Теория всего

В ту ночь никто ещё не подозревал, что мир уже изменился.

За старым монитором, освещённым лишь бледным светом строк кода, учёный снова и снова запускал один и тот же скрипт на Python. Оператор дискретизировался, бесконечное пространство дробилось на сетку точек, формировалась матрица связей, начинался поиск собственных значений. Чёрно-белый текст мелькал, исчезал и возвращался.

Кулер ноутбука выл, будто жаловался на судьбу, иногда срываясь в скрипучую турбулентность, как старый станок ЧПУ в цеху. Учёный машинально прижимал ладонь к корпусу, и техника послушно стихала, но хватало этого ненадолго.

На столе выстроился армейский строй чашек с растворимым кофе «3 в 1». От них пахло бессонными сутками. Кофеин давно перестал бодрить теперь это был ритуал. Каждый прогон программы сопровождался одинаковыми движениями: рука к чашке, глоток кофе, рука обратно к клавиатуре.

Сначала расчёты аварийно завершались из-за слишком грубой сетки. Размер матрицы был увеличен: тысяча узлов превратилась в десять тысяч. Ноутбук загудел, будто пытался взлететь. Позже сто тысяч. Оперативная память таяла, 32 гигабайта, которые он когда-то установил вручную, почти закончились. Пришлось закрыть всё: фоновые службы, автообновления, десятки вкладок браузера. Лишь бы программа не остановилась.

Один из запусков завершился. Но в этот раз все получилось.

Собственные значения оператора перестали быть рассыпанным хаосом. Они выстраивались ровно, упорядоченно, будто кто-то невидимый аккуратно уложил их в ряд.

«Да ладно…» — сказал он нарушив гул кулера.

Через неделю его статья появилась на arXiv.

Конечно сначала не было икаких интервью, никаких пресс-релизов, никаких официальных объявлений. Лишь PDF-файл размером в несколько мегабайт, который любой мог скачать и открыть на своём экране. Название было дерзким, почти вызывающим:

“Теория всего, или парадигма C(x,y): Единая природа пространства-времени и квантовых полей. Решение гипотезы Римана.”

Мир почти не заметил революцию. Большинство физиков пролистали файл, взглянули на название, посмеялись вслух и закрыли вкладку. Оно казалось громким, самоуверенным и вызывающим. На форумах и в личной переписке начали появляться комментарии: «метафизическая фантазия», «маргинальная спекуляция с претензией на гениальность». Те, кто прожил всю жизнь в рамках старых парадигм, даже не пытались вникнуть в текст. Он был чужд их логике, слишком радикален, слишком абстрактен, чтобы всерьёз восприниматься.

Но были и другие.

Аспиранты с красными от бессонницы глазами, но с блеском интереса и азарта в них, которые сидели в лабораториях допоздна. Молодые профессора, ещё не обременённые кафедральной бюрократией и конференционными ритуалами. Пара странных, почти безумных исследователей из групп CERN и MIT, чьи офисы завалены распечатками старых публикаций. Они активно обсуждали статью, переписывались друг с другом и тут же пробовали решать новые задачи, вытекающие из предложенной теории.

Сначала всё происходило из любопытства. Открыв файл, они пролистывали страницы, почти боясь остановиться. Потом начали читать медленнее, всматриваясь в каждую строку, проверяя каждую цифру, проводя собственные эксперименты на компьютерах и в тетрадях. Один достал ручку и стал делать пометки на полях, другой выключил телефон, чтобы ничто не отвлекало.

Никто из них не произнёс вслух слово «нонсенс». С одной стороны, в воздухе витал мандраж, предчувствие открытия, которому не было аналогов. Молчание означало страх: что если всё написанное окажется правдой? Но в нём же таилась надежда, что это действительно так.

Люди замолчали, потому что понимали: перед ними нечто, что они ещё не способны полностью осмыслить, но что уже начинает сдвигать их представления о мире. В этом молчании зарождалась первая искра революции.

Тем временем, далеко от университетских кампусов и тетрадей с формулами, в стеклянной башне одного технологического гиганта стояла машина, о которой мечтали правительства и военные ведомства. Quantum AI квантовый вычислительный комплекс нового поколения, в 30 000 раз быстрее любого существующего суперкомпьютера.

