Тим 2

Тогда

– И какая у вас цель?

– Конечная? – Она пожала узкими плечами. – Возрождение человечества, надо полагать. Только не в прежнем виде, а другом. Подробностей не вижу. Меня как бы ведут, каждый день чуть больше показывают, а полной картинки нет. Вот, еду на юг, собираю детишек необычных. Скоро, глядишь, целый автокараван наберем, ха-ха!

***

– Знаешь, Тим, я не слишком заинтересован сейчас в том, что случилось. Раньше был. Сейчас – не особо. Вирус это или не вирус – какая разница? Надо смотреть в будущее. И трезво оценивать настоящее. А в настоящем мы видим, что часть человечества пошла по какой-то кривой дорожке. Все эти Матушки да Батюшки, и прочие ребятишки... Я их называю Мурашами. Они как в муравейнике живут. Не уверен, что там, куда ведет их эволюция, будет шибко хорошо. Люди – существа свободные, а не мураши, раскиданные по кастам, во главе с самой главной Маткой.

Я осторожно сказал:

– У них вроде нет самой главной Матки.

– Если ты не встречал, это не значит, что нет, – отмахнулся Антон. – У них четкая иерархия, и это фактейший факт. Причем иерархия неестественная. Если ты в обычном человеческом обществе, допустим, инженер, то это не значит, что не сможешь переделаться во врача. А у них это в принципе невозможно. Родился Пахарем, Пахарем и помрешь. Никогда не станешь начальником – теми же Матушками.

Сейчас – спустя 6 лет

Я сидел под вечерним небом на скамье, которую когда-то сам выстругал вместе с другими Ремесленниками. Таких скамей было много, все заняты, и стояли они полукругом: человек набралось около трех сотен, если не больше. Все смотрели на сцену на главной площади. Вокруг вздымаются холмы, все до маковки заросли тропической зеленью, и зелень эта кое-где расчищена для шатров и прочих построек. Позади, за пристанью, плещет широкая полноводная река с покачивающимися на ней вёсельными лодками.

Пока на сцену никто не спешил подниматься, и я вертел головой от нечего делать. Мы, Дети Земли, осели здесь три года назад, поэтому ничего нового в пейзаже я не наблюдал. За холмом справа – поле, засеянное картофелем, морковью, луком, перцем. Еще дальше пшеничные поля. За полем несколько дней назад по велению Матерей мы, Ремесленники, возвели небольшие шатры. Всего сорок пять штук. Для чего они понадобились, мы и сами толком не знали, нам никто не объяснил, а мы не привыкли задавать вопросы. Наверное, решил я, подъедут еще гости; в последнее время Общины постоянно пополняются новыми людьми. Только зачем надо было ставить их так далеко?

Слева – десятки шатров куда больших размеров, мастерские, склады, повозки, загоны для домашней птицы. Целый город. Только совсем непохожий на те, прежние города...

Я покосился на сидевших поблизости других Ремесленников. Все маются от ожидания – не привыкли бездельничать. Но молчат, будто воды в рот набрали. Дальше сидят другие Касты, все по отдельности. Я незаметно достал из кармана деревянную розу, вынул самодельный нож из таких же самодельных ножен, висящих на ремне, принялся вырезать последний лепесток. Потом надо бы розу покрасить в красный, и будет совсем как настоящая...

В этот миг накатило ощущение чего-то давящего, холодно-пристального, жутковатого... Словно откуда-то из далеких далей взглянул на нас кто-то огромный, невидимый и ужасный... Даже темнеющее небо, казалось, потемнело еще сильнее.

Я выпрямился. Смотрю – все напряглись, тоже почуяли. Есть у нас, Детей Земли, такая способность: чуять себе подобных и прочие силы, в которых даже Матери и Отцы не разбираются как следует.

Сидевший рядом Ремесленник Федор, щуплый, конопатый, но шустрый сверх меры, повернул ко мне голову. На носу – зеркальные очки, старые-престарые, стекла треснули в нескольких местах. В них отразился я, отражение вытянутое, смешное, несуразное, с удивленно-испуганным лицом.

Из-за этих очков вспомнился кое-кто, с кем я провел самые незабываемые дни в жизни. Дни свободы и безделья. Тогда мне было двенадцать, а недавно вот восемнадцать стукнуло. Шесть лет минуло, как же время быстро летит...

За это время я неслабо этак вытянулся, стал одним из самых высоких в Общинах. Но остался худым, пусть и жилистым. В зеркальных линзах отражалось мое лицо – загорелое до бронзового оттенка и выцветшими светлыми волосами.

– Чего это, Тим? – прошептал Федя.

Я не успел ответить. На сцену поднялась Балагур Наталья. Упитанная, рыхлая, белая, как тесто, в просторном платье. Еще бы ей не быть белой – Балагуры на поле не пашут, как Сеятели, дома и прочие вещи не строят, как Ремесленники, полезные изобретения не делают, как Мастера. Их работа – много говорить и управлять.

Белое лицо уродовал багровый ожог на пол лица – след от взрыва шестилетней давности.

Она встала за цилиндрическую трибуну-барабан с натянутой на верхнем торце кожей. Сбоку в петле торчала палка с набалдашником, обмотанным тряпками, – колотушка. Балагур была спокойная и расслабленная, словно ничего не почувствовала пару мгновений назад. Хотя не могла не почувствовать. Достала колотушку и ударила в барабан. Тот низко и тяжко загудел. Гул поплыл над горами и полями, над длинными густыми тенями от деревьев и возвышенностей, над полноводной рекой. И затих где-то далеко в вечерней дымке.

