The Beatles. Иное небо

Алексей Большанин,

Юлий Буркин,

Константин Фадеев

THE BEATLES. ИНОЕ НЕБО

Фантастический роман

Памяти друга,

Жени Лавренчука

«Я просто не представляю открытия Олимпийских игр в Сочи без песни Джона Леннона «Russian Winter».

Президент РСФСР Бронислав Вепрев

«Если бы не Леннон, мы бы так и жили в “совке”».

А. Б. Градский, «Я, он и Оно»

«Да кто я был до встречи с «Битлз»? Да никто. Никому я не был нужен, никто меня не знал».

Сергей Данилкин

Часть 1.

Красный таракан

...— Это факт, заявил Джон. О’кей. Будем считать, что с прошлым мы разобрались. Итак, я возвращаюсь. Завтра я начну сворачивать дела в Нью-Йорке. Я же не могу бросить всё сразу.

— Не спеши. Мы ждали друг друга десять лет, и несколько дней ничего не решат. А впереди — целая вечность.

Ю. Буркин, К. Фадеев

«Осколки неба, или

Подлинная история Битлз».

1

После того, как они набрали высоту, Джона и Люси сразу начало сносить к западу. Джон принялся искать способы управления, но у дивана не было ни рычагов, ни кнопок. Джон нахмурился, напряг пресс и дал мысленный приказ: «Направо!» Безрезультатно. Тогда он громко скомандовал вслух: «Право руля!» Диван не повиновался.

Люси хихикнула, глянула вниз и испуганно вскрикнула. Джон проследил за её взглядом и выругался. Дело было дрянь. Внизу открывался величественный и устрашающий вид гигантской сужающейся воронки. Медленно вращаясь, она всасывала в себя облака. Диван дал крен и пошёл по спирали. Равномерный гул воронки становился всё громче.

— Дядя Джон! — крикнула Люси. Джон посмотрел на неё, она крикнула что-то ещё, но из-за усилившегося шума воронки, Джон не расслышал что. Девочка несколько секунд беззвучно двигала губами, затем сложила пальцы в кружок и похлопала себя по карману.

«Жетон!» — понял Джон с облегчением. Он быстро вытащил холодную железку, крепко сжал в кулаке и вытянул руку вправо.

Но было уже поздно. Диван вяло качнулся в сторону востока, однако неумолимое воздушное течение мгновенно вернуло его на прежний курс, и с нарастающей скоростью он понёсся в жерло, стремительно сужая круги.

Джон прижал Люси к себе, та беспрерывно и тонко визжала, и глаза её при этом меняли цвет от зелёного до лилового. Сам Джон поймал себя на том, что протяжно кричит слово из четырёх букв, и в следующий момент они ухнули во что-то чёрное и горячее.

Мир исчез. Джон проснулся. «Ё-моё, — подумал он, — с кислотных шестидесятых не видел таких кошмаров».

Он встал, нацепил на нос очки, хрустя суставами, подошел к окну и несколько минут смотрел сквозь слепое стекло. Его потянуло к Йоко, он соскучился по ней. Ему захотелось обнять ее, почувствовать ее тепло, вдохнуть смешанный аромат шелка, палочек «ко» и еще чего-то неуловимого, что неизменно возбуждало его и отличало Йоко от скучных европейских женщин. Но она не подпускала его к себе уже несколько месяцев.

Выдвинув вперед челюсть, Джон, попирая домашние правила, осторожно прошел в ее спальню и обнаружил, что в эту ночь она не заперлась. Он уселся на подоконник. Небо над «Каплей» Центрального парка уже наливалось белесым светом.

«“Люси”. Это из моей песни...» Из времен «Битлз», из жизни, воспоминания о которой вчера разбередил Пол, и из-за чего он так долго не мог заснуть, снова и снова проигрывая в уме давешний разговор. В голову лезли радостные и тревожные предчувствия, но Джон суеверно давил их, загоняя внутрь, и говорил себе, что завтра работа на студии и надо выспаться, ведь контракт с «Кэпитол» подписан, а неустойка слишком велика...

«Мессия», «частицы Всевышнего», «небесный огонь»... Джон фыркнул и покосился на Йоко. С другой стороны, не он ли сам однажды, будучи под кайфом, возомнил себя Иисусом? Правда, потом он думал, что это не более чем бред. Но сейчас эти определения обрели четкий и простой смысл.

Как в детстве, когда тетя Мими объясняла ему арифметические задачки. Всё сходилось, приходило понимание, и в его голове словно вспыхивали маленькие фейерверки. И он немного злился, что не увидел сам такого простого и очевидного решения.

