The Elder Scrolls: Когда смеётся пустота

Море дышало холодом. Марек стоял на берегу, вслушиваясь в ритмичный шёпот волн, разбивающихся о чёрные камни. Солнце тонуло за горизонтом, окрашивая небо в цвета свежей раны. В такие моменты граница между мирами истончалась, становилась зыбкой — так говорила старая Фрейя, вырезая руны на костяных амулетах.

Сорок дней минуло с той ночи, когда лодка его младшего брата Харальда не вернулась с моря. Сорок бессонных ночей, наполненных шёпотом волн и невысказанными вопросами. Поиски не дали ничего — лишь обломки весла да лоскут от паруса, что прибило к берегу через неделю после бури.

— Море не отдаёт своё, — голос Сигрид прозвучал за спиной, тихий, почти сливающийся с шумом прибоя. Она стояла, обхватив себя руками, её рыжие волосы трепал ветер, превращая в живое пламя. — Пойдём домой, Марек. Здесь только призраки и соль.

Он обернулся к ней. Его невеста, которая должна была стать женой после осеннего праздника урожая. Её глаза, зелёные как морская глубина в солнечный день, смотрели с нежностью и скрытой болью.

— Иногда мне кажется, что я слышу его голос в шуме волн, — сказал Марек, не двигаясь с места. — Что он зовёт меня, просит о чём-то.

Сигрид подошла ближе, взяла его за руку. Её пальцы были тёплыми, несмотря на холодный ветер с моря.

— Мёртвые всегда говорят с нами, — ответила она. — Но мы редко понимаем, о чём.

Они побрели в сторону деревни. Йорвик жался к подножию гор, защищённый от северных ветров древними соснами, чьи стволы почернели от времени и шторма. Каменные дома с крышами из просмолённой соломы казались частью скал, словно росли из камня подобно странным грибам.

Дым из труб поднимался к сумеречному небу, на котором уже проступали первые звёзды — бледные, холодные, как глаза утопленников. Где-то завыла собака, и ей вторили другие — протяжно и тоскливо. В вышине сияли две луны — Массер, большой и кирпично-красный, и Секунда, маленькая, с серебряным оттенком, — их свет превращал снег на горных вершинах в россыпь драгоценных камней.

— Дурная ночь, — проворчал Гуннар-кузнец, встретившийся им у колодца на главной площади. Он окинул Марека сочувственным взглядом, кивнул, словно избегая смотреть в сторону Сигрид. — Завтра будет иней. Фрейя говорит, в такие ночи мёртвые ходят между домами, ищут тепла.

— Фрейя слишком много пьёт травяного отвара, — усмехнулся Марек, но усмешка вышла кривой, неискренней.

Сигрид промолчала, лишь крепче сжала его руку.

Они дошли до дома Марека — небольшого, но крепкого строения на окраине деревни. Внутри пахло дымом очага, сушёными травами и рыбой — запах, привычный для жилища рыбака.

— Я разожгу огонь, — сказала Сигрид, направляясь к очагу.

Марек смотрел, как она двигается по дому — уверенно, словно всегда здесь жила. Наблюдал, как пламя высвечивает её лицо, делая черты резче, глубже. Такой он видел её впервые пять лет назад, и сердце его тогда пропустило удар. Такой она была в его снах все эти годы, пока он набирался смелости просить её руки.

И такой она была на причале в то утро, когда прощалась с Харальдом перед его последним выходом в море.

Стук в дверь вырвал его из воспоминаний. На пороге стояла старая Фрейя — сгорбленная, с единственным глазом, мутно-голубым, как зимнее небо.

— Пустишь погреться, рыбак? — спросила она, опираясь на свой посох из морёного дуба, увенчанный резной фигуркой ворона.

— Заходи, — Марек отступил в сторону, пропуская старуху. — Ночь и впрямь холодная.

