Тайный остров

Душная ночь закончилась. В окно заглядывал ранний рассвет; едва проступали очертания деревьев. Москиты унялись, насытившись разгорячёнными сном телами, а лёгкая прохлада освежала. Первые птицы подали голоса, будя ранних горожан.

На широкой постели молодая женщина с улыбкой досматривала приятный сон. Ночная рубашка задралась, обнажив смуглые стройные ноги.

Рядом — детская кроватка, беспокойный малыш уже подавал голос, тихо чмокая губами и посапывая. Реветь он ещё не начинал, но к этому шло. Ему было чуть больше года, он ловко ворочался, вяло пытаясь встать и посмотреть на мать.

Стремительно распахнулась дверь спальни. Негритянка с миловидным лицом бесцеремонно влетела и с порога крикнула:

— Индейцы, сеньора! Индейцы в городе! Вставайте быстрее!

— Что ты несёшь? — встрепенулась женщина, а малыш заверещал — то ли от испуга, то ли от голода. — Какие индейцы?

— Сеньора, на город опять напали индейцы! Они громят северную часть! Торопитесь, пока сюда не добрались!

— Боже! Что же это такое?! Совсем недавно уже нападали! Скорее зови Марину! Господи, Святая Мария, смилуйся, оборони! Мужа нет…

— Я уже распорядилась запрягать мулов, сеньора! Сами тут управляйтесь, а я соберу вещи. Поспешите!

Бланка схватила уже орущего малыша и, не обращая внимания на вопли, принялась одевать, ошалело бросая взгляды по углам, выискивая, что захватить с собой.

— Мама, мама! — В спальню вбежала девочка лет восьми, уже одетая, с бледным, испуганным личиком. — Мы опять в монастырь? Мне страшно! Они снова будут убивать нас?

— Марина, не городи глупости! Возьми брата и веди во двор. Там должна быть телега. Усадишь его и присмотришь, пока я собираю вещи.

Девочка рывком потащила братика к двери, а он орал, упирался и возмущённо сучил ножками.

Не прошло и пяти минут, как все уже были во дворе, усаживались на телегу, устраивая узлы со скарбом.

Выстрелы и далёкие крики доносились с севера, где поднимались клубы дыма. Дома уже полыхали, гарь тянулась к морю. Вопли и боевые кличи быстро приближались, леденя кровь. Люди метались по улице — кто с узлами на спине, кто босиком, — спешили уехать или бежать. Немногие мужчины, схватив оружие, мчались навстречу выстрелам.

— Сеньора! Индейцы! Они уже близко!

Это орал мальчишка-негритёнок лет десяти, влетевший в распахнутые ворота усадьбы.

— Далеко они? — выдохнула Бланка, побледнев ещё больше.

— Шагов двести, может, больше, сеньора! Жгут дома, людей режут!

— Поехали! Гони! — Бланка толкнула конюха в спину. Другой рукой прижимала к себе кричащего малыша и хныкающую Марину.

Мулы скорым шагом вывернули телегу на улицу. Там носились жители, спасаясь от индейцев. Те уже виднелись в конце улицы, их кличи резали по нервам.

Мальчишка-негритёнок взобрался на спину верховой лошади, шедшей сзади телеги. Оттуда было удобнее следить — не начнут ли стрелы долетать до телеги.

Мулы перешли с крупной рыси на бешеный галоп.

Крики быстро стали стихать позади, а впереди, на низком холме, показались строения монастыря. Он стоял в миле, ясно видимый в чистом утреннем воздухе, ещё не пронизанном солнечными лучами. Слева синело море, где стояли на якорях несколько барок.

Оглянувшись, Бланка с облегчением выдохнула:

— Неужели успели?! Милостивый Боже, помилуй нас, грешных!

— Мама, накорми братика, он плачет! Посинел весь. Смотри… — Марина гладила малыша по светлым волосам, стараясь успокоить. — Нас не преследуют, можно ехать ровнее.