Вот и сейчас он понял, что все эти годы ждал, чтобы кто-то другой расставил всё по местам и объяснил ему, кто он такой и что он такое, хотя мог бы сделать это и сам.

— Ты думаешь, у нас получится? — спросил Джон шепотом у Вселенной за окном. Вместо ответа он ощутил, как в области грудной клетки разлился тихий восторг, достиг горла и заставил его засмеяться в голос.

Йоко проснулась.

— Что смешного? — спросила она.

— Всё смешное, — отозвался Джон, рухнул на кровать, подполз к ней и, словно щенок, ткнулся лбом ей в бедро.

— Мамочка, ты знаешь, с кем тебе посчастливилось жить?

— Знаю, — отозвалась та и, скрестив ноги, уселась в своём вечном черном кимоно на кровати. — С придурком, который хохочет в четыре утра.

— И это тоже. Но кое-кто вчера вечером кое-что открыл мне...

— Кое-кто, с кем ты болтал полчаса по телефону? — перебила Йоко с неодобрением.

— Точно, — покивал Джон. Внезапная эйфория стала покидать его.

— И кто же этот «кое-кто»?

Джон помолчал. Потом усмехнулся и ответил:

— Тебе не понравится.

— Ну?

— Пол.

— Тикусемо[1], — презрительно покачала головой Йоко, заползла обратно под одеяло и отвернулась. Джон посидел немного рядом, разглядывая её спину, потом встал и пошел к себе.

Восьмое декабря 1980 года, утро. За завтраком, Джона переполняли идеи и планы. Но, наталкиваясь на холодный раскосый взгляд Йоко, он сникал и замыкался. Только визит фотографа Энни Лейбовиц слегка встряхнул его и вернул в «здесь и сейчас».

— ...Джон, наша договоренность в силе? — быстро проговорила Энни, воспользовавшись тем, что Йоко вышла, чтобы дать пару инструкций Хелен, няне Шона.

— Нет, Энни, я передумал. Я хочу, чтобы и Йоко тоже была на фотографии.

— Джон, читатель не хочет видеть Йоко на обложке. Это не то лицо, из-за которого будут покупать журнал.

— Я бы и сам не купил, — усмехнулся Джон. — Но все-таки это — реклама альбома, который мы сделали вдвоём.

— Я уже пообещала редактору...

— Это моё последнее слово и не стоит больше говорить об этом.

Энни вздохнула.

— Ладно, — сказала она, поджав губы. — Посмотрим, что можно сделать.

Она принялась возиться с фонарями, синхронизируя вспышку с камерой. Все её задумки оказались в мусорной корзине. Нужно было импровизировать.

Через два часа Джон и Йоко были выжаты как лимон. Они перепробовали все возможные позы, планы, ракурсы и улыбки. И они, и Энни понимали, что это «всё не то». У Джона заныла шея, а глаза Йоко окончательно осамураились.

— Осталось только одно, — сказал Джон и улегся на диван.

— Что? — насторожилась Энни.

— Заняться любовью, — заявил он, глядя в потолок.

Йоко и Энни переглянулись.

— Правда, милая?! — куражась, воскликнул Джон и сел. — Нам ведь не впервой заниматься сексом перед камерой. Теперь это наш главный конёк.

Не заметив подвоха, Лейбовец воскликнула:

— Джон, ты гений!

— Ясен пень, — отозвался тот, встал и принялся расстегивать брючный ремень.

— Я раздеваться не буду, — заявила Йоко.

— Ложись одетая, — усмехнулся Джон, оголяя свои худые телеса.

Йоко мрачно глянула на мужа и демонстративно легла на диван. Голый Джон хмыкнул и примостился сбоку от неё.

— Обними меня и поцелуй, — скомандовала Йоко. — Да ляг ты на меня, болван!

Чутьё художника-модерниста подсказывало ей, что в этом что-то есть. Джон повиновался. Энни принялась щёлкать затвором камеры, кружа вокруг.

Потом они все вместе смотрели поляроидные дубли. Одна фотография Джону неожиданно понравилась. Она схватывала всю суть их с Йоко нынешних отношений.

— То, что надо, — сказал он. — «Он, нагой и беззащитный, в позе эмбриона жмется к своей жене, матери и сестре, в надежде на ее тепло и любовь. А лежащая рядом одетая женщина со снисходительной улыбкой позволяет ему иметь эту надежду». Идеальное дерьмо.

— Так, — кивнула Йоко.

— Пообещай мне, что на обложке будет именно этот снимок, — обратился Джон к Энни.

— Не от меня зависит, Джон. Но я почти уверена.