Фрейя вошла, принюхиваясь, как старый пёс. Её взгляд скользнул по комнате, задержался на Сигрид, которая подбрасывала дрова в огонь, и вернулся к Мареку.

— Снова говорил с морем? — спросила старуха, усаживаясь у огня. — Вглядывался в волны, искал ответы?

— Просто смотрел на закат, — пожал плечами Марек, разливая медовуху по кружкам. — Не все наши обычаи держат тайные смыслы, Фрейя.

Старуха приняла кружку, отпила, прищурив свой единственный глаз.

— Всякое действие имеет смысл, дитя Неба. Иной раз мы сами не ведаем, что творим и зачем. Особенно когда сердце разрывается между долгом и желанием.

Сигрид села рядом с Мареком, положив руку ему на плечо. Фрейя проследила это движение, но глядела словно сквозь Сигрид.

— Зачем ты пришла, старая? — спросил Марек, чувствуя, как внутри поднимается необъяснимое раздражение. — Не просто погреться посреди ночи.

— Я видела сон, — ответила Фрейя. — Сон о вороне, что сидит на волнах, словно на камне. О тьме, что поднимается из глубин. О сердце, вырванном из груди, что всё ещё бьётся, хоть и лежит на алтаре из костей.

Она отставила кружку, подалась вперёд.

— И в этом сне был ты, Марек. Ты стоял на берегу и смотрел, как море забирает то, что ему не принадлежит. А рядом стояла тень — не тень от твоего тела, а тень от твоей души. И она улыбалась улыбкой, что не принадлежит живым.

— Старые бредни, — буркнул Марек, но по спине пробежал холодок. — Если тебе больше нечего сказать...

— Приходи завтра в мою хижину, — перебила его Фрейя. — На закате. Хорошее время для разговоров с теми, кто ушёл.

— Я не верю в такую чушь, — отрезал Марек.

— А тебе и не нужно верить, — Фрейя улыбнулась, обнажая редкие жёлтые зубы. — Достаточно прийти.

Она поднялась, опираясь на посох, и направилась к двери. На пороге обернулась:

— И приходи один. Некоторые разговоры не терпят лишних ушей. Особенно когда речь идёт о том, кого на западе называют Шеором, а на юге — именем, которое я не произнесу в ночной час.

Когда дверь закрылась за старухой, Сигрид вздохнула с облегчением.

— Странная она, — сказала Сигрид, глядя на огонь. — Всегда такой была?

— Сколько себя помню, — кивнул Марек, разливая медовуху по кружкам. — Говорят, она потеряла глаз, когда пыталась заглянуть за грань миров. Или в драке с ведьмой из соседней деревни. Или ещё что-то... у каждого своя история.

Сигрид отпила из кружки, и капля медовухи осталась на её губах. Марек наклонился, чтобы поцеловать её, ощущая сладость напитка и тепло её дыхания.

Ночью ему снова снился ворон — чёрный, с глазами цвета старой меди. Он сидел на волнах, как на твёрдой земле, и смотрел прямо на Марека. А потом раскрыл клюв, и оттуда хлынула вода — тёмная, густая, с металлическим запахом. И в этой воде плыли лица — множество лиц, искажённых страданием и страхом. И среди них было лицо его брата Харальда — с открытым в безмолвном крике ртом, с глазами, полными ужаса и непонимания.

***

Марек проснулся в холодном поту. За окном всё ещё была ночь, но уже светлела восточная часть неба, предвещая рассвет. Сигрид спала рядом, её дыхание было ровным, спокойным. Марек осторожно коснулся её щеки тыльной стороной ладони — тёплая, живая.

Он выскользнул из постели и подошёл к окну. Как и предсказывала Фрейя, утренний морозец создал иней — густой, серебристый, покрывший всё вокруг тончайшей паутиной. В его узорах чудились фигуры — то ли люди, то ли звери, застывшие в странных позах.

Инеевые призраки. Так местные называли это явление, редкое даже для суровых северных земель.

