The Elder Scrolls: Братья-Вороны

Ургрим Зубоскал говорил, что в банду Воронов берут только тех, кто готов убивать. Бертольд доказал это на третий день, когда всадил нож в горло имперскому разведчику. Йорграт – неделей позже, задушив купца из Морровинда.

В лагере Воронов, скрытом в горах к востоку от Виндхельма, их звали "щенками". Бертольд – высокий, широкоплечий, с едва пробивающейся бородой, быстро стал любимцем Ургрима. Йорграт – жилистый, вечно угрюмый, с длинными светлыми волосами – держался в тени.

"Знаешь, почему мы – Вороны?" – спросил как-то Ургрим у костра, щерясь в усмешке. Его изуродованное лицо делало улыбку похожей на оскал. – "Потому что мы всегда чуем падаль. А падаль – это караваны, набитые золотом."

Бертольд и Йорграт научились всему: как выслеживать добычу, как убивать бесшумно, как заметать следы. По ночам они делились украденным элем и мечтали о собственной славе. "Однажды," – шептал Бертольд, – "мы станем богаче самого ярла!"

Всё изменилось в месяц Последнего Зерна. Имперский караван, груженный серебром из рудников Маркарта, должен был стать лёгкой добычей. Но разведка подвела – вместо пяти стражников их ждал отряд легионеров.

Ургрим погиб первым – стрела пробила горло. Потом пали остальные. Йорграт получил удар мечом в бок, но Бертольд прикрыл его, и они смогли уйти через горный перевал. Три дня они прятались в пещере, зализывая раны и деля последний кусок хлеба.

"Теперь мы сами по себе," – сказал тогда Бертольд. – "Но вдвоём мы справимся."

Йорграт молча кивнул. В ту ночь они поклялись кровью быть братьями до конца. Они не знали, что через пятнадцать лет один из них нарушит эту клятву в древней гробнице, где эхо хранит следы драконьих голосов.

***

В Виндхельме говорят: если хочешь согреться – иди к кузнецу, если хочешь разбогатеть – иди к магу, если хочешь умереть – иди к знахарю. Кузница Торольфа Крепкорукого пылала жаром даже в самые лютые морозы, когда само дыхание превращалось в лед. Весь Каменный квартал знал звон его молота – днём ковал мечи для армии ярла, ночью – доспехи для городской стражи.

Сигмунд, первенец Торольфа, родился в грозу. "Это знак," – говорила повитуха, – "будет воином." Но отец только качал головой: "Будет кузнецом." Крупный, широкоплечий, с руками толще, чем у иного мужчины бёдра, Сигмунд с двенадцати лет работал у наковальни. К шестнадцати затмил отца в мастерстве.

Бертольд появился на свет десятью годами позже, в холодную зимнюю ночь. Мать умерла родами. "Слабый," – процедил Сигмунд, глядя на хилого младенца. "Выживет," – ответил отец, но в глазах его застыла тоска.

Годы шли. Пока Сигмунд и отец стояли у горна, младший сын убегал на улицы. Прятался в тенях, следил за торговцами, учился быть незаметным. В кузнице его били – за непослушание, за слабость, за то, что не похож на брата. "Позор семьи," – говорил Сигмунд, вздергивая тощего мальчишку за шкирку. – "Не норд ты, а так, отребье."

Йорграта Бертольд встретил у доков. Беспризорник из Серого Квартала промышлял мелким воровством, спал в заброшенном складе и дрался как одичавший волчонок. Они сцепились за кошель, украденный у пьяного моряка – катались по грязи, молотя друг друга кулаками, пока стража не разогнала их водой из бочки. К вечеру делили добычу на старой пристани, вытирая разбитые носы.

Йорграт научил Бертольда воровать. Как затеряться в толпе, как срезать кошель, как вскрыть замок. Бертольд приносил другу еду из дома и лечил раны, когда того били старшие беспризорники.

Сигмунд ненавидел "грязного попрошайку". Однажды поймал Йорграта в переулке – избил чуть не до смерти, сломал ребра, выбил зубы. "Чтоб неповадно было," – бросил он младшему брату. – "Ещё раз увижу с ним – убью обоих."

Три дня Бертольд выхаживал друга на том самом складе. А на четвертую ночь в кузнице случился пожар. Никто не знал, как масло для закалки клинков оказалось разлито у двери спальни Сигмунда. Никто не видел, кто запер дверь снаружи. Старший сын кузнеца сгорел заживо.

