The Elder Scrolls: Уголёк

Брандр проснулся от тишины. Не той мирной тишины, что бывает перед рассветом, а тяжёлой, ватной тишины, какая бывает в гробнице. Уже неделю эта тишина была первым, что он чувствовал, открывая глаза. Она была наполнена отсутствием — отсутствием смеха жены, ворчания брата, плача его маленькой племянницы.

Его жена мертва. Его брат мертв. Семья брата мертва. Его родители мертвы.

Он повторял это как мантру, лежа на холодном полу своей пустой комнаты в Вайтране. Бандиты. Зимняя дорога. Кого-то зарубили сразу. Кого-то, как его жену, просто бросили в снегу, смотреть, как жизнь замерзает, превращаясь в хрупкий кристалл. Он выжил. Единственный. И это было проклятием хуже смерти.

Пустота внутри него была настолько всеобъемлющей, что даже горе уже не могло её заполнить. Он встал, не чувствуя ни холода, ни голода, и побрёл в «Гарцующую кобылу». Не пить. Пить уже не помогало. Он шёл туда просто потому, что там были звуки, заглушающие тишину в его голове.

День прошёл в тумане. Он сидел в углу, кружка за кружкой, но хмель не брал его. Алкоголь был бессилен против той ледяной пустоты, что поглотила его душу; он был водой для того, кто тонул в собственном горе. Шум таверны, смех и песни — всё это было далёким, нереальным, словно доносилось из-за толстого стекла.

Когда он побрёл домой, зимнее солнце уже садилось, окрашивая в кроваво-красный цвет столбы дыма, тянущиеся к бледному небу от городских очагов. Воздух был морозным и неподвижным.

Подойдя к своему дому, он замер. На ступенях крыльца, там, где он оставил свою дочь этим утром, сидела его тан, Зигфрида Могучая. Её стальная броня казалась почти чёрной в сгущающихся сумерках. Она не смотрела на него. Она сидела, ссутулив свои могучие плечи, и медленно, почти неловко, гладила по волосам его дочь, Хельгу. Девочка не плакала, она просто прижалась к закованному в сталь боку воительницы, маленькая и замерзшая.

Зигфрида подняла на него взгляд, когда он подошёл. В её глазах не было гнева, лишь тяжёлая усталость.

— Я ждала тебя, Брандр, — её голос был тихим, но от этого казался ещё весомее. — Хельга весь день была одна. Она даже не плакала, когда я пришла. Просто сидела здесь. На холоде.

Брандр молчал, глядя на то, как рука его тана, привыкшая сжимать рукоять меча, так бережно касается светлых волос его дочери. Стыд был подобен раскалённому железу, но даже он не мог пробиться сквозь ледяную корку его отчаяния.

— Я — твой тан, — сказала Зигфрида, поднимаясь во весь свой внушительный рост. — А ты — мой хускарл. Твой долг — быть моим щитом и мечом.

Он молча смотрел на неё, не в силах выдавить ни слова.

— Но ты не можешь исполнять свой долг, — продолжила она, и её взгляд стал холоднее зимнего ветра. — Хускарл защищает своего тана. Отец защищает своего ребёнка. Ты не делаешь ни того, ни другого.

Она кивнула подбородком в сторону Хельги. Лицо его дочери было опухшим и красным от слёз, девочка дрожало от холода. Она заплакала — тихо, беззвучно, словно уже знала, что звать на помощь бесполезно.

Сердце Брандра должно было разорваться от этого зрелища, но оно лишь глухо стукнуло о рёбра, как камень о дно пустого колодца.

— Я освобождаю тебя от службы, — отрезала Зигфрида. — Твоё оружие простаивает, твой щит покрылся пылью, а твой ребёнок плачет от голода и одиночества. Вайтран не нуждается в таком защитнике.

Она говорила это не как командир, отдающий приказ, а как судья, выносящий давно решённый приговор.

— Твоя клятва ничего не стоит, если ты не можешь сдержать клятву, данную собственной крови. Ярл знает. Управитель подпишет бумаги утром.