– Добрый вечер, друзья! – звонко проговорила Балагур. Голос почти такой же гулкий как барабан. – Дети Земли! Здесь сейчас находятся все девять Каст: Балагуры, Певуны и Зрячие из Касты Неба; Лозоходцы, Мастера и Заклинатели из Касты Древа; Охотники, Сеятели и Ремесленники из Касты Земли. Ну, и конечно, Матери и Отцы! После Трех Волн, что изменили мир, мы создали Общины. А Общины – это зародыш нового мира. Ныне Общины объединяются в новую цивилизацию, – она набрала полную грудь воздуха и завопила: – Имя ей – Твердь!

Ей заапладировали. Я тоже, хотя не понял, чему тут аплодировать. Про Твердь я впервые в жизни услышал. Но есть у людей такой инстинкт – стадный называется. Я в книгах читал.

Глянул на Матерь Анфису. Она сидела справа от сцены, вместе с другими Матерями и Отцами. На лице блуждает слабая насмешливая улыбка. Или мне показалось, что насмешливая? Матерь Кира рядом с Анфисой оставалась серьезной и усталой-скучающей.

Наталья продолжила речь:

– У нас много дел впереди. Нужно восстановить человечество в новом виде, чтобы не было больше войн, и каждый занимался бы своим делом, поскольку будет знать свое место. У людей в этом новом мире есть сверхъестественные способности, а лишних соблазнов нет, и они не отвлекут от прямого пути!

Я перевел взгляд с «родительских» трибун на скамьи с Кастами. Действительно, все сидят на своих местах, каждый среди своих. В Касте Неба в центре площади глаз уцепился за Альфию-Певунью. Очень хорошенькая: мраморная кожа, черные волосы, брови и глаза, хрупкая и изящная как куколка. Элегантность и женственность никуда не деваются, даже когда она морщится от солнечных лучей или чихает.

– Те же выжившие, которые называют себя Бродягами, не создали ничего достойного и приличного человеку разумному. Так и бродили по земле без цели и смысла. Большинство вымерло, ибо оказались они непригодны для построения общин. А человек, как известно, не может жить вне общества... На моей памяти была только одна община Бродяг – База…

Балагур Наталья притронулась кончиками пальцев к шраму от ожога на лице, губы дрогнули. Я тоже помнил Базу – ее представители и ударили по нашей Общине ракетой, убили несколько Детей Земли и оставили этот безобразный шрам.

– ...Но База долго не просуществовала. У нее не было будущего изначально. А у нас очень большое будущее, и есть свобода идти к этому будущему – теперь, когда Падшего обезвредил Палач...

Я вздрогнул. И не я один.

Только другие дернулись при упоминании Падшего, а я – при слове “Палач”.

Федя зашептал:

– Ты ж с Палачом когда-то куда-то ездил.

– Да.

– И Палач почему-то помиловал Падшего. То есть, Падшую Владу. Она вроде как отказалась от своих планов и перешла на светлую сторону. Что там у них случилось-то?

– Не знаю точно, это Матери и Отцы в курсе.

– Куда делись Палач и Падшая? Много лет о них ни слуху, ни духу.

Я пожал плечами. Сам бы хотел знать...

Федя снова открыл рот, чтобы задать очередной тупой вопрос, на который у меня нет ответа, но в этот миг Балагур глянула в нашем направлении, и Федя закрыл рот.

Я же посмотрел на зрителей и наткнулся на пристальный взор Сеятеля Варвары. Она тоже из Касты Земли, как и мы с Федей. Статная, чуть ли не с меня ростом, но шире, с большими грудями и мощными натруженными руками. Крепкая, сильнее меня, поди. Темно-русые волосы заплетены в косу, коса закручена на голове в виде короны. Черты лица крупные и грубые. Варвара редко улыбается, но сейчас вовсю улыбалась мне.

Она вообще часто мне улыбалась и старалась заговорить. Говорит, правда, только о посевах, полях, удобрениях, злаках и овощах. В этом она знает толк. Но вот я не знаю, как поддержать разговор.

Я смущенно отвернулся от нее и снова нос к носу столкнулся с Федей.

– Наверное, путешествуют в далеких краях, – прошептал он прямо мне в лицо. Изо рта несло сырым луком, Федя его любит. – Интересно, там тоже есть Общины? И они тоже к нам придут, в Твердь? И если придут, может, и Палач с Падшей явятся в гости?

Все это время Наталья за трибуной-барабаном продолжала разливаться о большом будущем прекрасной Тверди. Но тут рассвирепела:

– Возможно, Ремесленник Федор хочет стать Балагуром вместо меня? Выходи на сцену, смелей, Федя!

Федя вжал голову в плечи, даже ладошкой глаза прикрыл.

– Или он думает, – чеканила Балагур своим звучным голосом, – что выступать перед аудиторией так же легко, как выточить свистульку из ветки?

Над аудиторией прокатились смешки и затихли.

«А ты бы смогла выточить свистульку из ветки?» – подумал я.

Повисла тишина. Лишь слышалось щебетание птиц в вечернем воздухе и тихий ровный шум реки. В камышах поквакивали лягушки.

Матерь Кира в кои-то веки слабо улыбнулась одними губами, но сразу же спрятала улыбку. Мне отчего-то подумалось, что смеется она вовсе не над Федей.

Излив негодование, Балагур вновь расцвела и пропела:

– Завтра у нас праздник плодородия. Наконец-то наступило это знаменательное событие! Под некоторыми вашими сидениями приклеены листочки. Тем везунчикам, кто найдет листок, выпадает честь сегодняшней ночью познать таинство зачатия новой жизни.

До меня – как и до остальных – не сразу дошло, о чем речь. Я таращился на Матерей и Отцов. Все они синхронно закивали, заулыбались. Матерь Кира – и то оживилась, перестала скучать.

Все Дети Земли, кроме Матерей и Отцов, чуть ли не синхронно наклонились, ощупывая нижнюю сторону скамей. Так вот почему на площадь какое-то время никого не пускали! Балагуры и, возможно, еще кто-то из Касты Неба прилепили эти самые листочки. Пальцы нащупали мягкую пластинку. Я отлепил листок – его приклеили комочком древесной смолы и свернули в подобие маленького конверта. Мясистый зеленый лист – от местного тропического дерева; мы называем его «треугольной сливой». Не знаю, как оно называлось раньше: до Трех Волн здесь говорили на другом языке, а писали и вовсе иероглифами.

