The Elder Scrolls: Мелодия Любви

В тени древних барханов Алик'ра, где пески поют голосами давно забытых героев, а ветер разносит шёпот духов предков, караваны рода Аль-Назирин кочевали от оазиса к оазису, неся с собой древние мелодии исчезнувшей Йокуды. Их разноцветные шатры, расшитые созвездиями и символами сотворения мира, были желанными гостями в любом поселении, ибо музыканты Аль-Назирин приносили с собой не только музыку, но и благословение древних богов.

Самым большим был шатёр Рахима ибн Джамала, последнего из великих Флейтосвятых. Его шатёр, сшитый из красного и золотого шёлка, расшитый древними символами, отмечающими путь звёзд по небосклону, всегда привлекал взгляды жителей оазисов, через которые проходил караван дважды в год, следуя древним маршрутам предков.

В отличие от прославленных Мечесвятых, чьи клинки из чистой воли могли рассекать камень и тень, Флейтосвятые сражались не сталью, а звуком. Их мелодии могли исцелять раны, укреплять дух воинов перед битвой, вызывать дождь в засуху и даже, как гласили легенды, пробуждать души давно умерших героев. Их дар был столь же редок, сколь и почитаем, а мастерство требовало десятилетий обучения и медитаций в священных пещерах Драконьего Хвоста.

Инструментом Рахима была не обычная лютня, но древний наг'шанрит — семиструнный саранги из дерева вечности, выросшего на коленях самого Ту'вакка, йокуданского бога погребальных обрядов и проводника душ. Струны были сплетены из волос великих предков, а колки вырезаны из костей священных змей, обитавших в самых глубоких пустынных пещерах. Когда Рахим извлекал звуки из своего саранги, даже звёзды, казалось, замирали, чтобы услышать древние мелодии Йокуды.

Его жена Лейла, прекрасная как восходящая луна, с кожей цвета полированного эбонита и глазами, хранящими мудрость веков, родила ему двоих детей. Первым был сын Карим, гордость отца и наследник традиций рода. Второй — дочь Сурайя, чей голос, даже в младенчестве, заставлял меркнуть песни пустынных птиц.

С первыми лучами рассвета и до глубоких сумерек Рахим обучал своего сына Карима искусству древних мелодий. Мальчик сидел перед отцом на ковре с вытканными созвездиями, повторяя движения пальцев и запоминая сложные ритмы. В эти часы Лейла готовила особые благовония, которые усиливали концентрацию и открывали разум музыкальной гармонии.

Так проходили их дни в Аба'хише, где караван останавливался на месяцы сезона дождей, прежде чем отправиться дальше, неся древние традиции Йокуды через барханы Алик'ра, от оазиса к оазису.

Беда пришла в четвёртый год жизни Карима, когда караван Аль-Назирин остановился у оазиса Кхал'реза на сезон красных ветров Лихорадка пришла в оазис, предание гласит, что её принесли духи отравленных колодцев — злобные создания, обитающие в заброшенных оазисах. Болезнь забирала жизни детей и стариков, не щадя никого.

Карим слёг одним из первых. Семь дней и семь ночей Рахим играл над постелью сына целительные мелодии Шиват-Джалана, семь дней и семь ночей Лейла готовила снадобья из трав, собранных под полной луной в тени Драконьих гор. На восьмой день жар отступил, и мальчик открыл глаза.

Караван Аль-Назирин ликовал. Восхваления богам и предкам возносились над оазисом. Но радость длилась недолго. Когда Рахим сыграл первые ноты благодарственной молитвы, он увидел, что лицо сына осталось неподвижным. Ни один звук не достигал его ушей. Лихорадка отступила, но забрала с собой слух мальчика.

Для любого отца это было бы жестоким ударом, но для Флейтосвятого — невыносимым бременем. Традиция требовала, чтобы дар передавался от отца к сыну через священные мелодии Анси-тал — песни, в которых была заключена сама сущность их исчезнувшей родины. Без способности слышать Карим не мог унаследовать дар отца, и тысячелетняя традиция рода Аль-Назирин прервалась бы навсегда.

День за днём Рахим играл перед сыном, надеясь, что хотя бы одна нота проникнет через завесу тишины. Ночь за ночью он призывал духов предков, умоляя о помощи. Но всё было тщетно.

— Если бы я мог отдать свой слух сыну, — говорил он Лейле в тишине их шатра, когда пустынный ветер напевал свои печальные песни. — Если бы я мог обменять свою жизнь на его исцеление...

Лейла, чья мудрость равнялась её красоте, качала головой:

— Осторожнее со словами, муж мой. В пустыне есть уши, которые слышат даже то, что произносится шёпотом.

Но отчаяние Рахима росло с каждым днём, и через год он был готов на всё.

В ночь, когда Секунда заслонила Массер на небосклоне, образуя редкое "кольцо тысячи душ", Рахим поднялся на самую высокую дюну за оазисом. Он воткнул свой наг'шанрит в песок и заиграл Мзин-хал-рет — запретную мелодию призыва тех, кто обитает между мирами.

— Я взываю к силам, что правят этим миром и всеми иными! — воскликнул он в пустоту ночи. — Я, Рахим-ибн-Джамал, последний Флейтосвятой рода Аль-Назирин, готов заплатить любую цену за исцеление моего сына!