Она в последний раз посмотрела на Хельгу, затем на него. В её взгляде не было ненависти. Было что-то хуже — жалость, смешанная с презрением. Не сказав больше ни слова, тан развернулась и ушла, её тяжёлые шаги чеканили по мёрзлой земле приговор. Брандр остался стоять, оглушённый не словами, а последним рухнувшим столпом его личности. Он больше не был ни мужем, ни братом, ни сыном. Теперь он не был даже хускарлом. Он был никем. Наедине с позором, от которого нельзя было убежать.

***

Именно в этот момент, когда он стоял на перепутье между своим прошлым и небытием, дверь соседнего дома открылась. Сосед, Ольфр, вынес большой, шевелящийся мешок. За ним, жалобно мяукая, выбежала тощая кошка, тщетно пытаясь преградить хозяину путь к реке.

Хельга, до этого сидевшая неподвижно, вдруг подняла голову. Тихий плач сменился прерывистым вздохом. Она увидела шевелящийся мешок и услышала отчаянное мяуканье. Забыв о холоде и собственном горе, она сорвалась с места и подбежала к соседу, вцепившись в его штанину.

— Дядя Ольфр, что там? Кто там? — пролепетала она.

Ольфр, кряжистый мужчина с лицом, обветренным докрасна, посмотрел на девочку беззлобно, но устало.

— Не твоё дело, девочка. Возвращайся к отцу, — он попытался стряхнуть её, но Хельга держалась крепко. — Лишние рты. Кошка опять нагуляла.

До сознания девочки дошёл весь ужас происходящего. Она видела, как Ольфр уже делал это прошлой весной.

— Нет! — закричала она, и в её голосе прорвалась вся боль и одиночество этого дня. Она обернулась к Брандру, который всё ещё стоял, как каменное изваяние. — Папа, пожалуйста! Не дай ему! Пожалуйста!

Она подбежала к нему, дёргая за край его потрёпанной рубахи.

— Папа!

Что-то в этом крике пробилось сквозь ледяную корку его апатии. Это был не просто плач. Это была мольба, обращённая к нему. Последнему, кто у неё остался. Он посмотрел на заплаканное лицо дочери, потом на соседа с его страшной ношей. Впервые за неделю он сделал выбор.

Он шагнул вперёд.

— Ольфр.

Сосед остановился.

— У меня есть мёд. Бутылка. За одного, — голос Брандра был хриплым и безжизненным, словно он говорил из могилы. Он обменял своё забвение на одну маленькую жизнь.

Ольфр взвесил предложение. Мёд стоил больше, чем возня с одним лишним котёнком. Он развязал мешок. Внутри копошилось несколько тёмных комочков.

— Выбирай, девочка. Но только одного.

Хельга, всхлипывая, заглянула в мешок. Все котята были одинаковыми, испуганными, слепо тычущимися друг в друга. Все, кроме одного. Он не пищал и не суетился. Он сидел в углу и смотрел прямо на неё. Угольно-чёрный, с глазами разного цвета — один ярко-жёлтый, другой — холодно-синий.

— Вот этого, — прошептала она, показав на него дрожащим пальцем.

Ольфр вытащил странного котёнка и сунул его в руки девочке. Затем снова завязал мешок и, не оглядываясь, пошёл в сторону реки.

Брандр не смотрел ему вслед. Он смотрел на дочь. Хельга прижимала к себе крошечное существо, её слёзы капали на его чёрную шёрстку. Впервые за эту бесконечную неделю она не плакала от горя. Она улыбалась.

Он отвёл её в дом. Внутри было холодно и пахло запустением. Но теперь тишина была нарушена. Нарушена тихим, ровным мурчанием, которое, казалось, было громче любого шума в мире.

Брандр усадил дочь у остывшего очага, укрыл её своим плащом. Котёнок, которого она назвала Угольком, свернулся у неё на коленях и заснул. Брандр сел напротив и стал смотреть в огонь, которого не было. Он спас котёнка. Он сделал то, о чём просила его дочь. Но пустота никуда не делась. Она лишь затаилась, выжидая, как зверь в темноте.

