Теплый хлеб на обрыве

Кай Рамбле, тощий шестнадцатилетний мальчишка с бледным, как обшивка шлюза, лицом, склонился над телом друга. Пот струился по шее, щекотал ключицу.

Черт, Джимми... Обещал же дожить до весны...

Он набрал полную грудь воздуха. Поднял трясущимися пальцами самодельный нож — бритва, впаянная в обломок медной ручки. Нащупал грудину и вогнал сталь между третьим и четвёртым ребром. Плоть поддалась на удивление легко: Кай пошатнулся, едва не ткнулся лбом в мёртвое тело, но устоял. Гнилой запах ударил в нос. Глаза заслезились, подкатила тошнота – он заставил себя часто дышать.

Он подтянул кожаные перчатки до локтей и аккуратно рассёк мышцу. Щелчок — латунные скобы захватили ребра в тиски. Еще один — заводной механизм разжал грудную клетку. Раздался влажный треск. Он отшатнулся, бросился в угол и его вырвало.

Кай, тряпка, соберись.

Он поднес лампу поближе: лёгкое было чёрным и дряблым, как подгнивший мох. Сердце ушло в пятки. Он оперся о стол и с минуту просто стоял, пытаясь справиться с дрожью в коленях. Затем нагнулся и осторожно снял образец — мутный, вязкий слой слизистой. Запечатал его в стеклянную капсулу и посмотрел на свет. Слизь оседала и всплывала вновь в каком-то знакомом ритме. Так похоже на ту песню, под которую Джимми напивался на дискотеке пару месяцев назад...

Сердцебиение вдруг разделилось на два ритма.

— Штек, не прячься от нее... Она просто хочет понять...

Кай вскрикнул, выронил капсулу и отскочил, вжавшись в стену. Горячий пар из бойлерной трубы обжигал щеку, но он даже не замечал. Это был голос Джимми. И только Джимми называл его Штеком.

Что за хрень... Сначала кашель. Галлюцинации - после.

Он не кашлял.

Колени подкосились, и он медленно осел на грязный бетонный пол. Несколько минут он продолжал сидеть, вслушиваясь. Но больше ничего не происходило. Он медленно подошел к Джимми, трясущимися руками подобрал капсулу. Слизь внутри выглядела неприятно, но не шевелилась. Он кинул образец в сумку и выскочил за дверь.

Ночная смена уже приступила. Трубы стонали, выводя тепло по старым паровым каналам: всё, что можно было приспособить под неимоверный рост колонии, уже переделали. Разве что в чайниках ещё не провели энерговолокно.

Кай еще раз бросил взгляд на дверь, и быстрым шагом пошел к выходу. Руки еще дрожали, но дыхание постепенно выравнивалось.

Почти у проходной он едва не врезался в начальника смены.

— Рамбле! А ну стой! — голос хлестнул, как оторвавшийся кабель. — Ты что тут забыл?

— Уже ухожу... — выдавил Кай, крепче прижимая сумку. — Заговорился с Юсуфом.

— С Юсуфом! — передразнил бригадир. — Что в сумке?

— Форма... Мои вещи...

— Открой.

Кая пробил холодный пот.

Все, крышка. Бежать? Два пролета, боковой тоннель, по вентиляционной шахте в технический блок...

Вместо этого руки покорно сняли с плеча лямку и распахнули сумку. Бригадир брезгливо сунул ладонь внутрь. Пошарил, как в мусоре. На секунду замер. Кай уставился остекленевшими глазами в пол, волосы защекотали шею. Начальник вытащил руку, обтер о штанину.

— Пошел вон отсюда. И чтоб я тебя не видел между сменами! Усек?

Кай кивнул, молча обошёл начальника у самой стены и почти бегом поспешил к выходу.

— Земной выродок! — Донеслось вдогонку.

Кай замедлил шаг. Губы дрогнули. Он сглотнул и продолжил идти. Что бы он сказал? Что родился здесь? Что работал в этой дыре с восьми лет? Всем пофиг.

Тряпка...

На проходной Кай остановился, привалился к будке, переводя дыхание. Кивнул вахтёру.

— Антон, опять на посту? Спать-то уходишь?

— А сам-то? Теперь в три смены пашешь? — Скрипуче рассмеялся Антон, откашлялся в плечо. Очки соскользнули на кончик щербатого носа. — Как сестра?

— Клара ок, — улыбнулся Кай, стараясь не дрожать. — Галлюцинации редкие, но задалбывают. Завтра зайдет врач.