Мать благодарно глянула на дочь, обернулась и прижала ротик сына к груди. Тот сразу успокоился и жадно зачмокал. Бланка вытерла заплаканное лицо, стыдливо прикрываясь.

— Кармен, ты захватила еду? — спросила она негритянку. — Мальчику нужно что-то ещё, кроме моего молока. Его почти не осталось.

— Сейчас достану, сеньора. Пусть доест вчерашнюю кашку. Не скисла — я пробовала. Рисовая, — Кармен протянула мисочку.

Малыш оторвался от груди, опорожнив её. Есть кашу отказался — недовольно замычал и замотал головой.

Опасность немедленного истребления миновала, и беглецы смотрели на городок, окутанный дымом. Крики уже не долетали, но выстрелы ещё прокатывались глухими щелчками.

— Солдаты форта ещё дерутся! — крикнул мальчишка со спины лошади. — Сумеют ли отбиться, а?

Никто не ответил. В прошлый раз сумели.

— Хоть бы эти проклятые индейцы не полезли в монастырь! — молила Бланка. — Там так мало защитников.

— Зато стены крепкие, сеньора, — повернул голову конюх. Лоснящееся от пота лицо не скрывало страха, белки глаз блестели.

— Дай Бог, чтобы стены остановили этих кровожадных!

Телега обгоняла бегущих горожан, спешащих к монастырю. Ворота распахнуты настежь, настоятельница стояла у столбов из красного кирпича, пропуская беженцев, осеняла крестом и молилась вслух.

— Матушка, много уже наших собралось? — спросила Бланка, въезжая в обширный двор.

— Хватает, дочь моя! Проезжайте, устраивайтесь. Да благословит вас Господь! Да будет благодать Его на ваших головах!

С десяток горожан с оружием дежурили на стенах, лица — суровые, сосредоточенные.

Больше десятка телег теснилось у стены, люди старались хоть как-то успокоить детей и накормить их. Монахини суетились по двору — испуганные, но деятельные: кто раздавал воду, кто приносил тряпьё и хлеб.

Час спустя несколько индейцев попытались приблизиться к монастырю. Их отогнали огнём мушкетов, и больше никто не решился на приступ.

Со стены было видно, как несколько лодок и барж с людьми тянутся ближе к морю, лениво скользя по гладкой бухте.

Бланка смотрела на воду, вздыхала и думала: «Камило обещал вернуться в эти дни. Успеет ли на помощь? Как же не хватает его…»

Словно угадав мысли матери, Марина спросила:

— Папа скоро приедет? Уже должен был?

— Едет со дня на день, доченька, — вздохнула Бланка. — Может, его барка сегодня войдёт в бухту. Ты смотри лучше: у меня глаза слабые, да и после этого несчастья совсем мутит. Луис! — позвала она мальчишку-негритёнка.

Он появился не сразу, но встал перед госпожой, вопросительно глядя — ждать поручения или нагоняя.

— Не прозевай барку сеньора Камило. Может появиться в любую минуту.

— Буду смотреть, сеньора. Не прозеваю! Пустите на стену? Оттуда лучше видно.

Бланка махнула рукой.

К полудню тесный двор монастыря заполнился народом. Индейцы жгли городок, но не трогали святых матрон: ходили слухи, будто дикари побаиваются монахинь. Это вселяло надежду, что гроза пройдёт мимо.

— Сеньора, сеньора! — едва переводя дух, к телеге подбежал Луис. — Я видел барку сеньора Камило! Входит в гавань! Смотрите! — Он указал на бухту.

— Боже, я ничего не различаю! Марина, что ты видишь? Куда он показывает?

— Верно, мама! Барка идёт в бухту. А это точно папина?

— Луис, ты уверен, что это барка сеньора Камило? — спросила Бланка с тревогой, пытаясь разглядеть судёнышко. Но всё расплывалось: дальние лодки сливались в одно пятно, и различить их она не могла.

