Тенистые поля

Снег шёл уже третий день. Не яростная русская метель, что заметёт по самые крыши и заставит мужиков откапываться, матеря зиму и начальство одинаково громко, а тихий, вежливый, почти извиняющийся швейцарский снежок. Он падал медленно, неохотно, словно нехотя припудривая черепичные крыши сонного городка, зажатого меж двух озёр и острозубых, словно драконьи клыки, альпийских пиков. Городок мог зваться Тун, Интерлакен или Цюрих – я не удосужился запомнить. Имена менялись, декорации становились то открыточно-пасторальными, то удушливо-гранитными, а суть оставалась прежней: я ждал. Ждал, когда Центр решит, что делать с Максимом Волковым, человеком, который видел слишком много – от оживших голливудских идолов и лавкрафтовской гнили в Инсмуте до адептов Хаоса и разумных мечей в норвежских фьордах.

После Швеции, после Гейнора и безумного альбиноса Зенита, после ледяного дыхания чего-то запредельного, чему не было места в мире станков, пятилеток и даже в мире пушек и бомб, – хотелось тишины. Не этой, альпийской, напичканной тревогой и запахом чужой, равнодушной войны за перевалом, а той, настоящей. Дома. Где её тоже не было. Я сидел в холле небольшого, но респектабельного отеля «Бельвю». Мой нынешний паспорт принадлежал Ларсу Гундерсону, неприметному шведскому коммерсанту, якобы приехавшему сюда поправить расшатанное северной зимой здоровье. Легенда была тонкой, как первый лёд на Неве, но для короткого пребывания в этой тихой заводи годилась.

Я лениво помешивал ложечкой в чашке с чем-то горячим, что местные называли кофе и что по степени отвратительности могло поспорить даже с нью-йоркской бурдой. Чертовски отвратительный кофе. Эта мысль стала уже чем-то вроде якоря, цепляющего меня за реальность, за легенду Джека Стоуна, которая всё больше срасталась с моей собственной кожей. Взгляд скользнул по заснеженной улице за окном, по редким прохожим, спешащим укрыться от промозглой сырости… И замер. Замер, наткнувшись на фигуру, которой здесь, в сердце нейтральной Швейцарии, не должно было быть от слова «совсем».

Невысокий, безукоризненно одетый мужчина лет сорока с небольшим, с умными, холодными глазами и лицом, которое могло принадлежать бухгалтеру или профессору математики, но никак не тому, кем он был на самом деле. Рядом с ним – два типа характерной нью-йоркской внешности: один – высокий, щеголеватый красавчик с хищной улыбкой и беспокойными глазами, другой – коренастый, мрачный, с приплюснутым носом и тяжёлыми кулаками. Они стряхивали снег с дорогих пальто у входа в мой отель. Лео Ротштейн. И его верные цепные псы – Бенни «Щёголь» Розентреттер и Луи «Кастет» Шапиро. Глава еврейской мафии Нью-Йорка собственной персоной. Здесь. Моё сердце пропустило удар. Такого поворота не предвидел бы и сам Лавкрафт в своих самых безумных кошмарах.

Ротштейн поднял голову, его взгляд встретился с моим через стекло. Секунда узнавания. Никакого удивления на его лице, только быстрая, цепкая оценка и мелькнувший в глубине глаз холодный расчёт. Он что-то коротко бросил своим спутникам и решительно толкнул дверь отеля. Колокольчик над дверью звякнул как-то особенно тревожно. Его шаги по ковру холла были бесшумны, но я чувствовал их приближение каждой клеткой. Он остановился у моего столика.

– Джек Стоун, – голос Ротштейна был тихим, почти вкрадчивым, но с той стальной ноткой, от которой у мелких сошек в Бруклине дрожали коленки. – Или мне следует называть вас… Ларс Гундерсон?

Он кивнул на мой паспорт, лежавший на краю стола. Чёрт. Явно навёл справки. Его люди, Бенни и Луи, застыли у входа, озирая холл.

– Какими судьбами в этих краях, мистер Стоун? Мир тесен, не правда ли?

– Отдыхаю, мистер Ротштейн, – мой голос прозвучал ровно, привычная маска Джека Стоуна легла на лицо. – Здоровье поправляю. Воздух здесь, говорят, целебный.

Я мысленно выругался. Гундерсон – коммерсант, а не частный детектив. Прокол. Или Ротштейн уже знал больше, чем показывал?

– Здоровье – это хорошо, – Ротштейн усмехнулся одними губами. – Особенно когда вокруг столько желающих его испортить.