Антон сочувственно вздохнул и наклонился поближе в окошку:

— Тут о тебе охрана интересовалась. Говорят, суешь нос куда не надо. Я то прикрою, но если решат прижать – повод найдут.

Кай сдержал стон, коротко кивнул. Антон поправил очки и протянул морщинистой рукой тряпочный сверток.

— Опять лепёшка? Антон, ну…

— Кларе передай, — подмигнул Антон. — Сам испек. Не синтетика.

Кай благодарно улыбнулся, взял сверток, и шагнул за проходную.

Платформа уже не ходила. Он натянул медные очки и кожаную маску и зашагал через бесконечные поля солнечных панелей. Ночное, чуть зеленоватое солнце светило почти так же ярко, как дневное: на этой чертовой Тау вообще никогда не темнело. Фильтр пропускал перегретый терпкий воздух планеты и домашний, теплый запах лепешки.

До дома Кай добрался уже около трех ночи. Руки привычно провернули замок: немного вбок, вниз, навалиться плечом — не слишком сильно, иначе заест.

Он зашел, стянул с лица защиту – в нос ударил запах сырости и сухих трав. У стены на узкой железной кровати беспокойно спала Клара. Она ворочалась, дышала тяжело, с хрипом. Он стянул пальто, накинул поверх ее одеяла.

— Кай... — прошептала она, не просыпаясь. — Не смотри... она видит...

Он застыл.

— Штек, отсыпь еще каштанов... — вдруг рассмеялась во сне Клара. — Ну, жадная жопа! У тебя вчера смена была, а я только с больничного!

Кай вздрогнул. Попятился к стене, ударился головой о низкий потолок, замер. Он помнил эти слова. Ярмарка, на том берегу. Прошлый год. Она не знала. Не могла знать.

— Клара... — тихо позвал он.

Она не ответила. Лишь задышала чаще, с хрипом, — и снова затихла.

Кай облизал пересохшие губы. Сердце грохотало, как сбившийся кулер. Тело не слушалось.

Долгие секунды он просто стоял, не дыша. Потом медленно осел на плед рядом с кроватью и сжался. Глаза упёрлись в потолок. Сырость скручивала кости, но оставаться на ногах – значило думать. А мысли, как известно, хуже страха.

***

Будильник взвизгнул в шесть. Кай дёрнулся, на ощупь ударил по крышке.

Клара уже возилась у печки. По комнате разносился домашний, терпкий запах супа и жареного хлеба. Отворачиваясь, она кашляла в платок — на нем проступали красные пятна.

— Клара. Ложись. Ты еле стоишь, — хрипло сказал Кай, поднимаясь на локтях.

— Это только кажется. Внутри у меня всё как у новой, — улыбнулась она, упрямо мешая суп.

Он не улыбнулся.

— Ты помнишь, о чем говорила ночью? — спросил он тихо. — Про каштаны. Про Штека. Я тебе не рассказывал.

Клара обернулась, на секунду в ее глазах промелькнула тень воспоминания. Она моргнула, и взгляд снова стал ровным.

— Я говорила во сне? Просто приснилось. Мы же почти всё время вместе. Наверное, слышала когда-то.

Кай встал, лекго притронулся к ее лбу. Он пылал.

— Клара, иди в кровать. Я сам доварю.

Она вздохнула и будто бы стала еще меньше.

— Нечего со мной нянчиться. Мне двадцать пять. Это я должна тебя защищать. Как мама.

— Нихрена ты не должна.

Кай подошёл к полке, взял в руки фоторамку: женщина с младенцем, мужчина - рука лежит на плече девочки постарше.

— Если бы он тогда остался... — Кай сжал зубы так сильно, что всю челюсть заломило.

— Мы это обсуждали, — мягко ответила Клара. — Он думал о людях.

— А о нас он не думал? — Кай почти сорвался на крик. — Как нам тут жить?

— Они не планировали заболеть, — тихо сказала Клара.

Кай опустился на табурет и со всей силы затер рукавом нос, чтобы не разреветься, как в дурацких мелодрамах.

— Просто... Мы теперь нахер никому не нужны. Там — дети предателя. Здесь — дети колонизаторов. Чертов мусор.

Клара подошла и нежно положила руку ему на щеку.

— Мы нужны друг другу.

Он взял ее ладонь в свою руку и закрыл глаза. Если бы не Клара, он бы давно уже шагнул в резервуар теплосброса. Три секунды – и все. Гребаная Клара.