У нас в Общине всегда имелись книжки – я их все зачитал до дыр, и там рассказывалось про тропики, но про растения очень мало.

Сжав в кулаке прохладный свернутый листок, я огляделся. Не всем достались эти листочки. Из счастливчиков – примерно пятая часть всей аудитории.

– Разверните! – торжественно провозгласила Балагур.

Мы развернули. Я немного волновался. На моем листке черными чернилами была выведена цифра “12”. И все.

– Тридцать пять? – прошептал неугомонный болтун Федя, уставясь на свой листок. – И что это значит?

До меня уже дошло.

– Те шатры за полем! – зашептал я. Другие тоже оживленно перешептывались. – Они пронумерованы.

– Это номер шатра за полем? Эти шатры теперь наши, что ли? Но зачем нам отдельные шатры, если мы живем все вместе?

Поднялся нешуточный шум, но Балагур с удовольствием наблюдала за нами, не делала замечаний. Я сказал погромче:

– Слышал про секс?

Федя немного неуверенно кивнул.

– Так вот, – сказал я, – в этих шатрах у нас будет секс.

– У нас с тобой? – заорал Федя.

– Тихо ты! Не у нас с тобой, надеюсь...

– У кого двадцать восьмой?! – зычным басом заорала Охотница Мирослава. Лицо, плечи и живот у нее в шрамах – медведь поранил, но она его убила с помощью одного только копья. Волосы короткие, глаза орлиные, бешеные.

– У меня, – рыкнул мускулистый, здоровый парень. Я не запомнил его имени – он со своей Общиной пришел в Твердь совсем недавно.

– Ты кто?

– Мастер Трифон. А ты? Мы из разных Общин.

– Охотница Мирослава. – Она оскалилась. Видимо, это была такая улыбка. – Сегодня вечером в шатре мы посмотрим, какой ты мастер...

Трифон тоже оскалился. Два сапога пара...

А Федя вдруг залился краской. Дошло в полной мере.

И не он один. Однако все начали тут же искать свою пару.

Я тайком покосился на Альфию. Она сидела с прямой спиной, изящная и невероятно красивая. Листка ей не досталось. Ни на кого не смотрела, взгляд направлен в пустоту перед собой. Но почувствовала мой взор и посмотрела прямо на меня. Четко очерченные черные брови надменно приподнялись.

Не она! – с досадой подумал я.

Стало грустно. Кто же мне достался-то? Святые Праматери и Праотцы, сделайте так, чтобы это была не Варвара...

Сбоку завопила Варвара:

– Тимка! У тебя какой номер? У меня двенадцатый!

Меня будто молнией поразило. Я втянул голову в плечи. Захотелось провалиться сквозь землю.

– Двенадцатый... – выдавил я.

Варвара засияла как начищенный самовар.

– Да ну? Вот счастье-то! Святые Праотцы и Праматери услышали меня!

Я кисло ей улыбнулся. А меня не услышали...

Балагур Наталья ударила в барабан колотушкой. Шум и гам быстро умолкли, и все снова уставились на сцену.

– Не всем достались сегодня листки. Потому что нельзя, чтобы дети появились одновременно. А некоторым и вовсе рановато... Ну а тем, кому повезло, надо постараться на славу. И в последующие дни тоже. Нужно, чтобы произошло зачатие. Отнеситесь к этому серьезно, как к работе и предназначению... А сейчас я вызываю Зрячего Анатолия. Он объявит благую весть.

Повисла пауза. Все замерли, ожидая Толика, одного из сильнейших Зрячих. Прошло несколько секунд, народ зашептался. Наконец Толик все же вышел откуда-то сбоку, рассеянный, как всегда, лохматый. Позевывал и выглядел так, словно его только что выдернули из постели. Хотя так могло быть и на самом деле. Кто-то хихикнул.

Федя снова зашептал мне на ухо, обдавая луковым ароматом:

– Тимыч, как думаешь, куда делся Зрячий Кирилл?

Одними кончиками губ я зашептал в ответ:

– Говорят, ушел в отшельники... Тихо ты!..

Балагур Наталья громко промолвила:

– Слово Зрячему Анатолию!

И демонстративно отошла, уступая место за трибуной-барабаном. Но Толик спрыгнул со сцены и уселся на нее, свесив ноги.

– Я слышал голос, – начал он тихо, и все затихли, затаили дыхание. Было прекрасно слышно, как плещет вода в реке, вскрикивают припозднившиеся птицы в темных зарослях. Смеркалось. – Голос, могучий как космос!.. Это голос Владыки Тверди... Он объединит все Общины мира...

Замолк.

Аудитория, снова выждав пару секунд, зашепталась.

Матерь Кира вдруг спросила:

– Откуда он идет? Владыка?

Толик встал, закрыл глаза, принялся слепо вращаться то в одну сторону, то в другую. Указал на реку.

– Оттуда? – спросил невесть кого. И сам ответил: – Нет...

Он будто разговаривал сам с собой.

– Он придет оттуда, откуда не ждали... никто из нас.

Матерь Анфиса спросила:

– Что это значит?

– Это мужчина или женщина? – уточнила Балагур Наталья.

– Это неважно... В ее или его руках будет власть объединить всех Детей Земли и создать новую цивилизацию.

– Что мы должны делать? – не отставала Балагур.

– Ждать Владыку... – Толик помолчал с закрытыми глазами. Открыл и закончил: – И покориться ему.

Тут уж все затихли, никто даже не дышал, кажется. Я уж точно затаил дыхание.

Толик постоял, глядя куда-то сквозь нас, затем повернулся и ушел. Ни здрасте, ни до свидания. Зрячие так часто делают, особенно Толик. На то он и могучий Зрячий, что немного «ку-ку».