Он сел на стул напротив без приглашения. Бенни и Луи подошли ближе, встав поодаль, но так, чтобы контролировать меня и зал.

– У меня тоже дело, мистер Стоун. Дело, для которого мне нужен человек вроде вас. Человек, который умеет решать проблемы. Нестандартно.

Я молчал, ожидая. Внутренний голос Максима Волкова уже бил тревогу. Связь с мафией – это прямой путь к провалу. Но Джек Стоун, циничный частник, мог бы заинтересоваться.

– Смотря какие проблемы, мистер Ротштейн. И какая цена вопроса.

Ротштейн наклонился ближе, его голос понизился до шёпота. Сталь в нём смешалась с плохо скрытой болью и яростью. – Моя семья. И не только мать, Стоун. Они давят на всю семью.

Он вздохнул, звук получился рваным, почти сдавленным.

– Моя мать... Старуха моя там, Джек. В Германии. Одна. Отец умер ещё до войны... А сестра моя, Рут, и её муж … не важно кто… они в Англии. Он не последний человек, занимает кое-какую должность… имеет доступ… понимаешь? Неважно где, важно – что доступ. И эти ублюдки… нацисты… они пронюхали. И нашли мою мать. Упрятали её туда, в этот проклятый лагерь. «Шаттенфельд». Говорят, где-то в Баварии. Они связались с Рут. Показали доказательства, что мать жива. Пока жива. И поставили условие.

Его кулаки сжались так, что костяшки побелели.

– Они не хотят денег, Стоун! Им насрать на мои миллионы! Им нужен муж Рут… вернее, его должность. Чтобы он работал на них. Сливал информацию. Стал их шпионом здесь, в Америке! А мать – заложница. Гарантия его лояльности Рейху. Если он откажется… мать… её просто уничтожат. Если узнают о его связях с нацистами… ему трибунал. Рут связалась со смой. Она в отчаянии. Дэвид… её муж согласился тянуть время, но это петля на шее у всей семьи.

Он посмотрел мне прямо в глаза. Холодный расчёт боролся с отчаянием.

– Я не могу обратиться к властям. Не могу выкупить её. Мои обычные методы здесь бессильны. Мне нужно вытащить мать. Любой ценой, Стоун. Вырвать её из их лап, чтобы у них не осталось рычага давления. Это единственный способ спасти и её, и сестру, и Дэвида от предательства или трибунала. Мне нужен лучший. Мне нужен тот, кто не боится запачкать руки и пройти туда, куда другие не сунутся. Мне нужен Джек Стоун. Я плачу миллион. Долларов. Наличными. Плюс любые расходы.

Миллион долларов. За освобождение пожилой еврейки из нацистского концлагеря. Советский разведчик, нанятый американским мафиози для рейда на объект в Третьем Рейхе. Ирония судьбы? Или очередная гримаса Хаоса, с которым я столкнулся в Швеции? Это было безумие. Чистое, дистиллированное безумие. Прямое нарушение всех мыслимых инструкций. Провал легенды был почти гарантирован. Но… вытащить женщину из пасти Рейха? Пусть даже по заказу гангстера? Мог ли я отказаться? Имел ли я право отказаться, пока Центр молчал, а мир вокруг сходил с ума? В памяти всплыло лицо моей собственной жены… Её редкие, украденные у войны улыбки во время наших тайных встреч… Мысль о том, что она тоже могла бы оказаться там… Это решило всё.

Я медленно кивнул. Маска Джека Стоуна вернулась на место, скрывая мысли Максима Волкова.

– Хорошо, Ротштейн. Я берусь. Но условия мои. Первое: полная информация по лагерю, что у вас есть. Второе: никакой самодеятельности с вашей стороны, пока я не скажу. Третье: ваши ребята, – я кивнул на Бенни и Луи, которые напряжённо следили за нашим разговором, – работают только по моим командам в этой операции. Их самовольство может стоить жизни вашей матери. И четвёртое: оплата – половина сейчас, половина – когда ваша мать будет в безопасности за пределами Рейха.

Ротштейн секунду смотрел на меня, его холодные глаза словно взвешивали каждое моё слово. Затем его губы снова скривились в подобии улыбки. Он протянул руку через столик.

– Идёт, Стоун. Добро пожаловать в дело.

Его рукопожатие было крепким, как стальной капкан. Невозможный союз был заключён под тихий шёпот падающего снега и равнодушным взглядом Альп. Я заказал ещё один кофе. Он точно будет чертовски отвратительным. Но теперь это уже не имело значения. Началась новая игра.