***

Около восьми в дверь постучали. На пороге стоял высокий, сутулый мужчина с аккуратно зачесанными седыми волосами.

— Ты уже с работы или еще не ушел? — Пошутил доктор, проходя в дом. — Как себя чувствует наша валькирия?

— Жива, — тихо отозвалась Клара. — Знаете, мама в детстве читала нам мифы с Земли.

— Конечно знаю, — кивнул Ривас, раскладывая на столе диагностическую панель. — Твои родители обожали мифологию, особенно под пиво. Мы с твоим отцом часами спорили, кто страшнее — Один или Парламент Земли.

Сенсор на шее Клары вспыхнул, синхронизируясь с панелью — сначала жёлтым, потом холодным синим. Доктор всмотрелся в показатели. Задвигал блоки на экране. Прищурился.

— Ну что там? — нетерпеливо выдохнул Кай.

— Организм не реагирует на новое лекарство, — пробормотал Ривас. — Возможно, придется заменить на капельницы.

Он быстро что-то чиркнул на бланке. Кай взял рецепт и затолкал в карман. Прочистил горло.

— Доктор, можно вас на пару слов?

Они надели маски и вышли на гудящую улицу. Кай огляделся и украдкой протянул Ривасу запечатанную капсулу.

— Можете кое-что проверить? Это… легочная ткань.

Ривас приподнял брови, поднёс капсулу к глазам.

— Чья?

— Ну… — Кай опустил взгляд. — Парня с линии, Джимми Коллинз. Были симптомы, как у Клары. Только он слился быстрее. Месяца за три.

Кай чувствовал на себе внимательный взгляд доктора, но боялся поднять голову. Он шумно выдохнул и продолжил:

— Он так же кашлял. Потом блевал с кровью. Не мог дышать. Последние дни — обмороки, галлюцинации. Ему такая херь чудилась! — Горло сдавило, опять подступила тошнота. — Вчера умер. Я думал, будет вскрытие. Но его просто положили в подсобку, возле бойлера. Сегодня уже кремируют.

Кай замолчал. Он бросил взгляд на Риваса — тот слушал молча, с ровным лицом.

— Ты сам собрал образец?

Кай побледнел, вспоминая ночь. Кивнул.

— Я... ну, много читаю по медицине. Из-за Клары. Никто не видел. Я не мог просто так...

Он осёкся. Внутри всё сжалось в ожидании упрёка, крика.

Но Ривас просто положил капсулу в сумку и внимательно посмотрел на Кая.

— Вряд ли найду что-то новое. Сам знаешь, постсинтетический фиброз - болезнь редкая, но известная. Индивидуальная реакция на старые фильтры. А вот препарация тела без разрешения... — Ривас выразительно замолчал. — Нас обоих могут за это списать.

— Просто скажите, что это за херня, — прошептал Кай.

— Скажу, когда проверю, — отозвался Ривас. — Никому ни слова. Даже Кларе.

Он сделал пару заметок в блокноте и зашагал прочь, в сизую завесу пара и копоти.

***

В десять Кай уже был на работе. Привычно поднял руку в приветствии Антону, но тот вдруг приоткрыл окошко своей будки и замялся:

— Кай... Начальство сказало, чтоб ты больше не приходил.

Ноги вдруг стали ватными, в голове зашумело. Конечно, они узнали. Чего он ожидал? Просто не думал, что все будет так – обыденно. Как смахнуть пылинку на приборной доске.

— Я заберу вещи, — прошептал Кай.

Старый техотсек, где он хранил свои вещи, находился в заброшенной части станции на минус шестом этаже. В коридоре было прохладно и тихо, и почти не пахло гарью и маслом.

Поль привычно толкнул покосившуюся дверь без таблички и замер. У стены стояла его мать.

Она была одета в коричневый брючный костюм – хотя Каю всегда казалось, что она носила только платья. Лицо немного заострилось и покрылось морщинками. Она улыбнулась одними кончиками губ, и Кай невольно сделал шаг внутрь и закрыл за собой дверь.

Мысли метались. Так не бывает. Так не должно быть. Но женщина впереди была слишком реальна. Краска на верхней пуговице жилета стерлась и поблескивала белым безжизненным пластиком; от нее пахло сладким фруктовым шампунем. Он не помнил этот запах, но точно знал, что это был ее любимый шампунь.