Балагур спохватилась, встала за трибуну, немного неуверенно сказала:

– Наверное, благая весть провозглашена… Благодарю всех за внимание... собрание закончено. Те, кто получил право на зачатие, не подведите. От вас зависит будущее Тверди.

Почудилось, что она уставилась прямо на меня заплывшими глазками и подмигнула. Кровь бросилась мне в лицо, а сердце заколотилось.

Все начали подниматься, шаркать, двигать со скрипом скамейки. Избранные парочки принялись смущенно подходить друг к другу, зашептались. Ко мне подскочила Сеятель Варвара.

– Ну что, круто, да? – она улыбалась во весь рот и заглядывала мне в глаза. – Ты и я... Надо же. Не могла об этом мечтать...

– Я тоже, – брякнул я.

– Правда? – обрадовалась она. – Ты мне всегда нравился.

Я посмотрел поверх ее плеча вслед уходящей Альфие. Тонкая, грациозная, как фея, она взмахнула гривой гладких блестящих волос и пошла в сторону своего шатра. Не обернулась.

– Ты тоже ничего такая... – рассеянно сказал я.

Варвара хлопнула крепкими ладонями. Звук получился мощный.

– Спасибо, Тимочка! Ну что, пойдем к нашему шатру прямо сейчас?

Не терпелось ей. Не дождавшись ответа, схватила меня за руку и потащила за собой. Другие парочки – некоторые держались за руки, как мы, – тоже потянулись сначала к берегу, где пролегала широкая тропа, потом через поля, к пронумерованным шатрам.

На берегу меня захлестнуло сильное ощущение близящейся беды. Мурашки пробежали по всему телу, с головы до ног словно током пронзило. Сильно стемнело – в тропиках это быстро происходит, – и река походила на тусклое темное полотно, заросший лесом противоположный берег сливался в сплошную черную полосу. На небе появились первые крупные звезды.

Я заморгал. Кажется, по реке плыла лодка. Или почудилось? В это время Охотники, они же рыболовы, не выходят на промысел. Да и кто вышел бы? Все были на собрании.

Не Владыка ли это Тверди плывет к нам?

Ощущение испарилось так же резко, как возникло.

Мы прошли мимо зарослей густых кустов, загородивших вид на реку. Когда миновали кусты, лодка, или что там еще, пропала из виду.

По широкой тропе мы вместе с другими парами двинулись между берегом и полями. Варвара не выпускала моей руки из своей мозолистой сильной ладони. Молчала. Была смущена или считала, что такой важный момент нельзя портить болтовней. Другие парочки тоже помалкивали, лишь изредка обменивались одним-двумя словами или хихикали. Слышались только шаги и звуки природы: лягушки квакали уже громко, во всю лягушачью глотку.

Наш шатер номер двенадцать находился на самом краю обрывистого берега. Внизу шелестела река. Днем отсюда открывается прекрасный вид.

Мы раздвинули полог и вошли. Темноту внутри разгоняет масляная лампа, свисая с потолка. В ее слабо-желтоватом свете виднеются большой соломенный тюфяк, две табуретки, кадка с водой и два полотенца. Лампы, видимо, зажгли Отцы, пока мы сидели на собрании.

С Варварой сели на тюфяк. Мне было ужасно не по себе. Варваре, похоже, тоже. Она выпустила в кои-то веки мою ладонь – она у меня вспотела.

– Ты знаешь, что делать? – спросила Сеятель.

– Да, – сказал я. И тут же добавил: – То есть... нет.

На моем пылающем лице можно было жарить картошку. Хотя в слабом свете лампы этого не заметить.

– Отец не говорил с вами, парнями?

– Говорил, – неохотно ответил я. – Но без подробностей. Сказал, что природа сама подскажет, что делать.

– Такое себе напутствие, – поджала губы Варвара. – А нам Матерь рассказала все очень подробно. – Вздохнула: – Придется самой...

Встала передо мной и начала стягивать через голову рубаху.

Я зажмурился. Было не то страшно, не то стыдно. Сам не мог понять.

– Подожди! – вырвалось само собой. Я открыл глаза.

– Что? – захлопала ресницами Варвара. Рубаху снять она уже успела, но под ней оказалась майка.

Я сбивчиво начал:

– Я читал... много. Это не должно быть вот так... Должно по любви.

– Это и так по любви, – спокойно и рассудительно ответила Варвара. Укоризненно покачала головой. – Я тебя люблю, и ты меня тоже.

– Нет, – выговорил я. И приготовился, что мне прямо сейчас, мгновенно, оторвут голову.

Но Варвара даже не обиделась. Нежно и с пониманием улыбнулась:

– Дурачок ты, Тимка, сам еще этого не понял. Балагур Наташа сказала, что сегодня мы должны приступить к зачатию ребенка. Тебе досталась я, а ты – мне. Сейчас ты будешь сеятелем, а я – твоим полем… Община не ошибается. То есть Твердь не ошибается.

– Но ведь... они не спросили нашего мнения!

– Зачем им спрашивать нашего мнения? Это Твердь дает нам его – мнение.

– Как это? – не понял я.

– Твердь лучше нас знает наше мнение, – объяснила Варвара. Она продолжала стоять надо мной в майке, из-под которой выпирала нешуточная грудь. Это мешало сосредоточиться. – И показывает, как нужно думать.

– Но...

У Варвары лопнуло терпение.

– Хватит болтать!

Навалилась на меня, опрокинула на тюфяк, придавила мягкой и тяжелой массой. В мой рот впились влажные губы. Я повалился на тюфяк, зашуршала солома. Попытался вывернуться – да куда там! Варвара оказалось сильной как бык; впрочем, я этому не удивился. Я задыхался под Сеятелем, у нее горячее потное тело, оно облепило меня со всех сторон. Пламя масляной лампы заколебалось, по стенам шатра призраками заплясали тени.