***

Дни, последовавшие за этим, были странными. Тишина в доме больше не была мёртвой. Она стала живой, наполненной тихим сопением спящей Хельги и едва слышным мурчанием кота. Девочка, получив живое существо, о котором можно было заботиться, начала выходить из своей скорлупы. Она часами шепталась с Угольком, рассказывая ему свои детские секреты. Иногда Брандр даже слышал её тихий смех — звук, который, как он думал, умер навсегда вместе с его семьёй.

Этот смех стал первым проявлением удачи, которую принёс кот. Он не лечил раны Брандра, но он делал их существование выносимым.

А потом начались настоящие чудеса. Мелкие, необъяснимые, всегда своевременные.

Однажды весной у них прохудилась крыша. Ледяная вода капала прямо на кровать Хельги. На починку не было ни гроша. Брандр в ярости ударил кулаком по стене, проклиная богов и свою никчёмность. Уголёк, игравший на полу с пыльным комочком, вдруг подкатил его к ногам Брандра. Это был не комок пыли. Это был старый, потускневший, но тяжёлый серебряный перстень с гербом какого-то давно исчезнувшего рода. Брандр продал его Белетору, а тот не задавал лишних вопросов. Денег хватило не только на починку крыши, но и на дрова на целую неделю.

В другой раз, уже летом, закончилась еда. Брандр сидел, глядя на пустой котелок, и холодный страх сжимал его нутро. Он подвёл свою дочь. Она ляжет спать голодной из-за него. Уголёк, словно почувствовав его отчаяние, спрыгнул с колен Хельги и выскользнул в щель под дверью. Он отсутствовал почти весь день. Брандр уже забыл о нём, погружённый в свои мрачные мысли, как вдруг в дверь что-то стукнуло. Открыв, он никого не увидел. Лишь на пороге лежал жирный, аппетитный, ещё тёплый кролик. Рядом сидел Уголёк, вылизывая лапу с видом величайшего самодовольства. Браконьерские силки? Охотничий тайник? Брандр не знал. Он просто занёс еду в дом и впервые за много дней накормил дочь досыта.

Брандр начал наблюдать за котом. Он больше не видел в нём простое животное. Он видел знак. Дар. Он начал верить, что это не просто удача. Это — благословение. Возможно, дух его покойного брата вернулся в этом странном создании, чтобы оберегать своих родных.

Эта безумная мысль окончательно укоренилась в его сознании после случая на рыночной площади. Один из стражников, подвыпивший и злобный, толкнул Брандра.

— Всё ещё шляешься тут, Сломленный? — прорычал он. — Потерял пост, потерял честь. Скоро и дочь твою заберут в приют, раз у тебя не хватает духу даже позаботиться о ней.

Брандр сжал кулаки, но промолчал. Что он мог сделать? Но Уголёк, сидевший до этого на руках у Хельги, отреагировал. Он бесшумно спрыгнул на землю и метнулся под ноги стражнику. Тот, споткнувшись, с громким ругательством полетел лицом прямо в кучу навоза, оставленную лошадью.

Вся площадь взорвалась хохотом. Хельга, увидев это, рассмеялась так звонко и счастливо, как не смеялась уже очень давно.

Вечером, сидя у тёплого очага и глядя, как его дочь играет с Угольком, Брандр впервые почувствовал не пустоту и не горе, а что-то иное. Надежду. Жестокую, хрупкую, но пьянящую надежду. Он не был проклят. Он был избран. У него был хранитель. Он сможет защитить Хельгу. Он сможет дать ей новую жизнь. Он вытащит их из этой дыры.

И он начал строить планы. Планы побега из прошлого, планы на будущее, в котором не будет ни боли, ни страха. И в центре каждого из этих планов был маленький чёрный кот с глазами разного цвета, который тихо мурчал у огня, плетя паутину судьбы из обрывков отчаявшейся души.