберту на борт «Фэнхуа». — Работать тут, может, и не очень удобно, но только здесь я могу тебе кое-что показать. И я не знаю, что с этим делать.

Альберта видела, что её собеседница встревожена и чем-то очень недовольна. А ведь когда они неделю назад разговаривали по связи, Анна рассказывала о поездке к Ингрид на Филиппины, обещала скачать фотографии, которых её помощники наснимали больше тысячи, расспрашивала, когда в Японии будет ещё какая-нибудь конференция океанологов — очень хотелось приехать послушать, а им, конечно, никто приглашений не пришлёт... В общем, неделю назад это была весёлая, деятельная, энергичная Анна, какой Альберта привыкла её видеть. А теперь она выглядела так, словно переживала какое-то личное несчастье...

Тони налил женщинам чаю из титана, как на старинных кораблях, и вышел из тесной каютки, чтобы дать им поговорить. Но по тому, как он, выходя, кивнул капитану, Альберта поняла, что он тоже в курсе событий.

— Что у вас случилось? — спросила Альберта, осторожно придерживая чашку; осеннее неспокойное море сильно болтало бот даже у причала.

Анна выложила перед ней на стол толстый журнал в неяркой, строгой обложке: «Вестник Тихоокеанского отделения Евразийской Академии наук». Этот номер Альберта хорошо знала: во-первых, там вышла их с Гао совместная статья о методе спектрограмм Жискара, а во-вторых, там, как это принято, был напечатан обзор летних конференций, организованных Тихоокеанским отделением и, конечно, давалась аннотация всех докладов. Анна легонько обвела карандашом два абзаца. Это была аннотация выступления Лилит Вендерс, где отмечалось, что доклад вызвал оживлённую дискуссию, но, «несомненно, свидетельствует об открытии новых горизонтов в сфере изучения жизни в Мировом океане».

— Это я видела, Анни, — пожала плечами Альберта, — и что из того? Ты же там была, помнишь, как её приняли...

— В том-то и дело, — ещё сильнее нахмурилась Анна. — А вот это как появилось?

Она открыла новую страницу журнала — ту, где начиналась статья Альберты и Гао. После заголовка статьи мелким шрифтом шла короткая рецензия. Альберта пробежалась глазами по каким-то общим словам насчёт «перспективного направления», «научной базы» и «приоритетов современной науки», «открытия истинных тайн жизни» и споткнулась о подпись под рецензией: Л. Вендерс, доктор биологии, проф. и пр., и пр.

Это было неожиданно. Альберта хорошо помнила, что посылала статью на рецензию доктору Иванами — он ещё извинялся, что не сможет сразу выполнить эту приятную обязанность, но постарается выкроить время... Рецензия Иванами, которую Альберта лично отправляла в редакцию, исчезла, как не было, и появился этот, с позволения сказать, отзыв.

— Анни, я не знаю, что это, — мрачно сказала биолог, — но, когда Гао внимательно прочтёт рецензию, думаю, он потребует объяснений, причём не исключено, что прямо в журнале...

— Это надо сделать, Берта, — сурово сказала Анна, — а почему этого нельзя спускать, я тебе сейчас покажу отдельно.

Она вынула из дорожной сумки пластиковую папку, тщательно заклеенную со всех сторон, надорвала склейку по длинной стороне и выложила на стол несколько помятых листков бумаги стандартного формата:

— Это мне Ингрид отдала — сказала, я лучше соображу, что с этим делать. А я не могу сообразить... Это же гидра какая-то... Читай.

Альберта просмотрела первую пару строк — и поняла, что держит в руках документ-убийцу. Распечатку официального отзыва академической среды на работу Рене Жискара. Академическая среда пришла бы в ужас, если бы стало известно, как от её имени Жискару ответила Лилит Вендерс. Перед глазами прыгали вырванные из контекста слова. «Профанация», «методологическая несостоятельность», «дилетантизм в его худшем проявлении», «псевдонаучные инженерские забавы»...

— Можно, я её убью?.. — тихо сказала Альберта, опуская бумаги на стол.

— Не её, — покачала головой Анна. — если бы дело было в ней одной, не случилось бы не только этого, — она ткнула в рассыпавшиеся листы, — но и вот этого, — журнал послушно раскрылся на рецензии. — Кто за ней стоит? Почему она так уверенно выступает от лица всей научной общественности, хотя даже мне ясно, чего стоит вся эта болтология... Тайны жизни ей подавай. Истинные. Берта, кто-то стоит у вас на дороге. Но вы можете защищаться, вы учёные...

— Гао с этой точки зрения — не учёный, — вздохнула Альберта.

— Всё равно! Вы живы, вы делаете реальное дело, вы можете печатать статьи, выступать на конференциях, да в газету написать, в конце концов! Тебе, доктору биологии, никто не ткнёт в лицо тем, что ты — махровый непрофессионал! Ты имеешь право суждения в вопросах науки, и это твоё право признают твои коллеги! Берта, ты же понимаешь, во что может превратиться вся эта система, если уже не превратилась!.. Ты же знаешь, почему я здесь, а не защищаю диссертацию. Почему вот эта гнусь, — она яростно смахнула со стола мятые листки, — появилась на свет.