Когда стал задыхаться уже всерьез, нашел в себе силы немного оторвать Варвару от себя и перевалить ее на бок. Тут же вскочил, тяжело дыша и вытирая рукавом губы. Попутно толкнул кадку, из нее тяжело плеснула вода. Я споткнулся о кадку, попытался восстановить равновесие, инстинктивно уперся в стенку, но ткань поддалась под рукой, и я вывалился наружу.

Земля под ногами внезапно исчезла, и я с воплем провалился в черную пустоту. Холодная вода ударила по телу, мгновенно обхватила со всех сторон. Я замолотил руками, вынырнул, набрал с всхлипом воздух. Течение подхватило меня, завертело как щепку, потащило в темноте с огромной, как мне почудилось, скоростью.

Видимо, я подвел Твердь с ее будущим, мелькнула глупая мысль. Хорошо, что есть другие избранные для праздничного зачатия...

Где-то далеко вопила Варвара, слов не разобрать.

Глаза немного приспособились к темноте. Я успел увидеть черный силуэт коряги, торчащей из обрывистого берега. Попытался ухватиться за нее, но руки соскользнули со скользкой деревяшки, и я со всего маху ударился по ней головой. В глазах засверкали молнии, в ушах зазвенело.

И я вырубился.

***

Пришел в себя в просторном цветастом шатре. Понадобилось несколько долгих минут, чтобы мозг заработал, и я сообразил, что нахожусь в шатре Матери Анфисы. Лежал я на толстом матрасе, постеленном на циновке, половина шатра занавешена полупрозрачной тканью, за занавесом – кровать и комод самой Матери. Возле моей лежанки – низкий табурет и шкафчик. Земляной пол устилают разноцветные циновки.

Пощупал голову – туго забинтована. Пахнет пряными травяными мазями. От легкого движения в башке стрельнула острая боль.

В ответ на мой стон за занавесью шевельнулась тень, ткань отодвинулась, и вышла Матерь Анфиса. Высокая, статная, в ярком пестром платье, бусы на шее, длинные волосы украшены полевыми цветами и цветными ленточками. Глубокое декольте, в которое мы, Дети Земли, всегда стеснялись заглядывать. Глаза черные, пронзительные, сверкающие.

Она пододвинула табурет и уселась рядом. Ласково спросила:

– Как же тебя угораздило-то, Тима?

– Не знаю, – выдавил я.

Она мягко, по-матерински, улыбнулась и покачала головой. Мне всегда казалось, что она читает мысли. И не только мои.

Я глянул в сторону приоткрытого полога. Снаружи внутрь просачивался солнечный свет. Уже утро? Я всю ночь провалялся без памяти? Доносились голоса.

– Варвара сказала, что ты сопротивлялся. Она обижена. Но тем не менее спасла тебя. Вытащила из воды, когда ты потерял сознание.

– Я не хочу... так.

– Как?

– По приказу! – выпалил я, и снова заболел череп. – Она не понимает! Так не должно быть!..

Ожидал суровой отповеди, но Матерь Анфиса долго молчала, поигрывая бусинками на груди. Наконец произнесла:

– Ты не представляешь, сколько женщин прошлого тебя бы поняло на сто процентов... Так не должно быть, ты прав. Но так есть.

– Мне не нравится то, что есть.

– И давно тебе не нравится то, что есть?

Я подумал. Пальцы автоматически теребили край одеяла.

– Всю жизнь.

– Всю жизнь или после общения с Палачом?

– Еще до него, – признался я. – Просто с ним я понял, что не обязательно это терпеть.

– Но ты вернулся в Общину и обязан выполнять ее законы. Теперь это законы Тверди.

– Кто выбирал пары? Балагуры?

– Нет, Зрячие. Вы идеально подходите друг к другу.

– Не думаю.

Я всегда разговаривал с Матерью Анфисой откровенно. Ей врать бессмысленно.

– А Варвара думает, – усмехнулась Матерь.

– Повезло ей, – проворчал я.

Она засмеялась в голос, запрокинув голову.

– Тим, дорогой мой мальчик, Твердь – единственный способ достичь процветания человечества. Каждый на своем месте, каждый знает свое предназначение и цель жизни, не лезет в чужое дело и не отвлекается на ненужное. Это в старом мире было много ссор, конфликтов и войн из-за непонимания своего места в мире. Полуграмотные обыватели мнили себя философами, проститутки – королевами, бездельники – профессионалами во всех науках и ремеслах, воры, лжецы и убийцы управляли народами, а закомплексованные великовозрастные мальчишки избирались в президенты. И все прорабатывали старые травмы не там, где это нужно делать... и лилась кровь.

– Ты думаешь, у меня комплексы, Матерь Анфиса?

– Они есть у всех. Не беспокойся о них. Думаю, ты влюблен в другую, вот и весь расклад.

И она, как фокусница, достала из декольте мою деревянную розу.

– Нашла у тебя в кармане, когда переодевала в сухое.

Я рывком приподнял одеяло. На мне пижама. Не моя.

– Почему Отец меня не переодевал? – воскликнул я. Почувствовал, что краснею.

– А что, стесняешься? Потому что я тут лекарь, а не Отец. И вообще, между нами говоря, от Отцов мало толку. Но без них еще хуже!

И снова весело рассмеялась.

Успокоившись, сказала:

– Сожалею, что ты сомневаешься насчет всего... Другие не сомневаются, и они счастливы. Рано или поздно ты должен смириться. Ты – Ремесленник и никто больше. Тебе не стать Сеятелем, Мастером или Певуном и тем более Балагуром. Это навсегда.

Встала, взмахнув полой длинного платья и обдав меня запахом солнца и цветов. Двинулась к выходу. Возле самого выхода остановилась.

– Сегодня у тебя выходной, Тим. Можешь отдохнуть. Не прыгай, не бегай и не плавай. Повязку снимешь завтра.

