Тени обета

Мачеха рассказывала Сакуре сказки. Кормила её. Заботилась после смерти матушки, которую Сакура совсем не помнила. Только светлый силуэт сохранился в памяти — матушка чаще всего носила кремовые платья. Мачеха отличалась от неё. Ходила в тёмных тонах, но всегда выглядела на редкость обворожительно. Обольстительно. Чересчур молодо для своих лет. Красила губы ярко-алой помадой — самой дорогой, какую только мог достать глава семейства Харуно! И улыбалась. Показывала ровный ряд белых зубов — таким любая позавидовала бы, даже Сакура! — и лёгким прищуром глаз провожала девочку, куда бы та ни пошла.

Отец же… он был самым настоящим отцом! Обожал Сакуру. Берёг как зеницу ока. Даже после самой долгой поездки всегда шёл первым делом к ней, гладил по длинным розовым прядкам, играл с ней в чаепития и даже обещал купить щенка. Не игрушечного. Настоящего щенка какого-нибудь лабрадора или ретривера. И Сакура смеялась. Громко. На весь их огромный, как королевский лабиринт, дом.

А потом…

Сакура выросла.

Щенка не дождалась. Вместо него ей пообещали жениха. Тоже самого настоящего.

Сакура не успела ни возразить, ни обдумать предложение — мачеха взялась за это дело закатив рукава. Отец был рад. Не как раньше — теперь у него пролегали глубокие морщины на лбу и вокруг глаз, — просто был рад. Сдержанно. Строго. Даже прохладно. А она даже не успела познакомиться с суженным. Мачеха сказала, что всё уладит к её возвращению. Так Сакура узнала о своём отъезде. Оказалось, её отправляли в пансион для благородных девиц при церкви Святого. Святого и далёкого, очень далёкого от её родного дома.

Сакура снова не успела ни возразить, ни обдумать предложение — мачеха взялась и за это дело закатив рукава. Собрала чемоданы и отправила падчерицу чуть ли не в тот же вечер. Отец одобрил. Не как раньше — с улыбкой, — а простым кивком. И продолжил пить остывающий улун, просматривая утреннюю почту. Так, будто не Сакуру отправляли в другую периферию, а щенка. Игрушечного.

Ненастоящего.

И Сакура смирилась. Поехала в найденный мачехой пансион. Была верна Господу Богу. Выучила столько молитв, сколько мачеха сказок не знала. Была прилежна, благовоспитанна и теперь совсем — совсем-совсем, — не смеялась громко. Сёстры говорили, что громкий смех зовёт дьявола. И распущенные волосы тоже. Поэтому Харуно теперь их заплетала в косу и прятала под ситцевым платком. Кремовым.

Так и жила Сакура в храме Господнем всеми забытая, пока однажды вместо привычного ответа отца на своё письмо не получила короткое известие от мачехи, написанное от руки. Сакура представляла — будто наяву видела, — как мачеха его выводила длинными белыми пальцами, сидя за отцовским дубовым столом в его просторном кабинете.

«Отец умер. Приезжай».

И Сакура умерла.

Умерла вместе с отцом.

А потом попрощалась с сёстрами и поехала в родной дом хоронить рядом с отцом своё сердце.