На его создание ушли миллиарды. Пресс-релизы говорили о «новой эре науки», «конце неопределённости» и «будущем, которое можно вычислить».
Но была одна проблема.

Задач особо не было.
Точнее, они были, но все они оказались слишком малы для чудовища, которое построили.

Quantum AI использовали для проверки гипотез о квантовом хаосе, для оптимизации электрических схем, логистических маршрутов, диагностики ошибок в больших программах. Всё это система решала за часы, иногда за минуты.
Команда стояла в простое. Гигантский интеллект скучал. Миллиарды долларов вбухали в мощную игрушку.

В общем чате сотрудников однажды вечером появилось сообщение:

— А давайте смоделируем задачу по той гипотезе C(x,y)?

Несколько минут никто не отвечал.

— Ты серьёзно?

— Профессор нас разорвёт, если узнает, что мы тратим вычислительные кредиты на интернет-фантазии.

— Инвесторы требуют отчёты по коммерческим задачам, а не по аrXiv-мистике.

— Нас же уволят.

— А если вдруг это не ерунда? Если хотя бы один расчёт даст что-то… необычное?

Пауза снова затянулась, но на этот раз в этой паузе все задумались.
Через минуту пришёл ответ:

— Ладно. Запустим один раз в тестовом режиме. Но никому ни слова.

После публикации на arXiv он ждал не славы, не аплодисментов, а хотя бы честного разговора. Он надеялся на письмо от коллег, обсуждение, спор, вопрос, сомнение. Но вместо этого пришло другое.

«Спекулятивная мистика.»

«Засоряете ресурс.»

«Из-за таких как вы приходится тратить время на разбор бреда вместо науки.»

Все в основном писали холодно и официально. Но находились и те кто писал зло и удивительно эмоционально. Он читал, закрывал ноутбук, шёл на кухню и долго смотрел в окно. Потом возвращался и снова открывал почту. Математика не врала. Он был в этом уверен так же, как в том, что утром взойдёт солнце.

Жена иногда заглядывала в кабинет, держа чашку чая.

— Ну что, тебя уже пригласили в Стокгольм за Нобелевкой?

Он усмехался.

— Пока нет, дорогая. Но скоро пригласят.

Прошла неделя. Потом вторая. Мир молчал. АрXiv жил своей жизнью новые статьи, новые заголовки, алгоритм ранжирования медленно утопил его работу где-то под сотней других.

И вот однажды, ранним утром, на электронную почту, пришло неприметное уведомление.

Тема:Collaboration request — C(x,y) numerical simulations
Отправитель:Quantum AI Research Division, Q-Lab Corporation

Уважаемый В. С. Кореневский,

Мы — исследовательская группа отдела Quantum AI корпорации Q-Lab. Вашу работу «Теория всего, или парадигма C(x,y)…» мы изучили неофициально, в рамках внутренних теоретических сессий.

Позвольте сказать прямо: мы не уверены, что вы правы. Но мы не смогли доказать, что вы неправы.

Несколько дней назад мы адаптировали вашу модель в виде численной задачи для нашего квантового симулятора Q-13.

Результаты оказались нетривиальными.

Если вы готовы обсудить детали, мы хотели бы созвониться.

Конфиденциальность гарантируем.

С уважением,
д-р Арун Сандер
руководитель отдела Quantum AI

Он перечитал письмо трижды. Потом откинулся на спинку стула и долго сидел молча.

Жена выглянула из кухни:
— Ну что, Стокгольм?
Он впервые за долгое время улыбнулся:
— Нет, дорогая. Кремниевая долина.

За удивительно короткое время тихая революция превратилась в научную сенсацию, пусть пока и ограниченную стенами университетов. Каждый день число тех, кто действительно понимал, что произошло, росло. Но вместе с этим росли и слухи. Они просачивались за пределы кафедр, лабораторий и научных институтов, на улицы, в соцсети, в эфир. Люди начали требовать ответов.

Сразу после публикации статьи:

«Квантовая проверка парадигмы C(x,y):
от эмерджентного пространство-времени до гипотезы Римана на квантовом процессоре»

Подзаголовок:
Полная непертурбативная верификация связи фундаментальных констант, масс Стандартной модели и нулей дзета-функции через квантовые вычисления.

Сразу после статьи на одном из крупнейших видеохостингов появилось видео с броским названием:
«Теория всего, или как мы проспали революцию».