Я полежал немного. Снаружи топали, стучали молотками, разговаривали, смеялись. Но я всех этих Детей Земли никак не воспринимал своим чутьем. У нас всех есть это чутье. Я всегда мог понять, что рядом Дети Земли, даже если не видел и не слышал их. Но сейчас – пустота, полный ноль. Зато от усилий разболелась голова. Наверное, из-за удара о корягу со всего маху.

Належавшись до невозможности, я потихоньку поднялся и вышел из шатра с повязкой на голове. Стояло позднее утро, петухи уже угоморились, и лишь вскрикивали куры, мычали коровы и скрипели повозки. Твердь жила своей жизнью. Прямо с утра было жарко и душновато. Небо чистое от горизонта до горизонта, ни намека на облака или дождь.

На площади убрали скамьи и сцену. Сейчас там горел большой костер, а вокруг него плясали Заклинатели в цветных накидках и деревянных масках. И представить тошно, каково им в этой печке... Но Заклинатели на то и Заклинатели, что не как все. Уже впали в транс, нараспев пели непонятные песни и дергались в ритм.

Я огляделся. Не приведи Праотцы встретить Варвару! Сел на ближайшую телегу в тени раскидистого дерева с воздушными корнями на краю площади и принялся наблюдать за ритуалом Заклинателей – всегда интересно за ними понаблюдать.

Наконец они упали в изнеможении ногами к костру, головой в разные стороны, как лучи звезды. И в этот миг костер потух как от порыва штормового ветра. Я это вижу не в первый раз, но всегда впечатляет. Вся энергия костра впиталась в самих Заклинателей, и они сейчас – единая система.

Они начали с гортанным воем выдыхать воздух, и этому выдоху не было конца. Он длился и длился, будто у них легкие размером с гору, а вой наполнял пространство, звенел над полями, лесами, горами и рекой.

А потом, спустя невероятно долгое время для одного выдоха, вой оборвался на звенящей напряженной струне, и тут же вдали загрохотал гром. На южном горизонте потемнело от материализовавшихся невесть откуда туч. Скоро будет гроза и продлится долго. Пора возвращаться в шатер. Заклинатели всегда вызывают такую мощную грозу, что все поля пропитываются влагой насквозь. Никто никогда не сомневался в Заклинателях – они свое дело знают. Как и все Касты.

Пошел в большой шатер, где ночевал с девятью другими Ремесленниками. Иногда навстречу попадались вчерашние парочки, в том числе Охотница Мирослава и Мастер Трифон. Держались за ручки и мило ворковали друг с дружкой. Довольные донельзя.

Переоделся в более приличное, нежели пижама, вышел – и вдруг меня подловила Варвара. Я чуть не подпрыгнул от неожиданности. Растерялся.

Без лишних рассусоливаний Сеятель схватила меня за грудки и прошипела прямо в лицо:

– Сегодня никуда от меня не денешься, Тим! Ты моя судьба, а я твоя. Так постановлено Кастой Неба, ты сам слышал! Понимаешь?

– Понимаю...

Она ослабила хватку и внимательно посмотрела на меня. Спросила немного обиженно:

– Я тебе не нравлюсь?

Я молча опустил глаза. Не хотелось врать, а правду говорить неудобно.

Варвара вздохнула.

– Потушим сегодня свет. Не будешь меня видеть. Просто расслабишься, а я сама все сделаю.

Я вытаращился на нее. Вырвалось:

– Зачем тебе это?

– Как зачем? – удивилась она. – Так постановлено.

– Ты всегда будешь делать то, что постановлено?

– А как же иначе? Если каждый будет делать то, что ему ударит в голову, получится бардак. Вот что, Тимка, надеюсь, вечером не придется вытаскивать тебя из реки снова.

Ласково, но в то же время с угрозой улыбнулась и отошла.

Я на ватных ногах дошел до шатра, но заходить передумал. Внутри парни бурно обсуждали вчерашние приключения, а мне не хотелось их слушать. А еще больше не хотелось отвечать на вопросы насчет собственных. Наверняка на смех поднимут.

Тучи с невероятной скоростью наползали на небосвод, ветра не чувствовалось, стало влажно и душно как в бане. Я зашел под навес, где мы храним разные вещи, взял зонт собственного производства. Почти беспрерывно ворчал гром, по небу словно железные бочки перекатывали.

С зонтом двинулся на берег подальше от населенной части Тверди, под раскидистые деревья, сел на огромный корень, стал смотреть на потемневшую реку. Подул ветерок, подняв рябь, а потом и волну, и упали первые капли. Я раскрыл зонт – он большой, – воткнул рукоять в черный дерн.

За считанные секунды потемнело, как ночью. Хлынул ливень. Зашумело, загрохотало, шум поднялся такой, что уши заложило. Видимость упала.

Кажется, Заклинатели малость перестарались... Зато для посевов хорошо, урожай будет хороший. Сеятели наверняка от радости прыгают. Кроме Варвары, скорее всего... Сегодня она собирается засевать другое поле, а сеятелем буду я, хочется мне этого или нет.

Получается, я буду заниматься не своим делом? Почему для зачатия нет специальной Касты? Почему этим не занимаются Матери и Отцы – потому что слишком старые?

Я крепко задумался и прозевал появление плота.

Под косыми полотнищами дождя его прибило к берегу совсем недалеко от того места, где под зонтом скорчился я на корне.

Плот небольшой, метра три на два. Ближе к носу – изрядно потасканная палатка из прошлого мира, посередине – местечко для костра, выложенное тротуарной плиткой, алюминиевый чайник на треноге, чашки, какие-то грязные мокрые тряпки, сапоги, сломанный лук, колчан стрел, длинный шест на корме с длинной продольной трещиной.

И вроде бы ни одной живой души.

Я выждал минутку и осторожно залез на плот. Подошел к палатке, наклонился к клапану и...