"Теперь мы квиты," – только и сказал Йорграт, глядя пустыми глазами на пепелище. Бертольд молча кивнул. В его кармане еще лежал обгоревший ключ.

Торольф не пережил смерти любимого сына. Начал пить, забросил работу. Кузница остыла. А два мальчишки – сын кузнеца и бродяга из Серого Квартала – начали свой путь. От карманных краж до первой крови, от первой крови до большой добычи.

Перед тем как уйти в банду Воронов, они пробрались на городское кладбище. Бертольд положил на могилу брата железный молот – последнюю работу их кузницы. Йорграт достал из-за пазухи бутылку краденого черного меда.

"Пусть горит в посмертии," – сказал он, разбивая бутылку о надгробие, – "как горел здесь."

Они ушли из города той же ночью.

***

Редгард Джим любил повторять, что маги – самая лёгкая добыча. "Заберёшь их палки – и они беспомощны как младенцы," – говорил он, поигрывая изогнутым клинком.

Лагерь археологов обнаружили у подножия древних руин. Три мага из Коллегии Винтерхолда, два студента и наёмник-охранник. Копались в двемерских развалинах уже третью неделю.

"Йорграт, следи за охранником," – Джим раздавал указания в сумерках. – "Бертольд – твоя цель старший маг, тот, с посохом. Не дай ему произнести ни слова."

Они ждали до полуночи. В свете костра маги изучали найденные артефакты, передавая по кругу бутылку эльфийского вина. Охранник клевал носом у входа в палатку.

Джим дал сигнал. Йорграт снял часового одним броском ножа. Бертольд метнул отравленный дротик в старшего мага – тот рухнул, не успев поднять посох. Остальных взяли быстро и тихо.

"Что здесь у нас?" – Джим рылся в сундуках, пока связанные маги лежали в грязи. – "О, двемерские безделушки? Прекрасно. В Маркарте за них дадут хорошую цену."

Один из студентов начал читать заклинание. Джим среагировал мгновенно – его клинок рассёк воздух, и голова мага покатилась по земле.

"Вот почему я не люблю магов," – вздохнул редгард, вытирая меч. – "Вечно думают, что умнее всех."

Добыча оказалась богатой: двемерские артефакты, редкие книги, зачарованное оружие. Но главное – карта с отметками других раскопок.

"Теперь мы знаем, где искать настоящие сокровища," – улыбнулся Джим.

Перед уходом он перерезал горло оставшимся пленникам. "Никаких свидетелей," – пожал он плечами в ответ на взгляд Бертольда. – "Привыкай, мальчик. В нашем деле нет места жалости."

Йорграт молча кивнул. Бертольд отвернулся, но руки его не дрожали, когда он обтирал кровь с клинка. Они уже не были теми мальчишками из Виндхельма. Теперь они были убийцами.

Банда Джима насчитывала пятнадцать человек. Каждый – с кровавым следом, каждый – с ценой за голову. После ограбления археологов они двинулись вглубь гномьих руин. Карта обещала богатую добычу – Часовую Корону, артефакт, способный управлять двемерскими механизмами.

"В Маркарте за неё отвалят столько золота, что хватит купить половину Скайрима," – шептал Джим, разглядывая древние чертежи при свете факела.

Спускались три дня. Двоих потеряли в ловушках, ещё одного утащили двемерские пауки. На четвёртый день наткнулись на логово фалмеров.

"Слепые ублюдки," – процедил Джим, вглядываясь во тьму. – "Придётся идти через их территорию."

Бертольд и Йорграт переглянулись. План созрел мгновенно.

Когда банда остановилась на привал в большом зале, они действовали быстро. Йорграт запер внутренние ворота, Бертольд – внешние. А потом они просто ушли через потайной ход, отмеченный на карте, прихватив Корону.

Крики и вопли за спиной становились всё тише. Фалмеры не любят гостей в своих владениях.

"Думаешь, он выберется?" – спросил Бертольд, когда они уже были далеко.

"Какая разница?" – Йорграт повертел в руках Корону. – "Никаких свидетелей."

***

Тан Хьярольф Кровавый Снег правил западными землями из крепости Снежный Волк. Его брат, Торвальд, став ярлом Винтерхолда, объявил его вне закона. "За разбой и убийства," – гласил указ. Но все знали: за власть.

В дружине Хьярольфа служили головорезы со всего Скайрима. Бертольд и Йорграт влились легко – после истории с Короной их имена знали в определённых кругах.

"Мой брат продался Империи," – говорил тан за ужином, разрывая зубами мясо. – "Забыл законы предков. Но скоро я это исправлю."