Его выпустил популярный блогер. Тот, от кого этого меньше всего ожидали. Именно он взял первое настоящее интервью у Кореневского. Да, уже выходили статьи, новости, обсуждения среди учёных, но это было впервые, когда сам автор новой парадигмы заговорил напрямую с широкой аудиторией.

Блогер не был ни физиком, ни математиком. Он даже не занимался научпопом. Иногда в его выпусках появлялись профессора и академики, но скорее как редкое исключение, чем правило. Его гости чаще были те, кто находился в эпицентре общественного внимания: музыканты, политики, скандальные фигуры, люди на хайпе.

Поэтому то, что именно он стал первым проводником этой теории к массам, выглядело странно и в то же время логично.

Широкий охват аудитории. Лицо, которому доверяют миллионы.

И главное, умение задавать вопросы: простые, иногда глупые, но именно те, которые боялись задать все остальные.

Он был живым воплощением обычного человека. Или обычного обывателя.

Перед съёмкой Кореневский минут десять крутился перед зеркалом и всё равно выглядел так, будто его только что вытащили из-за компьютера.

Он хотел пойти в своей ежедневной одежде: синяя рубашка с потертым воротником, вязаный свитер, которым он затыкал сквозняк из окна кафедры. Но жена посмотрела на него, прищурилась и сказала:

— Иди, иди так. Пусть подумают, что мне всё равно, как выглядит мой муж. Скажут: «Ну конечно, гений, а жена его как бомжа отпустила».

Ему пришлось сдаться.

На свои последние сбережения он купил костюм самый дорогой, какой нашёл в бутике их провинциального города. Продавщица сказала, что в таком ходят «на приём к губернатору или на свадьбу». Он шёл в нём на интервью.

Однако, как ни старайся, скрыть себя не удалось.

Кореневский выглядел именно собой. Чуть взъерошенные волосы, на макушке уже проступала лысина. Линзы очков были такие толстые, что стекла искажали пространство, словно слабое гравитационное линзирование вокруг чёрной дыры.

Костюм хоть и сидел прилично, но видно было, не сшит под него. Чуть мешковатые плечи, рукава на полсантиметра длиннее, чем нужно. Он выглядел не как человек, привыкший к сцене, а как человек, которого уговорили выйти из кабинета и поставить под софиты.

И никакая дорогая ткань не могла скрыть главное, перед камерой сидел тот, кто прожил полжизни среди формул, в одиночестве экранов и матриц. И теперь эти формулы смотрели на него в ответ, требовательно, через миллионы чужих глаз по ту сторону экрана.

— Коротко. Почему то, что вы сделали — главное открытие человечества?

Кореневский на мгновение замолчал. Язык уже хотел выдать формулировку из статьи:
C(x,y) — это функция корреляций между двумя точками в первичном пред-пространстве…
Но он вовремя поймал себя и переформулировал проще:

— Если совсем коротко, — сказал он, — формула C(x,y) — это фундаментальная связность. Единственная первичная сущность. Всё остальное — пространство, время, частицы, поля — это уже производные вещи.

Интервьюер усмехнулся:

— А теперь… на пальцах. Что это вообще значит?

Кореневский кивнул.

— Ладно, на пальцах. Как раньше думали?

Есть сцена — пространство-время.

На сцене — актёры: частицы, поля, материя.

Они играют пьесу по законам физики.

Он сделал короткую паузу.

— А теперь — новая парадигма. Нет никакой сцены. Нет никаких актёров.

Есть только одно — связность между точками. C(x,y).

Это число показывает, насколько сильно связано событие в точке xс событием в точке y.

Из этих связей сама рождается сцена — пространство-время.

Из них появляются актёры — частицы и поля.

Реальность создают не объекты. Реальность создается связностью сети.

— То есть вы хотите сказать, что всё — пустота?

— Не пустота, — мягко поправил Кореневский. — Полнота связей. Это прямо противоположность пустоте. Понятия «ничего» просто нет. Есть только связность C(x,y).

— А как же вакуум?

— Вакуум далеко не ноль. Это сложное, стабильное состояние C₀(x,y), с ненулевой связностью. Пустота — это как пустой сосуд. C(x,y) — это океан. «Вакуум» — это океан в полный штиль, без волн. Частицы — это рябь и волны на его поверхности.