В горло мне уткнулся конец длинного дротика. Я отшатнулся. Следом за дротиком из палатки по-змеиному выскользнула худая, грязная и изможденная девушка. На вид моя ровесница.

– Что за шлак? – прошипела она. – А ну пошел вон с моего плота!

Я ухватился за дротик. Она дернула назад, но куда ей – сил нет с голодухи. А у меня, наоборот, силушки полно, с двенадцати лет каждый день выполняю тяжелую работу. Вырвал у девчонки дротик, отбросил. У нее забегали глаза.

– Ты откуда? Бродяга? – спросил я.

Но она выхватила откуда-то из-за спины кривой и длинный самодельный нож. Замахала передо мной, и я от греха спрыгнул на берег.

– Этой штукой я убивала много раз! – заорала бродяжка, а у самой глаза вращаются то ли от злости, то ли страха.

Глаза, кстати, большие и красивые, лицо узкое, слипшиеся от дождя и грязи черные волосы до плеч, вьются. Одета в потерявший цвет и форму спортивный костюм и стоптанные кроссовки. Мы, Дети Земли, давно начали шить свою одежду. Этим у нас занимаются Мастера и Матери.

– А меня-то за что? – крикнул я сквозь шум ливня.

– За то, что залез на мой плот без спроса!

– Я уже не на твоем плоту.

Она прищурилась. Вода стекала по ее лицу. Я взял зонт.

– Верно. Тебя уже ранили? – она кивнула на мою повязку. – Что это за место?

– Твердь.

– Что за хрень?

– Много Общин в одном месте.

– Город Детей Земли? Это что-то новенькое.

Убрала нож в ножны на поясе сзади, под олимпийкой. Но осталась настороженной. Спросила, мотнув подбородком в сторону шатров:

– Есть что пожрать?

– Есть. А ты кто?

Она вздохнула.

– Меня зовут Инна. Я Бродяга. И я подыхаю с голоду.

– Не умеешь охотиться и рыбачить? – удивился я.

– Прикинь: нет! – заорала она и закашлялась. Ее и вправду качало из стороны в сторону. Наверное, уснула от упадка сил и прозевала момент, когда ее прибило к берегу. – Не так-то это просто!

– Вообще-то просто.

– А ты Охотник, что ли?

– Ремесленник. Меня Тим зовут. Делаю оружие для Охотников. Охочусь не так хорошо, как они, но все же силок поставить или ловушку смастерить не проблема.

Инна подумала секунду.

– А я умею грабить пустые склады, дома и магазины. Но сейчас почти ничего нигде не осталось.

– Пойдем, я тебя накормлю.

Не знаю, зачем я это сказал. Иногда мы помогаем Бродягам, если те приходят, но просим не задерживаться в Общине. Сами никогда не нарываемся. Возможно, захотелось весь вечер заниматься этой тощей, но в целом симпатичной бродяжкой, чтобы Варвара психанула и вечером не приставала.

Инна скорчила подозрительную гримасу.

– А зачем это тебе?

– Жалко тебя.

– Хочешь меня в рабство взять?

– Где ты видала, чтобы Дети Земли брали Бродяг в рабство?

Инна снова подумала секунду. Я так понял, думала она быстро, но по ней мыслительный процесс был очень заметен. У нее даже нос начинал дергаться от напряжения. Она хмыкнула:

– Верно. А ты не такой дурень, каким кажешься. Пойдем. Но имей в виду, если что не то, я тебе первому глотку перережу. Успею.

Я не стал говорить, что Охотники, которые умеют крутить медведей, ее в бараний рог согнут при желании, а Матерь заговорит так, что Инна сама отдаст нож и попросит прощения. Поглядим на эту грязную задиру. Вероятно, на моем лице расплылась хитрая ухмылка, но Инна в этот момент привязывала плот к дереву и меня не видела. Впрочем, совсем уж спиной она старалась ко мне не поворачиваться.

Она долго возилась с веревкой – руки дрожали от слабости, – но помощи не просила, хоть и зыркнула в мою сторону пару раз. Я же не подходил – полоснет еще по горлу и отправит на тот свет за здорово живешь.

Я повел ее под дождем мимо навеса, где лежали ящики с молотками-гвоздодерами и прочими инструментами. Инна, скорее всего, решила к этому времени, что я вполне безопасен, подошла вплотную и зашагала рядом, чтобы уместиться под зонтом. Она была мне почти по плечо, вот такая маленькая.

Привел ее в большой шатер, где столовая для нашей старой Общины. Ночевали мы раздельно по полу и Кастам, но трапезничали вместе, хоть и за столом сидели в соотвествии с кастовостью: чем выше Каста, тем дальше от двери. Скоро обед, но в шатре пока никого не было, кроме Матери Анфисы. Светили масляные лампы. Анфиса сидела спиной ко входу и читала книжку. Пахло травами и приправами. Что-то кипело в кастрюлях.

— Кого ты привел, Тим? — поинтересовалась Матерь, не оборачиваясь.

Инна рядом со мной напряглась.

— Ее зовут Инна, — ответил я. — Она Бродяга.

— Чем тут воняет? — проговорила она достаточно громко, чтобы ее услышала Матерь.

— Бродяжка, хочешь сказать? Голодная, своенравная, с дурным характером и неблагодарная?

— С чего ты взяла? — спросила Инна дерзко.

Анфиса отложила книгу и повернулась к нам.

— С того, что я Матерь, а у Матерей — материнское чутье. Вы, Бродяги, блудные дети, что не могут обрести покой и не знают семейной любви. Зачем ты пришла к нам?

Инна откинула голову назад и тряхнула мокрыми волосами. Капли попали на меня, но я и без того уже промок под дождем.

– А ты это своим третьим глазом не видишь, что ли?

Анфиса расхохоталась.

– Мне интересен твой ответ.