"Мой брат думает, что получил трон," – продолжал Хьярольф, опрокидывая один рог крепкого мёда за другим. – "Но у меня есть доказательства его сделок с Талмором. Нужно только добраться до тайника в Винтерхолде."

Они охраняли тана три месяца. Налёты на караваны, поборы с деревень, убийства шпионов. А потом Йорграт нашёл письма – настоящие письма о сделках с Талмором. Только не Торвальда, а самого Хьярольфа.

"Сколько ярл Торвальд заплатит за голову брата?" – спросил Бертольд, разглядывая печати на пергаменте.

"И за доказательства его измены," – добавил Йорграт.

Неделей позже Бертольд и Йорграт лишь кивнули, когда капитан стражи Винтерхолда предложил им сделку. Помочь взять Хьярольфа – и все их преступления будут прощены.

"Чисты, как снег в первый день Утренней Звезды," – усмехнулся капитан.

Ночью они открыли ворота крепости страже Винтерхолда. Хьярольф пытался бежать через потайной ход, но Бертольд ждал его там.

"Ты же мой человек..." – прохрипел тан, глядя на клинок в своей груди.

"Ничего личного," – пожал плечами норд.

Утром глашатаи объявили: разбойники Бертольд и Йорграт помилованы за помощь в поимке опасного преступника. Их прошлое было стёрто росчерком пера.

***

В Вайтране их звали "северными волками". Промышляли грабежом на дорогах, но всегда оставляли путникам достаточно, чтобы добраться до города. Благородные разбойники – так шептались в тавернах.

Ульфрида работала в "Гарцующей Кобыле". Разносила мед, пела песни, улыбалась путникам. Светлые волосы, голубые глаза – настоящая дочь Скайрима. Когда она улыбалась, даже пьяные драки стихали.

Бертольд заметил, как смотрит на неё Йорграт. А Йорграт видел, как она краснеет под взглядом Бертольда.

"Знаешь," – сказала как-то Ульфрида Бертольду, – "твой друг такой милый, когда смущается."

"А твой друг," – говорила она Йорграту, – "такой храбрый, когда защищает меня от пьяных посетителей."

Йорграт видел, как Бертольд вручает ей цветы. Они никогда не говорили об этом – но оба знали.

"Она особенная," – сказал как-то Йорграт у костра.

"Да," – ответил Бертольд, глядя в огонь. – "Особенная."

Они оба приносили ей подарки. Бертольд – драгоценности с ограбленных караванов. Йорграт – редкие книги из разграбленных поместий. Она принимала дары, но не отдавала предпочтения никому.

Они начали избегать таверны. Но Вайтран слишком мал – то и дело кто-то из них натыкался на Ульфриду на рынке, у колодца, в храме. Она улыбалась обоим, не делая выбора.

Однажды ночью, напившись в "Кувшине", они наконец заговорили об этом.

"Она разрушит нашу дружбу," – сказал Йорграт.

"Уже разрушает," – ответил Бертольд.

В горах они знали человека. Хагвара Медвежий Коготь держал тайный лагерь, где "товар" ждал покупателей из дальних земель. За красивых нордок платил щедро.

Ульфрида не кричала – зелье в её медовухе сделало своё дело. Бертольд нёс её на руках до телеги, Йорграт держал факел. Почти полтора дня они ехали горными тропами, избегая дорог.

Хагвара отсчитал семьсот септимов. "Такие всегда в цене," – сказал он, разглядывая спящую девушку. – "Увезу на юг, там за неё дадут втрое больше."

Они напились в лагере, глядя на догорающий закат. Ни один не произнёс её имени. Купили новых коней и уехали на рассвете – искать своё место в большом мире воров и убийц.

***

В Рифтене всегда несло гнилью – от озера, от людей, от самого воздуха. Здесь Йорграт встретил Хильду, дочь травницы. Она торговала зельями на рынке и не боялась крови на его рубахах. Её рыжие волосы пахли можжевельником, а глаза были зелёные, как летний лес.

"Все в этом городе воруют или убивают," – говорила она, оттирая тёмные пятна. – "Главное, возвращайся живым."

В Рифтене их знали как честных наёмников. Два года без внимания законников – Бертольд не узнавал друга, хотя тот совершенно не изменился – всё те же кражи, всё те же убийства. Но теперь было куда приходить по ночам, где прятаться от стражи. А когда родилась дочь, в жизни Йорграта появился свет.

