–Тебе это нужно, – говорит Спайк, когда протягивает ей недопитую бутылку. Баффи никогда такого не пила, но сейчас ничего не имеет вкуса, даже виски. Оно льется в рот, как теплая вода, и это тепло растекается по телу, принося фальшивое спокойствие. Все закончилось. Мир спасен. Домой можно не возвращаться, мать так и сказала.
Баффи поворачивает голову и смотрит на Спайка. Его жизнь тоже в каком-то смысле сегодня закончилась. Он увидел смерть женщины, которую любил. Баффи ее не трогала, и даже не видела, как это случилось. Спайк просто сказал, что Друзилла мертва. Возможно, он сам ее и убил. Кто знает? Все вампиры – в какой-то степени ненормальные.
И все-таки рядом с ним она чувствует себя... спокойно. Несмотря на то, что он может в любой момент напасть и попытаться сожрать ее. Баффи не уверена, что будет отбиваться. Что-то внутри нее уже умерло вместе с Ангелом. Умерло и отправилось в ад.
Какой-то идиот сказал, что надежда умирает последней. Ей следовало бы умирать последней, потому что после ее смерти жить уже не получается.
Спайк курит, выставив локоть в чернильную ночь, и ведет машину небрежно, управляя коленом – во второй руке новая бутылка, вытащенная из бардачка. Они в любой момент могут врезаться в кого-нибудь, а подушек безопасности в машине нет. Черт знает, о чем сейчас думает этот вампир. Может, о самоубийстве. Или о том, как хрустнет шея Истребительницы, если машина влетит в отбойник или вылетит на встречную и столкнется с фурой.
Баффи почти что мечтает об этом. Почти – потому что виски все-таки действует, и ей хочется спать. Она переползает на заднее сиденье и устраивается клубочком среди пакетов с чем-то странно пахнущим.
Когда она открывает глаза, машина где-то стоит. Баффи поднимает голову, и глаза прожигает неоновая вывеска мотеля. Затем ее загораживает черная фигура. Спайк. Он открывает дверь и помогает Истребительнице выбраться. Она покорно идет за ним. Даже не вздрагивает, когда он входит вслед за ней в номер. Ждет, пока он опускает жалюзи. Становится совсем темно.
–Ложись, – хрипловато бросает он, и она на ощупь идет к кровати. Сбрасывает обувь, чуть помедлив, начинает раздеваться. Отвлекшись на сражение с бюстгальтером, не сразу понимает, что Спайк вышел. Баффи клонит в сон, и она ни о чем не в состоянии думать, поэтому просто ложится в продавленную, пахнущую стиральным порошком постель.
Утром Спайк оказывается на месте. На другой стороне кровати, почти полностью одетый. В голову приходит глупая мысль – поднять жалюзи и сжечь его. Остаться совсем одной. Взять ключи с тумбочки и уехать на его машине с замазанными дрянью стеклами.
Вместо этого Баффи наклоняется к вампиру и расстегивает пуговицы его рубашки. Спайк открывает глаза и смотрит на нее. Она прижимает палец к его губам.
–Тебе это нужно, – немного неуверенно произносит она, и чувствует, что он пытается улыбнуться. А потом легко, словно обычную женщину, опрокидывает ее на спину, сильно, но не больно сжимает запястья.
–Нет, все еще тебе, – говорит он, медленно опускаясь все ниже. И мягко целует ее в губы.
Здравствуй, мама!
Хочу сразу сказать – не пугайся, я не собираюсь возвращаться и мне не нужна ничья помощь. Правда, не могу сказать, что я не попала в беду. Наверное, находиться в компании Спайка – это самое близкое к понятию «попасть в беду», но вообще-то это он посоветовал мне написать тебе. Не позвонить, а именно написать. Письмо я брошу в первый почтовый ящик, который увижу, и скорее всего, это будет в городе, где мы даже не остановимся на день. Так что не пробуй отвечать на это письмо, ответ я все равно не получу.
Наверное, Джайлз уже все тебе объяснил. Если нет, то передай ему, что (вымарано три строчки). А в общем, можешь ничего не говорить. Просто спроси, как он себя чувствует. Если нормально, дальше спрашивай что хочешь, хоть обо мне, хоть о том конце света, который я предотвратила ценой смерти Ангела.
Не беспокойся, у нас со Спайком все нормально.
Здравствуй, мама.
Спайк снова посоветовал мне написать тебе и выговориться. Знаешь, он очень тебя уважает. Но согласен со мной насчет того, что ты нас обоих спустишь с лестницы, если мы прямо сейчас приедем в Саннидейл. И, наверное, будешь права. Я понимаю, тебе хотелось бы иметь нормальную дочку, которая думает о парнях и нарядах, а не о демонах. Но что поделаешь, если я везде на них напарываюсь? Последнему еще и Спайк был что-то должен, поэтому не возражал, когда я его убила. А предпоследнего он убил сам, потому что (вымарано несколько слов). А еще мы собираемся уничтожить один вредный культ, но отчет об этом я пришлю Джайлзу.
В общем, у нас все хорошо.
Здравствуй, мама.
Надеюсь, ты не выбрасываешь мои письма, не читая. Я очень стараюсь не писать ничего такого, что могло бы тебя расстроить, но вся моя жизнь почему-то состоит из того, что тебя расстраивает. Не могу же я все вычеркивать. Или писать только Джайлзу. Мне немного не хватает доступа к его книгам, но это ничего, Спайк знает о демонах очень много. Только не говори Джайлзу, но мне кажется, что из Спайка вышел бы неплохой Наставник.
Сколько же в стране водится разной нечисти! И далеко не вся стремится к Адской Пасти, как оказалось. А еще среди них попадаются вполне миролюбивые особи, которые неплохо уживаются с людьми, никого не убивая. Я не о Спайке сейчас. И не о себе. Нет, ты не думай, Спайк меня не обращал, и даже не кусал, просто я кое-что узнала об Истребительницах. Кажется, мы не совсем люди.
Спроси Джайлза, он должен знать.
В остальном у нас все хорошо.
Здравствуй, мама!
Извини, что я так долго не писала. Просто мы тут немного задержались в аду. Не в том, в который я отправила Ангела, а в каком-то другом. Попортили интерьер, погоняли чертей и освободили кучу невинных жертв. В общем, об этом я напишу Джайлзу. А с тобой мне очень хочется посоветоваться, но я боюсь того, что ты можешь сказать мне.
Нет, я не беременна, это очень маловероятно. И не собираюсь становиться вампиром. И... кажется, просто не смогу написать об этом.
Я люблю тебя, мама. И очень скучаю по тебе и по моим друзьям. Но я не вернусь.
Боюсь, я уже нашла все, что мне действительно было нужно.
И я не знаю, что случится, когда это перестанет меня пугать.
Некоторые вещи рассыпаются в прах, если до них дотронуться.