— И как из этого возникает реальность? — спросил интервьюер, слегка наклонившись вперёд.

— Вся паутина C(x,y) колеблется по своим законам, — спокойно начал Кореневский. — Есть общий закон энергии для всей паутины. Конфигурации с минимальной энергией — это вакуум. Возмущения над вакуумом — это частицы.

— А почему это называют «теорией всего»? — улыбнулся интервьюер.

— Потому что всё связано. Та самая «запутанность» частиц, над которой долго ломали голову? На самом деле это просто сильная связность C(x,y) между удалёнными точками. Совершенно естественная вещь.

— В интервью для газеты InSaidersпрофессор Стэнфордского университета, Майкл Лоуренс, сказал буквально так: «Возможно, это самое важнейшее открытие человечества. Никакое другое открытие и близко не сравнится с тем, что сделал Кореневский. Это как Коперник, Эйнштейн и Стивен Хокинг в одном флаконе». — Что вы на это скажете?

— Хм… — Кореневский слегка нахмурился. — На самом деле вы слишком прямолинейно на это смотрите. Большая часть того, что я описал, уже была заложена в научный фундамент десятилетиями. Открытие не появилось из воздуха — оно выросло на плечах гигантов. Мне просто повезло увидеть, как эти элементы соединяются.

— И вы не считаете себя «новым Эйнштейном»?

— Нет, — тихо усмехнулся Кореневский. — Я всего лишь человек, который увидел картину целиком, когда другие видели лишь фрагменты. Всё остальное — заслуга тех, кто шёл до меня.

— Если всё сводится к C(x,y), значит, Бог — этоон?— осторожно спросил интервьюер.

— Если под Богом понимать фундаментальный принцип, который держит вселенную, — то да, — сказал Кореневский. — Бог не личность, не старик с бородой. Бог — это C(x,y). Всё, что существует, рождается из этой связности. Она сама по себе — закон, порядок, структура, источник всего.

— Как вы пришли к своему открытию? И почему именно C(x,y)?

— Я заметил простую вещь: вещи без связи не существуют. «Вещь без связи» — это логический нонсенс, как «верх без низа» или «внутреннее без внешнего». Любая «вещь» — это узел, сгусток, где нити переплетены особым образом. А «связи» — это сами нити.

— Может ли узел существовать без нитей?

— Нет, — ответил Кореневский, чуть улыбнувшись. — Узел — это особое состояние нитей. Без них он просто распадётся. Всё, что мы называем «материей», «полями» или «частицами», на самом деле — это переплетения нитей C(x,y).

— И всё же… почему именно две точки? — спросил интервьюер, слегка смущаясь, но с видом человека, который «должен был это узнать».

— Потому что двухточечная корреляция — это минимальная нетривиальная связь, способная породить всю сложность мира, — ответил Кореневский спокойно.

— А почему не три точки? — продолжил интервьюер, будто бы проверяя себя.

— Можно было бы начать с трёхточечной функции, C(x,y,z), — объяснил учёный. — Но это избыточно для нашей вселенной. Любые трёхточечные и более сложные корреляции уже содержатся в динамике двухточечной.

Дальше интервью плавно перешло в более привычную часть: интервьюер задавал вопросы о детстве Кореневского, о том, как он учился, чем увлекался, какие книги читал, что вдохновляло его на первые эксперименты. Он интересовался всякими деталями, которые на первый взгляд казались мелочами: как появлялись первые тетрадки с заметками, как он проводил часы за вычислениями, какие ошибки помнил особенно ярко.

Интервью длилось почти три часа. За это время Кореневский рассказывал истории, которые были одновременно личными и научными, раскрывая путь гения, который постепенно пришёл к революционной идее.

В итоге даже самые простые вопросы о любимых занятиях, школьных учителях, ночных бдениях с калькулятором , складывались в цельный образ учёного, который нашёл принцип, объединяющий всё существующее.

Жизнь Кореневского теперь буквально рассматривалась под микроскопом: каждый его шаг, каждое слово и даже привычки стали предметом пристального наблюдения. Коллеги, журналисты, студенты, блогеры, все пытались разглядеть скрытые детали, понять, как рождается гений, и что делает его способным открыть то, что меняет всю науку.