"Берта," – сказал молодой отец, держа на руках крошечный свёрток. Бертольд, который пришёл с бочонком старого меда, только хмыкнул.

По вечерам Йорграт рассказывал дочери сказки – про драконов и древних героев, старательно вычищая из них кровь и предательство. Хильда качала головой: "Не балуй её." А сама улыбалась, глядя, как муж корчит рожи, изображая тролля.

Лихорадка пришла в Рифтен в конце Заката Солнца. Сначала болели бедняки в доках, потом болезнь добралась до рынка. Хильда пыталась помогать больным своими зельями. Через неделю слегла сама.

"Позаботься о Берте," – прошептала она в последний день.

Он не смог. Топил горе в бутылке, пропадал в "Пчеле и Жале" неделями. Берта жила у соседей, потом на улице. Однажды утром её забрали в приют Грелод – "для её же блага", как сказал стражник.

Грелод Жестокая – так звали её дети. За розги, за холодный подвал, за сломанные пальцы. Йорграт иногда приходил к приюту, смотрел издалека. Берта выросла похожей на мать – те же рыжие волосы, те же зелёные глаза. Только улыбки материнской в ней не осталось.

Бертольд удерживал друга от глупостей: "За похищение из приюта вздёрнут нас обоих. Ей там хотя бы есть что есть."

В одну ночь они возвращались с неудачного дела – купец оказался разорённым, только время потратили. На рассвете увидели пастуха у костра. Старик в потрёпанной робе грел руки над огнём. Рядом сидел пёс – худой, но с густой, лоснящейся чёрной шерстью.

"Присаживайтесь," – кивнул старик. – "Похлёбка простая, но горячая."

Йорграт хотел пройти мимо – что взять с нищего? Но Бертольд заметил карту, торчащую из его сумы. Древняя, на пожелтевшей коже, с непонятными письменами по краям.

Пёс поднял голову. Его глаза были ярко-голубыми, почти светящимися в утренних сумерках. В их глубине словно плескалось что-то древнее, жуткое. Йорграт вздрогнул – на миг ему показалось, что пёс ухмыляется.

"Что за места отмечены?" – спросил Бертольд, присаживаясь у огня.

"О, это карта к особым сокровищам," – улыбнулся старик. В его голосе появились странные нотки, будто эхо в пустой пещере. – "Богатство, способное купить всё, что пожелаете. Хоть приют целиком, хоть новую жизнь."

Пёс склонил голову набок. Его глаза вспыхнули ярче.

"Нужно только пройти одно простое испытание..."

***

Старая карта привела их к разлому в скалах – тёмной пасти, поросшей мхом и лишайником. Йорграт высек огонь, зажёг факел. В глубине что-то шевельнулось, и по стенам побежали тени.

"Нордские руины," – пробормотал Бертольд, разглядывая древние узоры. – "Но странные какие-то. Видишь знаки? Не похожи на письмена Драконьего Культа."

Первого драугра они встретили у лестницы. Йорграт снял его стрелой – в глазницу, как учил старый Ургрим. Существо рассыпалось прахом, оставив после себя лишь запах тлена и ржавый меч.

В первом большом зале на них обрушился рой морозных пауков – огромных тварей размером с собаку. Их хитиновые панцири отражали свет факелов, жвала щёлкали в темноте. Бертольд потерял щит – паучий яд разъел дерево и металл. Йорграт спалил трёх огненными стрелами, но тварей было слишком много.

"Бежим!" – крикнул он, хватая друга за руку. Они неслись по коридору, слыша за спиной щёлканье жвал и шорох множества лап.

В следующем зале пауки отстали – древние нордские ловушки сработали безотказно. Лезвия, вырвавшиеся из стен, превратили преследователей в кровавое месиво. Один клинок чиркнул по плечу Бертольда, оставив глубокий порез.

"Сука!" – выругался он, прижимая рану. – "Эти руины хотят нас убить."

Дальше было хуже. Затопленные залы с водой по пояс, холодной как сама Атмора. В глубине плавали тени – то ли рыбы, то ли что похуже. Древние механизмы щёлкали и скрежетали в темноте. Каждый поворот мог стать последним.

К вечеру второго дня кончилась вода. К утру третьего – еда. Они убили ещё пятерых драугров, одного тролля и не меньше двух десятков злокрысов. Йорграт прихрамывал – паучий яд, проклятая тварь цапнула за ногу. Рана гноилась, несмотря на целебные травы.