Всё это звенья одной цепи, Берта. Наука вырождается в культ, им правят старцы, у них право карать и миловать, они решают, что — наука, а что — нет. Скоро сто лет как наука объявила, что ведёт мир по пути перестройки жизни на разумной и выгодной основе. Учёным поверили, и потому мы сейчас имеем то, что имеем, а не блуждаем по радиоактивным развалинам. Но из проводников, пролагателей дорог они превращаются в паразитов! Сайентократический культ — такого никто не мог вообразить еще лет двадцать назад! Это же антиутопия, сколько нас ею пугали фантасты в прошлом... И мы идём в эту пропасть, в этот тупик, откуда нас никто не спасёт. Всё человечество окажется в одной большой ловушке, и мы кончим именно так, как описано у фантастов! Не придут с неба хорошие инопланетяне и не вытащат нас из нами же вырытой ямы...

Анна замолчала, переводя дух. Её трясло, лицо раскраснелось, глаза стали совсем светлыми — признак страшного гнева у людей её расового типа. Альберта встала, открыла дверь из каютки на палубу — немедленно влетел порыв холодного ветра, размёл бумаги по углам, выстудил воздух... Анна задышала ровнее, села, обхватила руками чашку.

— Прости, Берта, но мне стало страшно, когда я увидела эти бумажки. По-настоящему страшно. Я не знаю, куда мы придём.

— Я понимаю, — сказала Альберта. — И догадываюсь, о чём ты думаешь: согласимся ли мы рискнуть нашим положением в научном мире, нашими должностями, званиями, чтобы вернуть науке человеческий облик? Тут ответить просто: пока у нас есть совесть — нет другого выхода.

Она помолчала, мысленно перебирая слова, которые выразили бы её состояние:

— Я вижу угрозу ещё более страшную, чем то, что ты описала. Но я знаю, что по крайней мере однажды эта опасность была преодолена. А тогда было не в пример меньше тех, кто занимался научными исследованиями и связывал с ними свою жизнь, — я сознательно не говорю «учёных». Я собираюсь заняться этим, как только вернусь в город. И знаю, что многие будут согласны со мной. А пока, — она долила капитану чаю, — у меня есть один своеобразный вопрос. Вы с Посейдоном встречались?

Анна не сразу поняла вопрос, а когда поняла — невольно улыбнулась, вспомнив о касатке:

— Да, виделись и даже вместе плавали. Он всё помнит!

— Это очень хорошо, что помнит! Как думаешь, возможно работать с ним дальше?

Анна задумчиво свела брови:

— Это надо спросить у него — захочет ли он... Но он тоскует по людям, а общаются с ним только Ингрид и малыш. Если у него прибавится знакомых, которые готовы с ним болтать, — думаю, ему будет по меньшей мере любопытно...

— Я хочу поехать туда, — решительно сказала Альберта. — Если личное знакомство пройдёт удачно, я этот проект включу в свой научный план на следующий год. Тогда у меня будет целая экспериментальная лаборатория, они уже заранее согласились, отложили несколько других тем, чтобы заниматься касаткой. Да и вообще заинтересованных много... мне уже писали по этому поводу из института лингвистики какого-то центрально-европейского отделения Академии, это оказалось близко к их теме. Как — пока не знаю, но буду разбираться, может, они нам тоже пригодятся...

Альберта говорила о будущем так уверенно, чтобы отвлечь Анну и хоть немного убедить её, что не вся Академия заполнена субъектами типа Лилит Вендерс. Ей самой это казалось очевидным, но с каждым годом всё меняется... Вот здесь на самом деле можно опоздать.

Ветер бросил в открытую дверь каюты мокрый снежный ком — неожиданный снегопад в октябре предвещал долгую плохую погоду. Анна вытерла мгновенно натаявшую лужу на столе, накинула куртку и вышла на палубу. Альберта поднялась следом; она видела, что настроение капитана сменилось с гнева на печаль. Им всем прибавилось забот, но бессилия больше не ощущалось. Хотя, возможно, это и напрасные надежды...

— Когда хочешь ехать к Посейдону? — спросила Анна, глядя на океан.

— Да вот как только разберусь как следует с «Вестником...», — зловеще заявила Альберта. — А попутно напишу рецензию вот на это. — Она открыла электронный блокнот и показала Анне первые страницы чьей-то рукописи. Впрочем, Анна сразу поняла, чьей именно, — об этом недвусмысленно сообщало заглавие: «Жизнь и разум в океане: человек и пространство тайн».

— «Есть ли жизнь на Марсе?» — хмыкнула Анна.

— Есть! — неожиданно отозвался Тони.

— Что есть? — не поняла капитан.

— Жизнь на Марсе есть! — повторил инженер. — В новостях передали: там теперь будет посёлок для вахтовиков. Яблонь, правда, пока не обещают...

— Каких яблонь? — рассердилась сбитая с толку Анна.

— Да неважно, это песня такая была... Пойду ещё почитаю, — и Тони скрылся в рубке.

— Если что, нас спасут добрые инопланетяне с Марса, — торжественно провозгласила Альберта. — Ну, а фотографии мне кто-нибудь покажет? Кто-то там извёл все аккумуляторы на высокохудожественные снимки?

— Пошли смотреть, — Анна спустилась в каюту, решительно забросила в шкаф «Вестник Тихоокеанского отделения...» и развернула на стене большой белый экран. Теперь можно было поговорить и о приятном; небольшой отдых, в самом деле, не помешает перед новым сражением.

2010

[1] Фэнхуа — феникс (кит.).

[2] Fake — подделка (англ.).