— Конечно, сеньора! Разве я не помню примет судна? Сам два раза ходил на нём в Рио!

Луис расправил плечи, гордый своими словами. Марина скривила губки и с пренебрежением заметила:

— Много ты знаешь, зазнайка!

Луис хотел огрызнуться, но смолк, получив от матери шлёпок по губам. Затем раздался её голос:

— Негодник ты этакий! Не вздумай перечить сеньорите, паскудник!

Луис обиженно удалился, под довольный взгляд девчонки.

— А ты чего радуешься? — одёрнула дочь мать. — Думаешь, и тебе сойдёт с рук дерзость да грубость? Смотри у меня…

Бланка нервничала, злилась, что не может рассмотреть барку мужа. Хорошо ещё, малыш спокойно возился у повозки, перебирая камушки и веточки. Время от времени порывался куда-то бежать, ковыляя на косолапых ножках, но Марина зорко следила и пресекала его поползновения.

Новые беженцы приносили печальные вести.

— Сеньора, — понизила голос Кармен, наклоняясь к Бланке, — говорят, половина города разграблена и сожжена. Вот горе людям-то! Господи праведный… — Она перекрестилась.

— О нашем доме не слыхала? Не сгорел ли?

— Кажется, цел, сеньора. Но точно никто не знает. Хоть бы Господь уберёг — как жить без дома-то!

Тем временем Луис, отдышавшись, доложил:

— Сеньора, от барки отвалила большая шлюпка! Человек десять, а то и больше. Гребут к пристани!

— Господи! — перекрестилась Бланка. — Что они могут сделать таким малым числом? Муж наверняка с ними… — И зашептала молитву, вымаливая милость для Камило.

Она надеялась, что он сумеет пробиться в монастырь. Но страх не отпускал. Бледная, взволнованная, она ждала — томительно, мучительно долго.

Солнце спустилось к гряде холмов, а мужа всё не было. Тревога переросла в панику; бедная женщина не находила себе места, слёзы стояли в глазах. Разговаривать сил не было, и она передала все хлопоты Кармен.

Та понимала тревогу хозяйки и берегла её, как могла, — ни слова лишнего, одни дела.

Стемнело, а из шлюпки никто так и не появился в монастыре. Оставалась слабая надежда: мужчины могли слиться с защитниками в городе. К утру, глядишь, кто-нибудь доберётся до монастыря.

Почти всю ночь Бланка не могла уснуть. Стоило сомкнуть веки — мерещилось что-то страшное. Она вскакивала, вслушивалась в темноту, ловя далёкие крики пирующих индейцев и редкие выстрелы мушкетов.

Лишь к полудню в монастырь добрёл легко раненный горожанин — он прибыл из Рио на барке. О нём Бланке, как водится, первым сообщил Луис.

— Что он говорит? Быстрее, живо! — набросилась на мальчишку Бланка.

— Я ничего не слышал, сеньора, только то, что он с барки. Я сразу к вам — сказать, что человек пришёл, — обиженно оправдывался Луис.

— Где его найти? Веди!

— К матушке настоятельнице он направлялся, — пробурчал Луис.

Перед кельей аббатиссы толпился народ. Настоятельница сидела на низкой скамеечке; напротив — человек в окровавленной, грязной одежде, что-то докладывал.

— Дайте пройти, сеньоры! — просила Бланка, протискиваясь. — Мне нужно спросить о муже! Прошу вас!

Её пропустили. Бланка поклонилась настоятельнице и, едва владея голосом, вымолвила:

— Матушка, простите мою настойчивость… Я в смятении. Позвольте спросить этого сеньора о муже. Умоляю!

— Донна Бланка, понимаю, — мягко сказала настоятельница. — Прошу тебя, дочь моя… А вы, дети, можете разойтись. Вы уже всё слышали.