Марек вглядывался в серебристый морок, и ему казалось, что фигуры движутся, меняют очертания, словно танцуют под музыку, которую не слышат живые.

— Что ты видишь? — спросила Сигрид, внезапно оказавшаяся рядом. Марек не слышал, как она встала.

— Тени, — ответил он. — Тени, что не принадлежат ничему живому.

Весь день Марек провёл, чиня сети, но мысль о приглашении Фрейи не давала покоя. Сигрид заметила его отрешённость.

— Ты ведь не собираешься идти к этой ведьме? — спросила она, когда они ели похлёбку из рыбы и кореньев у очага.

— Почему бы нет? — пожал плечами Марек. — Может, хоть развеюсь.

— Она опасна, — настаивала Сигрид. — Ты же знаешь, что говорят — она видит то, что скрыто от других глаз.

— Она одинокая старуха, которая варит травы и рассказывает сказки, — Марек отставил миску. — Чего ты боишься?

Сигрид долго смотрела на него, словно подбирая слова.

— Боюсь, что она скажет что-то, что изменит тебя, — наконец ответила она. — Что посеет в твоей душе семя, которое прорастёт тьмой.

Марек взял её за руку, поцеловал холодные пальцы.

— Не бойся, я вернусь тем же.

***

Когда солнце коснулось горизонта, окрасив море в медные тона, Марек уже поднимался по тропе к жилищу Фрейи. Её хижина стояла на самой окраине деревни, почти у кромки леса — покосившаяся, с крышей, поросшей мхом, с закопчёнными окнами, затянутыми бычьим пузырём вместо стекла.

Марек постучал в дверь. Изнутри не донеслось ни звука, но дверь тут же распахнулась, словно старуха уже стояла за ней, ожидая.

— Входи, дитя Неба, — прошелестел голос Фрейи из полутьмы хижины. — Ночь обещает быть холодной.

Внутри хижина была больше, чем казалась снаружи. Или это был обман зрения – игра теней от очага, освещавшего комнату неровным светом. Связки трав свисали с потолка, наполняя воздух горьковатым ароматом. На стенах висели странные предметы – высушенные части животных, пучки перьев, амулеты из кости и металла.

– Садись, – Фрейя указала на низкий табурет у очага. – Мы будем говорить с мёртвыми.

Марек замер.

– Я не верю в призраков.

– А во что ты веришь? – спросила Фрейя, помешивая что-то в маленьком котелке. – В то, что видишь? В то, что чувствуешь? Или в то, что тебе говорят другие?

Он не ответил. С той ночи, когда пришла весть о гибели брата, мир словно раскололся. Часть него, здравая и рациональная, говорила, что нужно принять потерю, жить дальше. Другая часть – та, что просыпалась с криком по ночам – не верила. Не могла поверить.

– Твой брат не нашёл покоя, – продолжила Фрейя, не дождавшись ответа. – Его душа блуждает между мирами. Сегодня, когда грань тонка, мы можем помочь ему перейти.

– Откуда вы знаете? – голос Марека дрогнул.

– Я видела знаки, – старуха бросила в котелок горсть сушёных трав, и запах в комнате изменился – стал более сладким, с металлическими нотками. – Вороны кружат над твоим домом. Морская вода в твоём колодце. И твои сны.

– Мои сны?

– О чёрной птице на волнах, – кивнула Фрейя. – Ворон – проводник между мирами. Твой брат пытается достучаться до тебя.

Марек хотел возразить, сказать, что это совпадение, что он никому не рассказывал о своих снах, что вороны всегда жили в скалах над деревней. Но горло сдавило. Он вспомнил, как три дня назад зачерпнул воду из колодца во дворе своего дома – и она была солёной, с запахом моря, хотя колодец питался горным источником и никогда раньше не смешивался с морской водой.

Фрейя налила отвар из котелка в две деревянные чаши.