Кай протянул руку и дотронулся до ее теплой, мягкой ладони. Она сжала его руку и прикоснулась влажными, родными губами. Он не чувствовал страха, только плотную, всепоглощающую тоску.

— Мама... — Выдохнул он.

Женщина улыбнулась. Так же, как когда она укладывала их в постель.

— Мама, Клара болеет. Ей хуже. Меня уволили. Я не знаю, что делать.

Он тянулся к ней, ему нужно было поделиться с ней своей болью.

— Бедный мальчик, — тихо сказала она. — На тебя столько свалилось... Прости меня.

Кай упал в ее объятия и спрятал глаза в каштановых волосах. Она крепко сжала его. Ее дыхание щекотало его ухо. Она поцеловала его в висок, едва касаясь – так ее целовал отец Кая еще до свадьбы. Он чувствовал, как вязкое болото беспомощности растворяется в ее мягкой, наглаженной одежде.

— Мама... — Прошептал он опять.

Он стоял посреди комнаты, один. В воздухе все еще стоял запах фруктового шампуня.

Он тяжело осел на пол, сжался в комок и закрыл глаза. Из груди рвался глухой, болезненный кашель.

***

Дома Кая встретила тревожная, плотная тишина. Клары не было. На столе лежала записка: «Кай, пришлось вызвать скорую. Наверное, я какое-то время побуду в больнице. Не переживай за меня!» Он перечитал дважды, скомкал листок и рухнул на кровать. Слёз не было. Только судороги, будто организм не знал, как иначе выдохнуть горе. Он лежал без движения несколько часов, пока не забылся тревожным, чутким сном.

Когда он проснулся, зеленое солнце уже всходило, но дневное светило все еще заливало комнату мягким медовым светом. Он вскочил, бросился к коммутатору на стене и набрал номер госпиталя. После короткого разговора с дежурным, звонок перевели в палату Клары. Ее голос был еле слышен, будто она теряла силы с каждым словом.

— Клара! Что случилось?

Послышался глухой кашель, частое дыхание.

— Мне кажется, я упала в обморок. Очнулась на полу, позвонила в скорую. Потом ничего не помню... Медсестра сказала, меня лихорадило, я кричала. Сейчас уже лучше.

Кай зажмурил опять начинающие слезиться глаза.

— Я приеду утром.

— Не надо. Тебя не пустят в интенсивную терапию. И... — Голос будто бы стал еще дальше. — Я не хочу, чтобы ты меня такой видел.

Кай прислонился лбом к прохладной стене.

— Когда тебя выпишут?

Клара долго молчала.

— Я не знаю. Может, уже никогда.

— Клара... Не неси фигню...

Клара грустно рассмеялась.

— Ты справишься. Посмотри, каким ты вырос. Родители бы тобой гордились.

— Нахер мне нужна их гордость! — Закричал Кай. — Они предпочли чужих людей собственным детям!

Он бросил трубку. Несколько раз глубоко вдохнул. Снова поднял трубку и решительно набрал номер Риваса.

— Доктор Ривас... — Кай говорил тихо и ровно. Эмоций больше не осталось, только колючая пустота. — Есть какие-то новости?

В трубке повисло молчание. Потом Ривас тяжело вздохнул и медленно сказал:

— Это не фиброз. Всплеск роста аномальной биоты. Будто слой за слоем что-то приросло. Я думаю, это симбионт. Он образует нейронные связи... Но не приживается.

Кай почувствовал, как в висках застучало. Ноги и руки похолодели и онемели.

— Откуда?

— Геном похож на местные мхи. — Ривас снова замолчал. Где-то за окном простучал поезд; засмеялись дети. — Я бы провёл тесты. У Джимми частный случай – симбионт уже слился с системой, разросся. Но больше материала для исследований нет.

— Думаете… это можно вылечить?

— Я не знаю.

Кай тяжело дышал. На лбу выступил горячий пот. Он знал, что нужно делать. Но губы все никак не складывали нужные слова.

— Я как-то читал про одну технологию, — наконец заговорил он. — С Земли. Протокол стимуляции адаптивной среды. Её использовали при заражении реликтовыми формами на Марсе. Ускоряет метаболическую фазу паразита. Позволяет наблюдать прогрессию вживую.

Он напряг память, вспоминая детали.

— Я могу описать синтез. Может... Сможете стимулировать рост стмбионта во мне?