— Сеньор! — подступила Бланка к мужчине с перевязанной рукой. Его тряпьё на повязке потемнело от крови.

— Скажите хоть что-нибудь о моём муже. Камило его зовут.

Человек посмотрел на неё, вздохнул и глухо сказал:

— Знаю вашего мужа, сеньора. Вместе шли из Рио.

Он запнулся, и Бланка вскрикнула, не выдержав:

— Не тяните, прошу! Что с ним?

— Видел, как индеец ударил его по голове. Он упал… без движения. Минут через пять тот же индеец пинал тело ногой и ткнул копьём. Больше не скажу, простите. Я едва улизнул — притворился мёртвым. На то воля божья… — Он поднял глаза.

— Боже Милосердный… — прошептала Бланка и, пошатнувшись, медленно осела, раскинув руки. Мир на миг сжался в тонкий жёлтый обод и погас, словно кто-то задул свечу, в горле защипало солёным, у висков гулко ударило пустотой.

Женщина из толпы подхватила её. Луис заметался и помчался за матерью.

Когда Кармен прибежала, Бланка уже пришла в себя. Сидела на земле, прислонившись к стене кельи. Штукатурка под лопатками была холодна, откуда-то тянуло сыростью и воском, звякнула в соседней келье железная пряжка. Она провела ладонью по стене — не светлеет. Тот же чёрный провал, как в детстве после испуга.

Настоятельница распоряжалась, монахини суетились.

— Сеньора! Что с вами? — запричитала Кармен, вытирая ей лоб платком и обмахивая ладонью. — Вам легче?

— Кармен… что это со мной? — прошептала Бланка.

— Плохая весть, сеньора, — выдохнула Кармен. — Сеньор Камило… умер.

— Почему вокруг темно? — спросила Бланка слабым голосом. — Неужели я так долго была без памяти?

Кармен оглядела немногих женщин и настоятельницу с двумя сёстрами.

— Нет, госпожа. День в самом разгаре. Вы… разве не видите?

Лицо Бланки побледнело, словно у покойницы. Губы беззвучно шевельнулись; все переглянулись. Настоятельница наклонилась:

— Дочь моя, что с тобой? Ты ничего не видишь?

— Ничего, матушка, — растерянно прошептала Бланка. — Как и тогда… в детстве.

— Что ты говоришь? Как — тогда?

— Я уже теряла зрение, матушка. Давным-давно, в детстве. Потом Господь вернул мне его. И вот опять… Это за грехи мои тяжкие!

— Помилуй, донна Бланка! Какие уж там страшные грехи… — тихо возразила настоятельница.

Бланка закрыла лицо руками и тихо заплакала, вздрагивая всем телом.

Больше из неё ничего не вытянули. Кармен с мужем-конюхом отвели хозяйку к телеге и уложили под шатёр, подстелив попону.

Бланка лежала неподвижно, устремив незрячие глаза в небо. Все стихли. Один лишь малыш, не понимая, что случилось с матерью, тянулся к ней, требуя ласки. Она машинально прижимала его к себе, приникала губами к макушке и целовала, шепча одно слово:

— Раулито… Раулито…

Марина со страхом следила за изменившимся лицом матери и вопросительно смотрела на негритянку. Та печально пожимала плечами и молчала.

Девочка узнала о смерти отца днём, когда настоятельница заглянула и говорила с Бланкой. Та отвечала односложно, чаще слушала. Поминутно утирала мокрое от слёз лицо и всё тянулась руками к детям.

Марина быстро поняла, чего она ищет, и подставляла голову под ладонь. Луис подталкивал мальчика поближе. Глаза Марины раз за разом наполнялись слезами, и сдержать их она не могла.

На следующий день всем беженцам объявили: индейцы покинули городок, можно возвращаться — кто в уцелевшие дома, кто к пепелищам.

Половина домов сгорела, прочие разграблены. Самое ценное многие успели унести, но тех, кто остался и пытался сопротивляться, теперь находили на порогах и в проёмах дверей — тела, облепленные мухами.