– Пей, – сказала она, протягивая одну ему. – Это откроет двери, которые обычно закрыты.

– Что это? – Марек принюхался к пару, поднимающемуся от чаши. Запах был странным – ни на что не похожим.

– Травы, которые растут только в свете двух лун, – ответила Фрейя. – Собранные в час, когда звёзды складываются в знак Тени. Они помогут тебе увидеть то, что скрыто.

Марек не верил в колдовство. Не верил в призраков. Не верил в то, что мёртвые могут говорить с живыми. Но отчаяние было сильнее скепсиса. Сорок дней. Сорок ночей.

Он выпил отвар одним глотком.

Сначала ничего не произошло. Потом комната начала медленно кружиться. Тени на стенах ожили, превратились в танцующие фигуры. Пламя в очаге стало ярче, синее, выше. Голос Фрейи, бормочущей что-то на древнем языке, звучал словно издалека.

— Почему... — прошептал Марек, пытаясь сосредоточиться.

— Ты видишь, — просто ответила старуха. — Видишь то, что скрыто обычно.

В углу комнаты сгустилась тьма, из которой сформировалась фигура — размытая, колеблющаяся, словно отражение в потревоженной воде.

— Харальд? — позвал он, пытаясь встать, но тело не слушалось.

Фигура не ответила. Из её очертаний струилась вода — чёрная, густая, с металлическим запахом. Она заливала пол хижины, но, странным образом, не поднималась выше, а словно уходила в землю. Марек узнал черты своего брата, хотя они постоянно менялись, плыли, искажались.

Харальд стоял в углу комнаты – полупрозрачный, словно сотканный из морской пены и лунного света. Его глаза были пусты – два тёмных провала. Он раскрыл рот, и оттуда хлынула вода – чёрная, густая.

– Харальд! – Марек попытался встать, но тело не слушалось. – Брат!

Призрак шагнул вперёд. Вода продолжала течь из его рта, из глазниц, из ушей, заливая пол хижины. И в этой воде Марек увидел лица – десятки, сотни лиц, искажённых страданием и ужасом.

– Что происходит?! – крикнул он Фрейе, но старуха словно не слышала его, продолжая свой монотонный напев.

Харальд приблизился ещё на шаг. Теперь Марек видел, что в его груди зияет дыра – словно кто-то вырвал сердце. И из этой дыры выглядывали глаза – разноцветные, беспокойные, они вращались, моргали, смотрели во все стороны одновременно.

– Марек, – наконец произнёс призрак голосом, который был и не был голосом его брата. – Марек, ты должен найти его. Вернуть то, что было украдено.

– Кого найти? Что украдено?

– Тот, кто смеётся в пустоте, – прошептал Харальд. – Тот, кто держит мою душу. Он ждёт тебя там, где встречаются все дороги и ни одна не ведёт домой.

Призрак начал таять, растворяться в воздухе.

– Нет! Стой! – закричал Марек. – Скажи мне, где искать! Как помочь тебе!

Но было поздно. Там, где стоял Харальд, осталась лишь лужица чёрной воды. А в ней – маленькая фигурка из кости, вырезанная в форме ворона.

Марек моргнул, и комната снова стала прежней – никакой воды, никаких теней на стенах. Только Фрейя, смотрящая на него своими блёклыми глазами, и статуэтка ворона на полу между ними.

– Ты видел его, – сказала старуха. Это не был вопрос.

– Что... что это было? – Марек вытер пот со лба. Его колотило, словно в лихорадке.

– То, что ты хотел видеть, — ответила старуха. — Или то, чего боялся больше всего. Иногда это одно и то же.

— Кого он имел в виду? – спросил Марек, с трудом собираясь с мыслями. – Кто тот, кто смеётся в пустоте?

Фрейя долго смотрела на него своим единственным глазом, словно решая, стоит ли отвечать.