После того, как она ушла, Джон облегченно влил в себя чашку крепкого чая, и супруги засобирались в студию. И тут он не выдержал.

— Тебя что, вообще не интересует, о чём мы говорили с Полом?

— Он похвалил «Дабл Фэнтези». Или обругал. Впрочем, у Пола это — одно и то же.

Джон глубоко вздохнул, выдохнул и, наконец, сказал:

— Мы воссоединяемся.

Йоко застыла в недонадетой куртке.

— Я знал, мамочка, что тебе это не понравится. Но подумай. Все этого давно хотели, на каждом гребанном интервью меня пытали — когда да когда, наконец, это случится...

— Но ты всегда открестовывался от «Битлз».

— «Открещивался», — машинально поправил Джон.

— Именно, — их разговор переместился в лифт. — Я думала, мальчик-лицемер уже не имеет на тебя прежнего влияния. Но ты снова клюнул.

— Да причём тут «влияние»? — начал злиться Джон. — Это не только его, но и моя идея. Вспомни, ты сама мне рассказала притчу о художнике и императоре.

— Не помню.

— Да и черт с ней. Но в нашем, точнее, в твоем проекте «Сладкая семейка Леннонов» я и вовсе превращаюсь в порнозвезду. Слушай, мать, ты ведь разрешила мне после твоего альбома делать свой. Твой почти готов, и я закончу его. А вместо своего я поработаю с «Битлз». Я что, не имею на это права?! Почему?!

Раздался мелодичный звон, и двери лифта начали раздвигаться. Йоко тут же нажала на цифру «семь». Кабина, крякнув, опять поползла вверх. Йоко качнулась к Джону, обняла и прижалась лицом к его груди.

— Ты прав, муж мой. Как всегда.

«Интересно, что она задумала?» — пронеслось в голове Джона. И все же он был рад такому повороту.

— Просто я боюсь, что кошмар повторится, — продолжала Йоко. — Что со мной опять никто не будет здороваться, будут за глаза называть «косоглазой сукой»...

— Да ты что, Йоко-сан. — Джон приподнял ее голову за подбородок. — Пол сам предложил, чтобы мы приехали вместе.

— Ты не врешь?

— Не как обычно.

— Выходит из вас двоих — лицемерный сукин сын он, а не ты?

— Оба, — отозвался Джон.

Они засмеялись. Настроение у Джона стремительно поднималось.

— Кстати, давно мы не делали этого в лифте, — сказала Йоко, опускаясь на колени.

— Однако сегодня мой день, — ухмыльнулся Джон и снова нажал на кнопку первого этажа.

Наконец-то выйдя на улицу, они приостановились, окруженные желающими получить автограф на обложку «Двойной фантазии».

Среди прочих Джон заметил молодого человека лет двадцати пяти, мешковатого, в очках с толстой «бабушкиной» оправой.

— Мистер Леннон, — попросил парень, подсовывая альбом, — пожалуйста, напишите здесь: «Я отпускаю тебя, Марк. Будь собой. Джон Леннон».

— Это слишком сложно для меня, — сказал Джон и хотел уже просто расписаться, но тут Йоко потянула его за рукав. — Погоди-ка, — вдруг сказал он, углядев у парня под мышкой книгу в красном переплете. — Сэлинджер?

Парень кивнул.

— Надо же, — качнул головой Джон. — Точь-в-точь как у меня. Это неспроста. Давай-ка я тебе кое-что другое напишу. Он взял конверт поудобнее и старательно вывел: «Марку с дружескими пожеланиями найти в себе себя».

— Джон, мы не спешим? — плохо скрывая раздражение, спросила Йоко.

— Да-да, мы спешим. Так спешим, что не успеваем сделать что-нибудь стоящее. Но сегодня день особенный. Сегодня не только ты, мамочка, поведешь себя как человек... — бормоча это, он продолжил автограф четверостишием:

Мир — дрянь, но он твой и мой.

Будь собой.

Хочешь — лежи, а сможешь — держи

Бегущих к пропасти во ржи.

Джон Леннон, 1980

— Это из новой песни, — сказал он, возвращая конверт парню. — Когда-нибудь твоя пластинка будет стоить целое состояние. Ты — первый в мире, с кем я делюсь этим текстом.

Молодой человек напряженно кивнул.

— Ты доволен? — спросил Леннон.

Марк словно прислушался к чему-то, потом моргнул, улыбнулся и медленно произнес:

— Да. Спасибо, Джон.

— Ты первый, — повторил Джон, значительно подняв палец, и, прощаясь, потрепал Марка по плечу.