Бланка почти не говорила. Делами заниматься отказалась. Только глухо сказала служанке:

— Бери всё в свои руки, Кармен, и работай. Дам тебе волю потом. Детей не упускай.

Та растерянно переглянулась с мужем, удивлённо скривилась, но смиренно кивнула:

— Справлюсь ли, донна Бланка? Сложно это для меня.

— Справишься, Кармен. Так надо.

— А вы, сеньора? Вы ведь многое можете, хоть и… незрячая, простите.

Бланка промолчала. Но всем показалось: в тишине её уже вызревает какое-то решение.

Вскоре капитан судна, на котором прибыл Камило, принёс Бланке мешочек с монетами. Вздохнув, горестно заметил:

— Это дон Камило велел передать вам, сеньора, если с ним приключится беда. Здесь почти половина его заработка — на случай его смерти. Примите мои соболезнования. Но я слышал, тела не нашли. Это, по-моему, добрый знак, сеньора.

Она вяло кивала; было видно, что всерьёз его слов не принимает.

Прошло недели две, и матушка настоятельница не выдержала затянувшегося молчания донны Бланки.

Пришла монахиня, понурив голову, и сказала:

— Донна Бланка, матушка просит вас посетить монастырь.

— Да? — Бланка устремила невидящие глаза на голос. — Чего желает матушка?

— Она сильно беспокоится, донна Бланка. Хочет поговорить, утешить, ободрить. Слышала, у вас ещё не всё потеряно.

Бланка молчала, будто не слыша, затем кивнула:

— Я приеду, — тихо сказала. — Давно собиралась, да всё не решалась. Завтра же и приеду.

Монашка поклонилась, приняла золотой и удалилась.

Кармен, давно замечая перемену в госпоже, как-то спросила, пристально вглядываясь в её лицо:

— Вы, сеньора, не поведаете, что задумали? Я давно это чую.

— Не твоего ума дело! — резко, с раздражением отрезала Бланка.

Кармен надула губы, промолчала и отошла.

Бланка ещё сильнее завелась и никак не могла усмирить себя. Всё казалось: должна совершить нечто важное — и обсуждать это не с кем. Страх день ото дня наливал смятённую душу, шевелил старые грехи. Она поймала себя на том, что думает о Камило с неприязнью.

«Это ты всё устроил, Камило! — вспыхнула она про себя и перестала упрекать себя в греховности. — И мы расплачиваемся за содеянное. О Господи! Что делать?»

Она спрашивала Господа, но в глубине уже знала, к чему придёт. Свиданье с настоятельницей откладывала, ссылаясь на нездоровье. Исповедоваться у местного падре не хотелось — не люб был ей его пронзительный взгляд, даже пугал.

Наконец решилась.

— Кармен, — тихо окликнула она. — Сегодня поеду в монастырь. Исповедаюсь, закажу заупокойную, облегчу душу. Может, станет легче. Ты пригляди за детьми.

— Да кто ж, как не я, госпожа! — вольно откликнулась негритянка. — Сделаю всё, сеньора. Поезжайте спокойно и не тревожьтесь.

— Мастеров для починки дома позвала? Не слышу, чтобы работали. А дел — уйма.

— Всем сейчас мастера понадобились, сеньора. Трудно сразу найти.

Бланка вздохнула. Спорить не хотелось. В голове и груди бушевали смешанные мысли. Остановиться на определённой мысли она не могла — и это особенно раздражало. Даже нытьё Раула, требующего исчезнувшее молоко, отзывалось в ней противоречием. Хотелось замкнуться в прочную скорлупу одиночества и там, в тишине, пережить беду.

Дочь Марина тоже словно остерегаться стала матери: не льнула, мало болтала, но братиком занималась усердно — даже лучше прежнего.