Последний зал , куда они вышли к концу третьего дня, встретил их гробовой тишиной. На стенах тускло мерцали древние фрески. Драконы и киты, парящие в небесах. Змеи, переплетающиеся с волками. В центре композиции – какой-то артефакт, от которого расходились лучи света.

"Это то, что нам нужно?" – спросил Йорграт, вглядываясь в рисунки.

"Должно быть," – Бертольд поднял факел выше. – "Смотри, там есть надписи. Но не нордские."

Пройдя чуть дальше, они обнаружили вход в сокровищницу. Массивные колонны уходили во тьму, на них застыли лики драконьих жрецов – искажённые временем и какой-то древней яростью. В центре, на постаменте, что-то тускло блестело.

"Похоже на корону," – прошептал Йорграт, делая шаг вперёд.

"Нет," – ответил Бертольд, вглядываясь в полумрак. – "Больше похоже на..."

Голос из темноты прервал его. Тот самый голос с эхом пещер, который они слышали у костра. В нём слышалась насмешка.

"Вы дошли. Теперь – последнее испытание."

Йорграт выхватил меч. Бертольд медленно повернулся к другу – на его лице играли тени от факела.

"Докажи, что достоин. Убей своего лучшего друга."

В неверном свете глаза Бертольда казались такими же голубыми, как у того пса у костра. Йорграт увидел в них своё отражение – и понял, что пришёл его черёд делать выбор. Где-то в глубине руин эхом отозвался смех Принца Даэдра.

"Прости, брат," – сказал один из них.

Эхо подхватило звон стали.

***

Золото оказалось настоящим – горы монет, драгоценных камней и древних реликвий. Больше, чем можно унести, больше, чем можно потратить за десять жизней. Бертольд набил сумки, карманы, даже сапоги. Смеялся как безумный, пересыпая золотой песок между пальцами.

На рассвете всё обратилось в камни. Простую речную гальку, отполированную водой и временем. Только один рубин остался всамделишным – размером с яйцо дрозда, цвета свежей крови. В его глубине словно плескался огонь, а если смотреть долго, можно было увидеть два ярко-голубых огонька, которые, будто настоящие глаза, смотрели в самую душу.

В Рифтене его видели часто. Сидел в "Пчеле и Жале", пил, не пьянея. Рассказывал истории о дружбе и предательстве – всегда разные, но с одним концом. "Мы были как братья," – говорил он в слезах. – "Ближе, чем братья."

А потом показывал рубин и смеялся – жутким, лающим смехом. В такие моменты его глаза становились пустыми, как у мертвеца.

Через год он исчез. Говорят, ушёл в горы, к тем самым руинам. Охотники иногда слышат там смех и звон мечей – даже в безветренную погоду.

Берта выросла в приюте Грелод, среди побоев и унижений. Когда ей было двенадцать, она нашла старое письмо матери. "Береги нашу девочку," – писала Хильда. – "Не дай ей стать такой, как мы."

В шестнадцать Берта сбежала, но не просто так – забрала деньги Грелод и подожгла приют. Дети успели выбежать. Смотрительница – нет.

Её прозвали Берта Быстрый Нож. Не за ловкость с кинжалом – за то, как быстро убивала. Без колебаний, без жалости. В "Пчеле и Жале" шептались, что она собрала банду – "Новые Вороны", как в насмешку над старыми временами. Грабила караваны, но не простые – искала что-то. Или кого-то. Говорят, что отца – не чтобы обнять, а чтобы перерезать горло.

А ещё говорили, что у неё есть рубин – размером с яйцо дрозда, цвета свежей крови. Что по ночам она смотрит в него часами, а потом плачет и смеётся одновременно.

Хильда не зря боялась, что дочь станет как отец. Кровь – она своё возьмёт. А кровь, пролитая в древних руинах, не высыхает никогда.

В подвалах "Пчелы и Жала" до сих пор хранится бутылка чёрного мёда – точь в точь такая же, что Йорграт оставил на могиле брата Бертольда. Говорят, если выпить из неё, можно услышать эхо последних слов двух друзей, ставших братьями. Но никто не рискует – слишком уж жуткий у медовухи привкус.

На большой дороге иногда встречали старика-пастуха с чёрным псом. Его глаза горели голубым огнём, а в улыбке прятался древний холод. Он рассказывал путникам истории о сокровищах, о дружбе и предательстве. И всегда находились те, кто готов был рискнуть всем ради богатства.

Принц Даэдра продолжает свою игру. Ведь что может быть слаще историй о дружбе и предательстве? Особенно если они передаются из поколения в поколение, как проклятие, от которого нет исцеления.