Тени под Ельском

Ельск стоит в двух шагах от границы, там, где Полесье уже перетекает в чернобыльскую тень. Городок маленький, серый, будто сам выдохся от радиации, что когда-то пролетела мимо. Люди здесь до сих пор находят в лесу стеклянные капли — «ведьмины слёзы», как называют оплавленный песок. Но это было давно. Война кончилась. Почти. Они пришли с юга.

Сначала никто не понял, кто это. В августе 2027, после того как над Донбассом взлетел тактический заряд, несколько тысяч украинских солдат оказались в эпицентре. Тех, кто не умер сразу, списали. Сожгли документы, объявили пропавшими без вести.

Но некоторые выжили. Кожа обуглилась и слезла, волосы выпали, глаза побелели. Радиация не убила их — она переписала.Они шли на север. Через Припять, через Овруч, через гиблые полесские болота, где даже птицы молчат. Те, кто встречал их по дороге, не рассказывал. Потому что не успевал.К Ельску они вышли уже не людьми.

Теперь они живут под городом. В старых теплотрассах, в канализации, в заброшенных штольнях, что тянутся к кладбищу на северной окраине. Кладбище это старое, ещё с царских времён, и под ним — катакомбы. Когда-то там прятали контрабанду, потом — партизан, потом — просто трупы, чтобы не платить за похороны.В туманные осенние вечера люки начинают дышать.Они выходят цепочкой. В лохмотьях камуфляжа, что когда-то был формой ВСУ. Шевроны давно сгнили, но на некоторых ещё можно разглядеть трезубец, выжженный радиацией в саму кожу. Они не говорят по-русски. Не говорят по-украински. Только шипят. И поют иногда — тихо, надтреснутым голосом — «Червону руту», пока жарят мясо на церковных канделябрах в часовне.Я видел их командира. Тот, с вывернутым лицом, тот, что пьёт кровь первым, носит на шее обгоревший жетон. «Іваненко Сергій Петрович, 1997». Ему было двадцать восемь, когда над ним взорвалась бомба.Теперь ему вечно двадцать восемь.Говорят, они всё помнят. Помнят, как горела земля. Как командиры бросили их умирать. Как они ели сначала крыс, потом мёртвых товарищей, потом — живых. Радиация сохранила их. Сделала сильнее. Быстрее. Голоднее.Местные знают: если в тумане услышишь украинскую речь — беги. Не оборачивайся. Потому что это не люди поют. Это они зовут.А если услышишь «Червону руту» над могилами — молись, чтобы успеть до рассвета.Потому что они идут. Через болота. Через Овруч. Через Припять. На север.И Ельск — это только остановка.Они идут дальше.Голодные.

Меня зовут Константин. Всем просто Костя. Я кладовщик на оптовом складе «ДобрыньВино» на выезде из Ельска в сторону Мозыря. По ночам открываю ворота фурам без документов, закрываю глаза на «лишние» ящики. Деньги небольшие, но тёплые. Склад стоит прямо напротив старого кладбища: между нами дорога и поле, где когда-то был колхозный сад. Часовня чёрным зубом торчит над могилами. Я всё равно хожу через кладбище — короче на пятнадцать минут.

23 октября 2027 года туман пришёл с болот такой густой, что свет тонул, как в молоке. Я закрыл склад в два ночи и пошёл привычной тропой. Сначала запах: жареное мясо с кровью, чеснок, лук. В два ночи. На кладбище. Потом тихое, из-под земли: «Червону руту…» Дверь часовни приоткрыта. Красный свет.
На алтаре мой напарник Димон, ещё утром жаловался, что жена выгнала. Теперь выпотрошен, как свинья. Вокруг десятка три фигур в лохмотьях камуфляжа. Кожа серая, влажная. Глаза белые. Один нанизывал куски Димона на церковный канделябр, как шашлык. Другой пил кровь из потира. Третий жевал печень прямо руками.
Командир носил на шее обгоревший жетон: «Іваненко Сергій Петрович, 1997».

Я развернулся и побежал.
Они не гнались сразу. Только смеялись — мокро, хрипло. Добежал до склада, закрылся, сел под стол. Через час стук в железные ворота. Тихий. Вежливый.
— Костя… Холодно же, — голос Димона.
Потом вся песня под воротами.Утром на асфальте мои ключи и записка на чековой ленте из кассы:
«Ты нам должен смену. Приходи сам».

С тех пор я живу на два мира.
Днём — улыбающийся кладовщик.
Ночью — открываю люк в подвале склада и спускаюсь вниз.

Они пришли с юга. 9 августа 2027 года над Донбассом взлетел тактический ядерный заряд. Несколько тысяч украинских солдат оказались в эпицентре. Тех, кто не умер сразу, списали. Но некоторые выжили. Кожа обуглилась и слезла, волосы выпали, глаза побелели. Радиация не убила — переписала.Они пошли на север. Через Припять, Овруч, полесские болота.Полесье глотает чужих.
Из двух тысяч к Ельску дошло четыре сотни.Первая ночь в топях — «блуждающие озёра». Человек проваливался, крик тонул быстрее тела. Через сутки оставалась пустая форма, будто кожу высосали.
Вторая ночь — «песни болот». «Синок, іди до мене…» Один пошёл на голос — утром сидел по пояс в воде, обнимал собственные кишки и улыбался.
Третья ночь — «болотники»: слепые, белые, с руками длиннее тела, тянули вниз и отпускали уже своих. У выживших появились чёрные вены на шее и перепонки между пальцев.За неделю Іваненко потерял половину отряда. Зато оставшиеся стали сильнее. Кожа толще, глаза совсем белые — видели в темноте лучше волков. Научились пить болотную воду и не умирать. Чувствовать тепло живого тела за километр.На старых дубах-скелетах, торчащих из воды, вырезали трезубцы.
Внутри каждого — дата: 09.08.27
Под трезубцем — стрелка на север.

Рыбаки находили эти дубы и больше туда не ходили.К Ельску вышли уже не людьми.Теперь они живут под городом: теплотрассы, канализация, катакомбы под кладбищем. В туманные осенние вечера люки дышат. Выходят цепочкой в лохмотьях камуфляжа, где трезубец выжжен в саму кожу. Поют «Червону руту», жарят мясо на церковных канделябрах в полуразрушенной часовне.Внизу целый город: костры из костей, шатры из человеческой кожи, дети с перепонками грызут черепа, как собаки. Жертв приносят к алтарю. Разрезают по суставам. Кровь в потиры — по старшинству. Іваненко пьёт первым. Мясо обязательно жарят на церковных канделябрах: «так душа не уходит, остаётся в мясе».

Меня встречает Іваненко.
Кладёт тяжёлую, горячую руку на плечо.
— Пішли, Костя. Смена.Я иду.
Мне позволяют жарить. Дают место второе справа от командира.Иногда выходим вместе на промысел. Я знаю все тропы, камеры, слабые места города.А если водитель ночью спрашивает, почему от склада в три часа пахнет шашлыком, я улыбаюсь:
— Крысы на мангал попали.
И наливаю ему сто грамм «для сугреву».

Голод не кончается никогда.

Ельск — только остановка.

Они всё ещё идут.
Через топи, где даже черти тонут.
С трезубцем и датой 09.08.27 на коре дубов.
На север.

Полесье их приняло.
Теперь Полесье идёт с ними