Сеньора уехала в коляске, запряжённой лошадью. Конюх Кловис важно восседал рядом, довольный случаем показать себя и упряжь. И к коляске, и к коню он относился с любовью: вычистил до блеска, украсил латунными бляшками и лентами, вплетёнными в гриву серого.

Настоятельница встретила Бланку приветливой улыбкой и тотчас провела в исповедальню. Легко было догадаться: сама сгорает от любопытства поскорее узнать грехи такой сеньоры.

— Долго же вы заставили меня ждать, дочь моя. Проходи, исповедую. Ты говорила, тебя беспокоят грехи.

— Да, матушка, — смиренно ответила Бланка, держась за её руку и осторожно прощупывая ступнёй каждый шаг.

Настоятельница говорила что-то бодро дребезжащее, но Бланка не слушала — в голове мерцали страшные мысли, одна за другой, а впереди — исповедь. Её она боялась.

С замиранием сердца Бланка села у решётки, ожидая вопроса, и он прозвучал:

— Поведай, дочь моя, что тревожит тебя. Что за грехи так мучают? Облегчи душу и прими отпущение — если грехи могут быть отпущены.

Вдруг кольнула мысль: «Полномочна ли настоятельница отпускать грехи? А если я ошибаюсь? Как жить с неотпущенными?»

— Я слушаю, дочь моя, — настойчиво бубнила монахиня.

— Я грешна, матушка.

— Все мы грешны, дочь моя, — ответила настоятельница, не дождавшись продолжения. — Говори. Бог милостив. Терпи — и воздастся.

Слова её немного приободрили. Всё показалось не таким страшным, и Бланка заговорила:

— Мы любили друг друга, матушка. Сначала я этого не поняла, но потом… это случилось.

Она умолкла, собираясь с силами. Настоятельница торопливо спросила:

— Что случилось, дочь моя? Продолжай.

— Я была повенчана с человеком, которого не любила. Мне только казалось, что люблю. Он оказался недостоин. У моего дяди было большое состояние — вот что для него оказалось главным.

— Увы, так часто бывает, — вздохнула настоятельница. — Продолжай.

— Я не смогла исполнять супружеский долг, матушка.

— Как же так? Вас соединил Бог, и…

Она не договорила — Бланка перебила, вспыхнув:

— Я тут мало виновата, матушка! — выдохнула она в смятении. — В ранней юности мной… овладел человек. Это было ужасно. Я не смогла противиться.

— Ты отдалась ему сама, дочь моя? — в голосе настоятельницы звякнуло нездоровое любопытство, но Бланка не уловила оттенка:

— Можно сказать и так, матушка. Он долго убеждал — и умел это делать. — Она снова умолкла, и тут же последовал вопрос:

— Кто же он был, тот, кто так на тебя влиял?

— Иезуит, матушка. Духовный отец моего отца. Он добивался, чтобы всё наше перешло им, иезуитам. Отец к тому времени умер от ран — защищал Малакку от голландцев.

Настоятельница шепнула:

— Боже… — и только теперь Бланка ощутила, как та сгорает от любопытства. Это её задело.

— Так вышло, матушка, что он пользовался мной, пока мой нынешний… вернее, уже бывший муж не пресёк это. Но то — его грех, если можно так сказать. Пусть Господь рассудит.

— Прискорбно слышать такое, дочь моя, — промолвила настоятельница. — Но сдаётся, твой грех не велик. Всё же это совершено Божьим человеком, и для того он, быть может, получил дозволение и отпущение свыше. Продолжай.

— Я вышла замуж, но женой по-настоящему не стала. Он избивал меня, требуя своего, а я, вспоминая насилие, не могла отдаться. Тогда дон Камило избавил меня от его домогательств. Он забрал меня и увёз далеко, чтобы никто не нашёл.

— Это серьёзный грех, дочь моя, — дрожащим от возбуждения голосом вставила настоятельница. — И что было дальше?