Ветер внезапно стих. Звёзды потускнели. Пески под ногами Рахима начали двигаться, не от ветра, но словно по собственной воле, формируя странные узоры, похожие на символы древнего, забытого языка.

— ЛЮБУЮ цену? — раздался голос, который звучал одновременно как смех ребёнка, рык зверя и шелест страниц древней книги. — Это очень ЩЕДРОЕ предложение, особенно когда исходит от того, кто НЕ ЗНАЕТ настоящей цены вещей!

Перед Рахимом возник высокий мужчина в роскошных одеждах, каких не носили даже султаны. Половина его лица была мертвенно-бледной, другая — тёмной, как полированный эбонит. Глаза сверкали разными цветами: один — золотой, как солнце Алик'ра, другой — лиловый, как глубокие сумерки над пустыней. Борода, разделённая надвое — наполовину белая, наполовину чёрная — шевелилась, словно живая.

— Я — Шеотаф-аль-Джинун, — представился пришелец, совершая поклон столь изысканный, что он казался одновременно искренним и насмешливым. — В других землях меня знают под другими именами, но суть моя неизменна, как безумие в сердцах смертных.

Рахим немедленно узнал в госте Шеогората, Даэдрического Принца Безумия, о котором ходили легенды даже в далёком Хаммерфелле. По традициям редгардов, общаться с даэдра было величайшим грехом, но отчаяние Рахима было сильнее любых заветов.

— Великий Шеотаф, — произнёс Рахим, преклоняя колено, — мой сын потерял слух, а с ним и возможность унаследовать традиции нашего рода. Я готов заплатить любую цену, чтобы вернуть ему этот дар.

Шеогорат улыбнулся улыбкой, которая, казалось, была шире, чем позволяло его лицо.

— О, я МОГУ помочь твоему мальчику. Я могу дать ему не просто обычный слух, но ИСТИННЫЙ слух — способность слышать песни звёзд, шёпот душ и смех богов! — он сделал паузу, его разноцветные глаза сверкнули. — Но, как ты верно заметил, за это нужно ЗАПЛАТИТЬ.

— Назови свою цену, — твёрдо сказал Рахим.

— О, цена не МОЯ, — Шеогорат рассмеялся. — Цена определяется самой ПРИРОДОЙ вещей. Видишь ли, для того чтобы твой сын мог слышать, тебе нужен особый инструмент. Обычное дерево и струны для него не подойдут.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Рахим, чувствуя, как холод пробирает его до костей, несмотря на тёплый пустынный ветер.

— Я имею в виду, что величайшие творения требуют величайших жертв, — Принц Безумия брезгливо коснулся наг’шанрита Рахима. — Этот инструмент сделан из дерева, которое уже не растёт в вашем мире. Струны сплетены из волос мертвецов. Он пропитан печалью по утраченной родине. Но ему не хватает НАСТОЯЩЕЙ жертвы. Не хватает БЕЗУМИЯ, которое готово разрушить себя, чтобы создать нечто новое. Чтобы исцелить твоего сына, нужен новый инструмент. Инструмент, способный РАЗОРВАТЬ барьеры между мирами.

Даэдрический Принц наклонился ближе, его голос стал тише, но от этого ещё более пронзительным:

— Тебе нужно создать новый саранги из чего-то гораздо более... личного. Из того, что связано с самой сутью твоего существования.

— Как мне создать такой инструмент? — прошептал Рахим, чувствуя, как кровь стынет в его жилах.

Шеогорат расхохотался, и его смех отразился от барханов, словно раскаты грома:

— О, это тебе придётся выяснить САМОМУ! Разве не в этом суть великих ОТКРЫТИЙ? Пробовать... экспериментировать... ОШИБАТЬСЯ... пока не найдёшь единственно верный путь!

Он внезапно наклонился так близко, что Рахим мог почувствовать его дыхание, пахнущее одновременно свежим хлебом и тлением. Шеогорат достал из складок своего одеяния странный кинжал, рукоять которого была вырезана в форме смеющегося лица. Он протянул его Рахиму, но когда музыкант попытался взять оружие, Даэдрический Принц отдёрнул руку:

— Сначала пообещай мне, что когда поймёшь, какую цену требуется заплатить, ты не отступишь. Что ты действительно готов на ВСЁ ради своего сына.

Рахим, не колеблясь, кивнул:

— Клянусь своим именем и именем всех моих предков, что заплачу любую цену за исцеление моего сына.

— Прекрасно! — Шеогорат вложил кинжал в руку Флейтосвятого. — Возьми этот кинжал. Когда наступит новолуние, ты поймёшь, что нужно сделать. И ещё — обещание, данное мне, нельзя нарушить без ужасных последствий.

Когда пальцы Рахима сомкнулись на рукояти кинжала, Шеогорат засмеялся тем смехом, что, казалось, доносился отовсюду и ниоткуда одновременно.

— Но запомни, Флейтосвятой: истинная цена всегда выше, чем кажется сначала. И помни, что я... НАБЛЮДАЮ.

С этими словами Шеогорат растворился в ночном воздухе, оставив после себя запах горящего дерева и кислого молока.

Рахим стоял на вершине дюны до самого рассвета, сжимая кинжал в руке и ведя безмолвный диалог с самим собой. Когда первые лучи солнца коснулись песков Алик'ра, его лицо было мокрым от слёз, но в глазах появилась странная решимость.