— С ума сошел? — тихо засмеялся Ривас. — В лучшем случае это тебя убьёт. В худшем — вызовет вспышку, которую мы не сможем остановить. Мы не понимаем, с чем имеем дело. Никаких тестов. Никаких ускорений.

— Я уже заражен, — перебил Кай. — Вижу всякое... Да и сами говорите, споры не определить заранее! Может они уже заразили половину колонии! Послушайте... Клара в больнице. Я один дома. Мы оборудуем тут изолятор, у вас наверняка есть химзащита. Пожалуйста… Я должен что-то сделать.

— Я не буду ставить опыты на ребенке, — отрезал Ривас. — Это неэтично. И слишком опасно.

Кай выпрямился, как струна.

— Тогда я сделаю все сам. Реагенты простые. Либо вы поможете сейчас, либо – когда будете меня препарировать.

Доктор не отвечал целую вечность. В трубке слышалось его тяжелое дыхание. Ночное солнце уже стояло высоко, и на стенах дрожали его муторно-болотные лучи.

— Кай, это дорога в один конец... — наконец проговорил он.

— Я знаю, — сказал Кай. — я уже давно по ней иду.

***

Кай боялся, что Ривас передумает. Он мог бы сделать все сам, но ему просто нужен был живой человек рядом. Хоть кто-то.

Но следующей ночью Ривас все же принес мобильный лабораторный модуль: полупрозрачный, усиленный медными дугами и клапанами кокон. До утра они собирали герметичную кабину, стерилизационный тамбур, систему фильтрации кислорода. К утру большая часть комнаты превратилась в самодельную лабораторию.

— Кай, сейчас самое время передумать, — сказал Ривас, разложив портативное оборудование.

Кай упрямо покачал головой.

Ривас несколько секунд смотрел на него, будто решаясь. Затем выдохнул, надел защитный костюм.

Он работал быстро. Первичный анализ крови. Смесь реагентов, нагрев. Центрифуга.

Шприц щелкнул биокартриджем на предплечье — тепло поползло по руке, распространилось на грудь. Легкие немного сдавило – возможно, просто от ужаса, который Кай скрывал за непроницаемым лицом.

— Сколько ждать? — спросил Кай.

Ривас посмотрел сквозь него, пожал плечами.

— Может, день. Может, десять. Может, всю жизнь.

Кай молча кивнул. Дверь модуля зашипела, выпуская доктора, и снова загерметизировалась. Доктор бросил на прощание долгий, задумчивый взгляд, перекрестился совсем по-стариковски и вышел. Первый зеленый луч осторожно заглянул в узкое окно. Еще один день умер.

***

Кай не был уверен, как пережил эту ночь. Его рвало, лихорадило, все тело ломило, будто в него вгоняли раскаленные иглы. Но он ни разу не притронулся к портативному коммутатору, который оставил возле его кровати доктор.

Через неделю кашель усилился. Он рвал легкие, выходил кроваво-серебряными каплями. Ривас приходил каждый день — сутулый, с глазами, в которых копилась вина. Брал анализы, рассказывал о Кларе. Она держалась. Кай ни разу не говорил с ней с того дня – чтобы чтобы не беспокоить. А может потому, что боялся не выдержать сам.

Через четыре недели вернулись галлюцинации. Он говорил с родителями. Плакал и просил его простить. Они прощали, раз за разом. А он прощал их.

Иногда, в бреду, он слышал чужие языки. Видел неоновые сны. Пространства, переливающиеся светом, как морская раковина с фотографий Земли. Он слышал запахи, которых не существовало: сладкий, как лёд, и жгучий, как чистый металл. Чувствовал мягкую тяжесть чьего-то присутствия.

За это время Кай похудел до болезненной прозрачности. Почти не вставал.

Однажды позвонил Антон.

— Народ шепчется всё громче, — рассказал Антон. — Вчера на южной пропускной чуть не побили охрану. В столовой теперь висит портрет Джимми. Люди начали ставить свечи. Никто не верит в “сердечную недостаточность”.

— Компания не виновата, — сказал Кай. — Это все Тау.

— Не думаю, что их это заботит, — задумчиво сказал Антон. — Людям надо делиться на «своих» и «чужих». Это такой инстинкт самосохранения.

Больше они не говорили.

К концу пятой недели пришел Ривас. Кай тяжело сел, уткнувшись лбом в кулак. Зябко укутался в одеяло, бледный, как мел.

— Мои коллеги винят солнечные панели, — сказал Ривас. — Локальные островки тепла, тень под ними... Чисто теоретически это могло вызвать выброс спящих спор.