— Мы несколько месяцев жили в глуши, и там на меня нахлынула любовь, матушка. Я долго сопротивлялась дьявольскому наваждению, но не устояла. Мы стали любовниками, и я понесла.

— С доном Камило? — едва слышно уточнила монахиня.

— Да, матушка. И ни разу не пожалела. А когда он погиб, и я снова ослепла, я поняла: мои грехи побудили Господа наказать меня вместе с доном Камило.

Бланка замолчала. Молчала и настоятельница. Потом спросила:

— И что произошло дальше, дочь моя?

— Дальше мы поехали на корабле в Португалию. Вынуждены были завернуть сюда и оказались в Рио. В пути дон Камило устроил второе бракосочетание. Этот грех я считаю самым страшным, матушка.

— И кто же осмелился обвенчать вас на судне?

— Никто не знал, что мы не супруги. Дон Камило заплатил священнику, и тот тут же выписал свидетельство о бракосочетании. О Господи, смилуйся над моей грешной душой, прости и помилуй!

Настоятельница долго молчала. А Бланка решила не выдавать того священника и не говорить о том, что дон Камило сделал с иезуитом. Бог и без неё рассудит и решит, как поступить с душой супруга.

— Что же ты, дочь моя, намерена делать с такими грехами? — наконец нарушила тишину монахиня.

— Я, матушка, много думала. Склоняюсь к тому, чтобы замаливать грехи. Хочу завещать вашему монастырю половину моего добра. Сама — стать послушницей и постом да молитвами заслужить благословение Господне.

Последние слова Бланка едва слышно вымолвила, но настоятельница услышала и недолго медлила с ответом:

— Ты совершила почти смертный грех, дочь моя. Но твоё раскаяние показывает смирение, и ты правильно решила — искупить в лоне нашей святой церкви, передав свои богатства нам. Бог воздаст тебе за этот акт. Я со своей стороны с удовольствием приму твоё пострижение — после положенного срока и покаянных обрядов и молитв.

— Спасибо, матушка! — горячо воскликнула Бланка, охваченная религиозным рвением. — Я исполню всё, что вы скажете!

— Молись, дочь моя, испрашивай у Господа прощения, а я, волею Его, постараюсь молитвами смягчить Всевышнего и выпросить отпущение твоих грехов. Да, они страшны, но не до того, чтобы держать раскаявшегося грешника в постоянном страхе ада.

Бланка дрожала от нахлынувшего волнения. Мысли о чём-либо ином не удерживались — только об искуплении. И тут голос настоятельницы тихо спросил:

— Ты не назвала имени того грешника-иезуита, дочь моя.

Бланка вздрогнула, мысль резко повернула в сторону детей. Она представила, что может случиться, узнай кто имя иезуита, и решительно ответила:

— Не помню, матушка. Это было давно, я старательно всё забывала. К тому же у иезуитов много имён, и они ими пользуются по своему усмотрению. Простите.

Монахиня с сомнением помолчала, прикидывая сказанное. В словах Бланки было зерно разумного: иезуиты осторожны, и всё могло быть именно так. Наконец промолвила:

— Успокойся, дочь моя. Это не столь важно. Пусть Господь сам решит, как поступить со своими слугами. Иди с Богом и готовься переселиться в наш благословенный монастырь. У тебя ещё много дел, и потребуется время. Благословляю тебя. Иди с Богом и усмири душу святыми молитвами.

Через месяц Бланка оставила детей на попечение Кармен, а сама переселилась в монастырь, велев не подпускать детей к ней, пока не окончится её послушничество.

— Мне всё это совсем не нравится, сеньора, — буркнула негритянка, провожая коляску с Бланкой.

— Так хочет Бог, Кармен, так хочу и я. Мне необходимо искупить грехи, и иного способа не вижу. Будь добра к моим детям и воспитай их в богобоязни и послушании. Потом поручусь тебе ещё кое-что. Прощай.

Прощаться с детьми она не стала, считая это частью покаяния.