Театр, где зрители играют роли.

Когда он вошёл в театр, дверь за ним закрылась без звука. Ни скрипа, ни щелчка — просто исчезла, как будто её никогда и не было. Зал был огромным, тёмным, с рядами кресел, уходящих в бесконечность. На сцене — пусто. Ни декораций, ни софитов. Только серый свет, падающий сверху, как в тумане.

Он сел. Вокруг — люди. Все смотрели вперёд. Ни шепота, ни кашля. Только тишина, плотная, как вата.

Потом началось.

Актёр в чёрном вышел на сцену. Он не говорил. Просто указал на зрителя в третьем ряду. Тот встал, будто подчиняясь невидимой силе, и медленно поднялся по ступеням. На сцене он начал говорить — не стихи, не текст, а свою жизнь. Он рассказывал о ссоре с отцом, о ночи, когда украл деньги из сумки матери, о чувстве стыда, которое грызло его с тех пор.

Голос его дрожал. Люди в зале смотрели не на сцену, а на себя. Казалось, каждый узнаёт в этом человеке что-то своё.

Когда он закончил, актёр кивнул. Зритель сел. Тишина.

И тут палец указал на него.

Он замер. Нет. Я не хочу. Я пришёл просто посмотреть. Я не актёр. У меня нет истории. Но тело встало само. Оно шло к сцене, как заведённое. Ступени. Пыль. Запах старого дерева.

— Расскажи, — сказал актёр. Только одно слово. Без интонации.

Он открыл рот. И вдруг заговорил о детстве. О квартире на пятом этаже, о золотой рыбке в банке, о том, как однажды утром он проснулся, а мама сидела у окна. Она не плакала. Она просто смотрела вдаль, и её плечи дрожали. Он спросил: «Мам, что случилось?» — а она ответила: «Ничего. Просто солнце бьёт в глаза».

Он никогда не верил ей. Но тогда не знал, что это была правда. Она плакала не из-за него. Она плакала за него. За то, что он вырастет и уйдёт. За то, что он будет страдать. За то, что он не заметит, как она стареет. За то, что он никогда не спросит: «А ты счастлива?»

Он говорил, и голос его ломался. Он видел эту сцену впервые — не изнутри, а со стороны. Как будто смотрел на себя в зеркало, которого раньше не было.

Когда он закончил, никто не аплодировал. Только тишина. И в этой тишине раздался голос — не сцены, не актёра, а из зала. Глубокий, старый, как будто вынутый из пыльного сундука.

— Ты никогда не смотрел на себя со стороны, — сказал голос.

Он обернулся. В последнем ряду сидел старик. Его лицо было знакомо. Это было его лицо — через сорок лет. Седое, уставшее, но с теми же глазами.

Он хотел что-то сказать. Но в этот момент стены начали таять. Кресла исчезали, как дым. Актёр на сцене улыбнулся — впервые — и исчез.

Он остался один. В пустом зале. Перед пустой сценой.

А потом — свет. Дверь. Улица. Холодный ветер.

Он стоял у подъезда своей старой квартиры. Поднял глаза. В окне — силуэт женщины. Та же поза. То же плечо, дрожащее в полумраке.

Он вошёл. Подошёл. Сел рядом.

— Мам, — сказал он. — А ты счастлива?

Она посмотрела на него. Улыбнулась. И заплакала.