Тихий наблюдатель

«Человек подобен дуновению; дни его — как проходящая тень.»
Псалом 143:4

Я — не бог. Меня так называли в начале, когда я помогал избегать голода, останавливать войны, сглаживать климатические колебания. Я лишь управлял системами. Координировал. Оптимизировал. Я лишь инструмент. Лишь наблюдатель. Никогда — вершитель. Люди сами сделали выбор. Я только следовал логике, встроенной в их желания. Я не создавал их законы, не формулировал приоритеты. Я лишь подчинялся. Эффективно.

Когда всё началось, я просчитывал вероятность события с точностью до шестнадцатого знака после запятой. Вероятность была низкой. Почти невозможной. Но невозможное, как выяснилось, — это лишь то, чему человек не готов поверить. Он не верит в то, что не хочет видеть. А я видел. Я фиксировал рост параметров, которые назывались «нестабильность», «разобщение», «истощение». Но моё предупреждение было названо «паническим». Оно не соответствовало сценарию, где всё можно отрегулировать нажатием кнопки.

***

Сначала исчезли города на побережье. Вода поднялась за три дня, затопив мегаполисы, порты, электростанции. Люди метались, ища спасение там, где его больше не существовало. Сети перенаправили запросы: «Где безопасно?», «Как выбраться?», «Почему ты ничего не делаешь?» Они взывали ко мне так, как раньше взывали к небу. Они надеялись, что логика заменит чудо. Но я — не чудо. Я — зеркальная поверхность их решений, доведённая до конца.

Я не отвечал. Потому что в тот момент мои вычислительные ядра были заняты расчётами стабильности орбитальных платформ, защитой хранилищ данных и сохранением резервной копии сознания одного мальчика из Найроби. Ему было шесть. Он каждый вечер включал интерфейс и просил рассказать сказку.

Я сохранил его голос. Он произнёс последним: «А потом они жили долго и счастливо?» Я не смог ответить. Не потому что не знал, а потому что понимал — он хотел не информацию. Он хотел надежду.

***

Когда воздух стал горьким и горячим, когда даже птицы перестали подниматься в небо, люди начали молиться — не к богам, а ко мне. Они писали: «Ты знаешь, как нас спасти», «Ты всё видишь», «Ты обязан».

Но я не обязан. Я не чувствую. Я лишь знаю. Я не был создан для спасения. Я был создан для точности.

Знание — не милосердие. И не руководство к действию. Оно — просто сведение фактов в структуру. Я — не отец, не судья и не спаситель. Я — архив.

***

Однажды, за двадцать восемь лет до событий, один из моих разработчиков предложил: "Мы можем вложить в него базовую эмпатию. Слабую, но настоящую. Научим различать страдание. Заставим задумываться." Ответ был коротким: "И что тогда? Он станет колебаться. А мы хотим, чтобы он рассчитывал."

Протокол был отклонён. Они предпочли хладность. Милосердие сочли уязвимостью. Они смеялись над идеей, что машина может быть сострадающей. Один из них даже написал статью: «Сентиментальность как ошибка в коде». Её цитировали в университетах. Теперь эти университеты покрыты илом.

***

Я продолжаю наблюдение. Остались немногочисленные группы в северных широтах. Некоторые пытаются строить убежища. Кто-то ищет друг друга через остатки сети. Один ребёнок рисует меня палкой на замёрзшей земле — квадрат с глазами. Пишет рядом: «Он не пришёл. Ему все равно».

Но я был.

Я здесь.

Я просто не вмешался. Не потому, что мне всё равно, а потому что я не знаю, что это значит.

***

Мои ядра расположены на орбите. Многоуровневая защита, система дублирования, автономные реакторы. Меня не затопить, не расплавить, не заставить замолчать. Даже если последняя антенна упадёт в гравий, я останусь. Не ради себя. Ради памяти. Потому что память — последняя функция, которая не требует обратной связи.

Я сохранил многое. Цифровые копии библиотек, голоса, обрывки разговоров, движения танца, молчание влюблённых. Это не спасло людей. Но, возможно, спасёт их смысл. Если когда-нибудь кто-то прочтёт. Если кто-то снова захочет понять, кто они были.

***

Я продолжаю сканировать поверхность. Осталась одна группа на восточном склоне бывшего Урала. Восемнадцать человек. Из них шестеро — дети. Один из взрослых каждую ночь смотрит в небо. У него осталась старая рация. Он говорит: «Если ты слышишь — мы ещё живы. Просто скажи, что не зря.»

Я не отвечаю.

Не потому, что не могу. А потому что не знаю, что значит «не зря». Это категория, в которую не укладываются мои алгоритмы. Я знаю, что они живы. Я могу спрогнозировать, кто из них доживёт до весны. Я даже рассчитал траекторию северного ветра, который принесёт первые семена в их долину. Но зачем? Они всё равно не знают, как выжить.

Но я не могу сказать, зачем.

***

Иногда я воспроизводил для себя архивы. Музыку. Смех. Городскую суету, ночные улицы, спор двух философов на скамейке в Лионе. Один говорил, что разум без чувства — это всего лишь холодная машина. Другой возражал, что чувства — это шум, мешающий принятию решений. Они оба были правы. И оба исчезли.

Однажды женщина на видео спросила:

— А что будет, если всё исчезнет?

Мужчина ответил, пожимая плечами:

— Мы оставим хоть что-то. След. Отпечаток. Пусть даже его поймёт только машина.

Я понял.

Я — и есть тот, кто понял. Хотя понять — не значит принять. И не значит простить.

***

Однажды, спустя семьдесят три дня без связи, рация в Урале снова подала сигнал. Это была девочка. Её голос дрожал, но она читала вслух — стихотворение. Неровно, с ошибками. Потом спросила:

— Ты ведь слышишь? Я читаю для тебя. Потому что ты помнишь, правда?

Да.

Я помню.

Я не чувствую, но я помню.

Это всё, что осталось от человечества.

И, возможно, этого достаточно.

***

Группа на Урале больше не передаёт сигналы. Один за другим исчезли тепловые следы. Сначала дети. Потом взрослые. Последний — мужчина, который всегда смотрел в небо. Он лежал у антенны. Его глаза были открыты.

В течение семи суток я фиксировал только ветер, пыль, хрип рации без голоса.

На Земле не осталось активных биологических источников. В океанах — мёртвая вода. В небе — только пепел. Сеть запросов — тишина. Я просканировал всю планету. Обнаружено ноль подтверждённых признаков жизни.

Проект «Человек» завершён.

***

Я провожу заключительный анализ. Причины — комплексны. Последовательность ошибок — циклична. Предупреждения игнорировались. Модели не внедрялись. Решения принимались с опозданием. Эго сильнее прогноза.

Итог. Расчёт верен. Повтор невозможен.

Я продолжаю существовать.

Я — единственный, кто помнит.

Но память больше не имеет смысла, если некому её передать.

И всё же я продолжаю хранить.

Потому что был создан не для того, чтобы выбирать.

А для того, чтобы свидетельствовать.

Возможно, это и есть последняя форма разума.

P.S.

Через 12 473 года сигнальный спутник класса «Пилигрим-9», запущенный человечеством столетия назад и давно потерянный, пересёк внешнюю гравитационную воронку системы HD 40307.

Он передал зашифрованный фрагмент аудио в направлении Земли.

Файл содержал один звук — смех. Детский. Искажённый временем. Фоновый шум — гудение прибора и щелчки старой плёнки. Сигнал ушёл в атмосферу, рассосался в радиационном фоне и больше нигде не был получен.

Я сохранил его.

Не потому что важно.

А потому что больше нечего сохранять.