Теремок

В мрачной, зыбкой пустоте, где лес растворялся в сером мареве, стоял Теремок. Не дом, не убежище, а нелепая конструкция, словно случайно забытое чьим-то больным разумом сооружение. Его стены скрипели под тяжестью невидимого, а окна, мутные, как глаза безумца, смотрели в никуда. Никто не знал, откуда он взялся, но он был — и этого было достаточно, чтобы внушать тревогу.

Первой пришла Мышка-норушка. Она не бежала, а ползла, сгорбленная, с лапками, дрожащими от вечного страха. "Кто здесь?" — шептала она, но голос тонул в тишине, как в болоте. Теремок молчал, и это молчание было хуже ответа. Мышка вошла, потому что не могла не войти — что-то влекло её, какая-то безысходная необходимость. Внутри было тесно, душно, стены будто шевелились, но она осталась. "Я буду жить," — сказала она, но слова звучали как приговор.

Потом пришла Лягушка-квакушка. Её глаза блестели лихорадочным блеском, а кожа лоснилась от сырости, что пропитывала всё вокруг. Она не спросила, кто в Теремке, — она знала, что спрашивать бессмысленно. "Я войду," — прохрипела она, и Мышка не возразила, лишь съёжилась в углу, чувствуя, как пространство сжимается. Они сидели молча, избегая взглядов, каждая погружённая в свою тоску, в свои вопросы без ответов. Теремок скрипел, словно насмехаясь.

Заяц пришёл третьим. Его уши дрожали, ловя звуки, которых не было. Он не хотел быть здесь, но ноги сами принесли его к порогу. "Зачем я здесь?" — шептал он, но ответа не ждал. Мышка и Лягушка смотрели на него, но их взгляды были пусты, как зеркала без отражения. Заяц вошёл, потому что бежать было некуда. Теремок стал теснее, воздух — тяжелее, а тишина — громче.

Лисица появилась незаметно, словно тень, что всегда была здесь. Её улыбка была острой, но не живой, а глаза — холодными, как лёд под ноябрьским ветром. "Места хватит," — сказала она, но никто не ответил. Все чувствовали, как Теремок содрогается, как будто не стены, а их собственные мысли трещат под давлением. Лисица села в углу, но её присутствие заполнило всё, словно яд, медленно растворяющийся в воздухе.

Волк пришёл последним. Его шаги гудели, как далёкий набат, а шерсть топорщилась, будто от вечного холода. Он не спрашивал, не говорил — просто вошёл, и Теремок застонал, как живое существо, готовое развалиться. Все молчали, но в этом молчании росло что-то невыносимое — предчувствие конца, которого никто не мог избежать.

Они жили вместе, но не как соседи, а как узники, каждый заперт в своей клетке из страха и одиночества. Теремок не был домом — он был судьбой, ловушкой, в которую они сами себя загнали. Никто не знал, почему они здесь, но уйти никто не пытался. Уходить было некуда.

И вот однажды тень легла на Теремок. Медведь не пришёл — он просто был. Огромный, безмолвный, как сама вечность, он смотрел на Теремок, и в его глазах не было ни злобы, ни жалости — только пустота. "Я войду," — сказал он, но голос его был как гул земли, как рокот далёкой бури. Животные замерли, их сердца бились в унисон, но не от страха, а от осознания неизбежного.

Медведь шагнул, и Теремок задрожал. Стены затрещали, пол провалился, и всё, что было, исчезло в один миг. Но не было ни криков, ни боли — только тишина, такая же, как прежде. Теремок рухнул, но никто не умер, потому что никто и не жил. Они просто были — и перестали быть.

А лес стоял, серый, безмолвный, и в его глубине, быть может, уже вырастал новый Теремок, чтобы снова звать тех, кто не может не прийти.