Кай слушал молча. Он уже знал.

За маленьким окном под потолком гудела жизнь. Трубы пыхтели, люди ругались.

— Она не хочет никого убивать. Она ищет, — задумчиво сказал Кай.

Ривас нахмурился:

— Кто ищет? Что?

— Тау, — прошептал Кай. —Ищет таких, как мы. Сломанных. Я чувствую ее. Она цепляется к тяжелым воспоминаниям.

— Хочешь сказать, симбионт разумен? Что это попытка контакта? — Ривас покачал головой. — Кай, мальчик, это невозможно. Галлюцинации могут вызывать реалистичные…

— Это не галлюцинации, — резко оборвал Кай. — Я вижу воспоминания других людей. Даже мертвых. Особенно мертвых… Думаю, люди не пускают ее, борются. После смерти ей легче... Но нужно просто впустить.

Ривас застыл, словно не был уверен, услышал ли правильно.

— Кай… Зачем симбионту память?

— Чтобы учиться, — Кай пожал плечами. — Чтобы узнать, как жить рядом с нами. Чтобы нам помочь.

Ривас не верил. Да и пофиг. Это уже было неважно.

— Я переведу тебя в госпиталь, — наконец сказал Ривас. — Я больше не могу продолжать. Исчерпал все ресурсы. Я отправил все моим контактам с Земли. Но вряд ли найдут решение.

Доктор замолчал, и в его глазах блестнули слезы.

— Спасибо за все, — медленно кивнул Кай. — Не вините себя.

— Береги себя, малец, — пробормотал тот, не поднимая головы.

Кай улыбнулся через щемящую боль.

Он снова завалился в кровать и отвернулся к стенке. Входная дверь скрипнула, выпуская Риваса. В последний раз.

Кай закрыл глаза и забылся. В голове проносились тысячи образов: его жизнь, чужие жизни. Джимми, целующий невесту перед сменой — зная, что не вернётся. Антон, прильнувший к бездыханному телу жены. Мать, исчезающая в больничном коридоре. Сколько прошло времени? Час? День? Месяц? Он больше не знал. Голоса звали, кричали, плакали...

Он выцепил один — едва различимый, но родной.

— Кай?..

Клара металась на кровати в холодном поту.

— Это я, — прошептал он. — Я рядом.

— Я опять брежу...

— Нет, нет... Просто слушай. Всё будет хорошо. Теперь точно. Я обещаю.

— Что ты задумал, Кай?

— Она не враг. — Он едва дышал, легкие сжигало огнем. — Мы всегда сторонились чужих. Инстинкт... Но она выбрала другой путь. Она слушает. Может, в этом ее сила... В сочувствии...

Он закрыл глаза. Что-то теплое держало его за руку.

— Ей тяжело... Она слышит только боль, потому она всегда громче... Но я попробую... Я покажу ей другое...

— Я не понимаю...

— И не надо. Просто... Помнишь, мама пекла хлеб с корицей? Мы ели его на обрыве над городом. Испеки его снова, ладно? Пусть она тоже помнит...

Голоса смолкли. Он открыл глаза. Поднялся. Последний раз обвел взглядом комнату и вышел на улицу. Набрал полную грудь горячего воздуха – впервые без фильтра. Теперь это был его воздух.

Город кипел: толпа двигалась, как единое тело. Люди несли флаги колонии, из окон бросали листовки. Кто-то кричал в мегафон:

— Мы — не топливо для их шестерёнок!

Кай шёл в тени, держась за стену. Несколько раз его толкнули — в памяти вспыхнули и погасли их жизни, детские воспоминания. Где-то гремели выстрелы.

На площади он остановился, снял капюшон. Закатное солнце приятно холодило кожу.

Мы даже друг с другом не можем ужиться. Как нам жить с тобой?

Она одобряюще улыбнулась.

Он закрыл глаза и потянулся к людям: сначала на площади, потом дальше и дальше. Он чувствовал их страх, ярость, ненависть. Он раскрылся и отдал им все, до последней искры. Мир замер. Все стихло, как по щелчку. В воздухе разнесся чужой, вырванный из чьей-то памяти запах корицы и хлеба.

Люди кинулись к нему, трясли, делали массаж сердца. Это уже было неважно. Он последний раз потянулся к Кларе. Она стояла прямо, ее глаза казались еще больше от ужаса. Запах хлеба ещё держался. Но он уже не помнил, почему.