— Тень Шора, — произнесла она наконец. — Тот, кто остался после того, как Шор потерял своё сердце и разбился на множество осколков. Тот, кого призвала магия эльфов из трупа Шора. Тот, кого на западе называют Шеором, а на юге — именем, которое лучше не произносить после заката.

— Шеогорат? — прошептал Марек.

Пламя в очаге вдруг вспыхнуло, взметнулось к потолку, а потом погасло полностью, погрузив хижину во тьму. Когда оно загорелось снова, лицо Фрейи было ближе — искажённое гневом и страхом.

— Никогда не произноси это имя в ночной час! — прошипела она. — Имена имеют силу, особенно имена тех, кто стоит на грани миров.

— Кто он? — упрямо спросил Марек. — Что ему нужно от моего брата?

— У него два глаза, — сказала Фрейя, словно не слыша вопроса. — Один видит всё, что было; другой — всё, что будет. Но ни один не видит настоящего — того, что есть здесь и сейчас.

Она подняла с пола фигурку ворона, протянула Мареку.

— Это приведёт тебя к нему. К безымянной гробнице в Серых Холмах, в трёх днях пути отсюда. Там ты найдёшь ответы, которые ищешь. Но помни — не все ответы приносят покой.

Марек взял фигурку, сжал в кулаке. Она была тёплой — теплее, чем должна быть кость.

— Иди, — сказала Фрейя, открывая дверь. — И помни: не всё, что ты видишь, реально. И не всё реальное можно увидеть глазами.

Марек вышел в ночь, чувствуя, как холодный воздух прочищает голову от наваждения. Но образ брата, мокрого, с пустой дырой в груди, стоял перед глазами, как бы он ни пытался прогнать его.

***

Когда он вернулся домой, Сигрид ждала его у очага. Её волосы были влажными, словно она только что вышла под дождь, губы слегка посинели от холода.

— Ты промокла, — заметил Марек. — Выходила?

— Да, — кивнула она. — Хотела набрать воды из колодца. Ветер разыгрался, дождь начался.

Марек прислушался. За стенами дома действительно завывал ветер, и слышался шум дождя, бьющего по крыше.

— Что она сказала тебе? — спросила Сигрид, когда он подсел к огню. — Что показала?

Марек колебался. Рассказать о видениях? О призраке брата? О словах про безымянную гробницу?

— Я видел Харальда, — наконец сказал он. — Или... нечто, похожее на него. Фрейя говорила о каком-то существе — Тени Шора, она его называет. О том, чья сущность разделена надвое.

Он достал из кармана фигурку ворона и положил её на стол.

— Это осталось после видения. Фрейя сказала, что в какой-то безымянной гробнице в Серых Холмах я найду ответы.

Сигрид взяла фигурку, внимательно рассмотрела.

— Красивая работа, — признала она. — Но ты же не веришь в эти сказки? Про гробницы, скрытые знания, духов предков?

Марек покачал головой, хотя внутри что-то сжалось при мысли о призраке Харальда.

— Конечно нет. Это всё уловки, чтобы выманить монеты у суеверных простофиль.

— Тогда почему ты взял это? — Сигрид вернула фигурку.

— Не знаю, — признался Марек. — Может, из вежливости. Может...

Он замолчал, не желая признаваться даже себе, что часть его верила видениям, словам Фрейи, существованию гробницы с ответами.

— Может, она сама подбросила эту фигурку, — предположила Сигрид. — Чтобы заставить тебя поверить. Чтобы ты сделал что-то, что нужно ей.

— Зачем ей это?

— Кто знает? — Сигрид пожала плечами. — Может, она хочет, чтобы ты нашёл какое-то сокровище для неё. Или выполнил древний ритуал. Или просто пропал в горах, как другие, кто слушал её «советы».

Но в её голосе не было настоящей убеждённости. И Марек заметил, что, говоря это, она не смотрела ему в глаза, словно боялась, что он прочтёт в них что-то другое.