Направляясь к автомобилю, он вдруг увидел пожилого человека с поразительно знакомым лицом. Но откуда он мог знать его, так и не вспомнил. Тот странно смотрел на Джона — как будто бы насквозь, как будто за ним что-то происходит.

— Вы что-то хотели мне сказать?

Старик качнул головой.

Джон оглянулся, пытаясь понять, что же там, за ним, такого необычного, но ничего особенного не обнаружил. Тут Йоко стала буквально запихивать его в машину.

Откинув голову на спинку заднего сиденья, Джон подумал: «Откуда я все-таки могу его знать?» И вдруг ему показалось, что чем-то неуловимым этот старик напомнил ему Стюарта. Наверное, если бы тот дожил лет до восьмидесяти, то выглядел бы примерно так.

— Если вечером этот нищий будет сидеть в том же месте, — обернулся он к Йоко, — обязательно напомни мне, что я хотел с ним поговорить.

Она, привычная к заскокам гениального мужа, молча кивнула.

Всю дорогу от «Дакоты» до «Шератон-центра» черные ангелы в голове Марка молчали, и он осмелел. «Я все сделал правильно, — решил он, — вот они и отстали». Улыбка не сходила с его лица.

В номере он уселся за стол, положил перед собой лист бумаги и вывел на нем заголовок великого романа, который должен был прославить его на весь мир:

КАК Я НЕ УБИЛ ДЖОНА ЛЕННОНА

Но стоило ему написать последнюю букву, как солнце за окном в один миг зашло за тучу, в комнате потемнело, и из ее углов, мягко снявшись с мест, потянулись к Марку черные тени.

— Ты что же это натворил, Маркуша, а? — взвыла одна, медленно кружась над его головой.

— Он не наро-очно, — вторила ей другая скрипучим фальцетом, — правда ведь, Марки-бой?

— Он все исправит! Все исправит! — уверенно закудахтала третья.

Их хоровод двигался все быстрее.

— Да-да, завтра он покажет этому псевдо-Леннону...

— Этому лицемеру...

— Этому самозванцу!..

— Пошли вон! — хрипло выкрикнул Марк и закашлялся, потом заговорил севшим голосом, понимая, что говорит сам с собой: — Он не лицемер, он настоящий. Вы всё мне врали, я только теперь это понял!

Он зажмурил глаза и прижал к ушам ладони, но черные балахоны все вели свой хоровод перед его внутренним взором, голоса бубнили и завывали, не утихая. Они давили на его мозг как опухоль, выжигая его изнутри...

Марк схватил в руки томик Сэлинджера, упал на колени и принялся срывающимся голосом читать первую попавшуюся страницу:

— «...Лучше уж пусть меня бьют — хотя мне это вовсе... Боюсь бить человека по лицу...» — Его взгляд перепрыгивал со строчки на строчку. — «...Если б хоть нам обоим завязать глаза... Я себя не обманываю...»

Марку почему-то казалось, что слова любимой книги могут заставить «ангелов» замолчать. Ведь они сидят в его голове, и книга их отвлечет. Нужно только взять себя в руки.

Он собрал всю волю в кулак и, не понимая смысла фраз, прочитал без запинки целый абзац:

— «...И чем больше я думал о перчатках и о трусости, тем сильнее у меня портилось настроение, и я решил по дороге зайти куда-нибудь выпить. У Эрни я выпил всего три рюмки, да и то третью не допил. Одно могу сказать — пить я умею!»

Последнюю фразу он выкрикнул, как заклинание. Но не тут-то было: «ангелы» всё выли на разные голоса, касаясь волос Чепмена полами своих черных плащей, и это было самое страшное, потому что выходило, что они все-таки не внутри, снаружи.

Стрелки настенных часов вдруг завертелись с бешеной скоростью и также внезапно остановились, показывая около одиннадцати. Марк, не в силах больше терпеть хор в своей голове, принялся в отчаянии биться лбом о мягкое ковролиновое покрытие. И вдруг обнаружил, что в руках у него уже не книга, а тот самый тяжелый короткоствольный револьвер «Чартер Армз-38», который он прятал под рубашкой, стоя возле «Дакоты».

Он воспринял его как медицинский инструмент, вроде ингалятора или шприца, содержимое которого может мгновенно успокоить боль. «Счастье — это теплый ствол...» Не задумываясь ни на миг, Марк сунул этот ствол в рот, почуял запах смазки и нажал на спусковой крючок.

И даже успел почувствовать облегчение в тот короткий миг, когда злые голоса удивленно смолкли, а добрые — на знакомую мелодию хрустально пропели:

«Счастье е-есть...»

[1] Сукин сын (яп.).