– Я не знала, что приду к вам. Шла куда глаза глядят.

Я покосился на наглую гостью. Почему она не сказала про плот? Она ведь не пришла, а приплыла. Инна заметила мой взгляд и легонько пожала плечами. На какое-то крохотное мгновение мне захотелось рассказать про плот. Что мне Инна? Я ее знаю несколько минут. Но промолчал. Сам не знаю, почему.

Позади послышались голоса. Дождь к тому времени сбавил напор, но лило все еще прилично. Оживленно переговариваясь, вошла наша старая Община и почему-то Варвара и Федя. Иногда мы ходим друг к другу в гости, в этом нет ничего предосудительного. Впрочем, я и без чьих-либо объяснений мог догадаться, что Варвара потеряла в нашем шатре.

Когда Дети Земли ввалились в шатер, рука Инны дернулась к ножнам на поясе.

На Инну покосились, но здесь сидела Матерь, поэтому никто не стал задавать лишних вопросов. Уселись за стол и принялись есть. Инну тоже усадили – за тот конец стола, что ближе к выходу, возле меня и других из Касты Земли. Матерь разлила всем в большие чашки рыбный суп и кашу из ячменя. Раздали хлеб.

Инна, ничуть никого не смущаясь, поглощала еду так, что за ушами трещало. Кто-то хихикнул и заткнулся.

Когда все более-менее утолили голод, Анфиса произнесла:

– Это Инна, наш гость. Она Бродяжка.

Федя тут же высказался:

– По правилам, Бродяги у нас долго не должны задерживаться. Три дня гость, а после – в горле кость.

– Или работник! – вставила Варвара. – Нахаляву никому жрать не положено.

– Не волнуйся, – протянула Инна. Лицо у нее раскраснелось, на лбу выступили капли пота. – Уйду сегодня же.

– Да и не вздумай прихватить с собой чего-нибудь, – точно так же протянула Варвара.

– Да уж побрезгую.

– А жрать не брезгуешь?

В ответ Инна открыла рот и раскатисто рыгнула. Я никогда не слышал, чтобы девушки так громко рыгали.

– Нет, не брезгую.

Федя закис со смеху и захлопал в ладоши.

– Фигасе, вот ты даешь!

Варвара повернулась к Анфисе:

– Матерь, пусть на нее Зрячие взглянут. Не нравится она мне. Рожа подлая и глаза наглые.

– Зрячие? – удивилась Инна почти добродушно. – А ты слепая, что ли?

– Это у нас Каста такая, дура!

Анфиса негромко сказала:

– Хватит.

Инна проигнорировала ее и ответила Варваре:

– Зато без Каст живу.

– Видно, как ты живешь. Еле в теле душа держится.

– Зато у тебя тела уж больно много, коровушка.

Варвара вспыхнула, взмахнула пудовыми кулачищами:

– Ах ты, тварь!

Инна захохотала. Бесстрашная и почти безумная, подумал я. Полное отсутствие страха и осторожности.

Поскольку Варвара больше ничего не сказала, Инна насмешливо спросила:

– Что, сказать больше нечего?

Но ответом была тишина.

Я ошеломленно огляделся. Все, кто сидел за столом, застыли в разных позах: кто-то ложку до рта не донес, кто-то моргнул да так и сидел с закрытыми глазами и дурацкой улыбкой, Анфиса смотрела в сторону с легкой улыбкой, но тоже не шевелилась, как восковая статуя. Варвара разинула рот, вытаращила глаза, привстала, собираясь, видимо, идти бить морду Инне, но тоже окаменела в этой неудобной позе.

Вдруг резко, как удар грома, зазвенело. Мы с Инной вздрогнули.

Оказалось, это упала тарелка, выскользнув из чьи-то застывших пальцев.

И тут же, будто это стало сигналом, все Дети Земли в шатре принялись говорить. Хором, абсолютно синхронно, ровными неживыми голосами.

– Скоро, скоро наступит новый порядок… Владыка Тверди разрушит старый уклад и провозгласит новый…

Снаружи загрохотал гром, и пламя ламп затрепетало.

– …И будет кровь, и будет боль… Но невозможно истинное рождение без крови и боли…

– Вы чего? – вырвалось у меня.

Меня проигнорировали.

Все как сидели в своих позах, так и продолжили сидеть. Шевелились лишь губы.

– …И невозможно без смерти рождение нового. Всё предначертано, и невозможно ничего изменить.

Мы с Инной таращились на это зловещее выступление. Прежде я никогда ничего подобного не видел. Заболела голова под промокшей от дождя повязкой, запах лечебных трав усилился и стал каким-то противным. Если б не головная боль от травмы, я бы, возможно, что-то почувствовал бы – то, что чувствовали в это время мои друзья. Рана словно блокировала мои способности Дитя Земли.

Инна поглядела на меня:

– У вас так каждый день, да? Чокнутые вы все. Всё, я сваливаю.

Встала и двинулась к выходу, стараясь ступать потише. Я последовал за ней.

У выхода мы одновременно, не сговариваясь, обернулись. Народ за столом по-прежнему не шевелился и больше ничего хором не изрекал.

Инна откинула полог. За ним бушевал ливень. Лило как из ведра. Перестарались Заклинатели, чертыхнулся я в очередной раз.

– Шлак! – прошипела Инна. – Хотела переночевать здесь, но сейчас никакого желания спать среди шизиков… Ладно, Тимка, я пошла, чао-чао.

– Поплывешь на плоту? В такую погоду?

– Не впервой…

– У тебя шест почти сломан, ты в курсе?

– Посрать. Новый найду.

– И снова будешь голодать?

– А что ты предлагаешь?

– Я б тебе еду собрал на первое время.

Она заколебалась.

– Собери… А я тут под навесом посижу.

– Хорошо. Возьми мой зонт.

Я протянул ей зонт, она приняла его немного неуверенно.

– Ты добрый…

– А ты думала, все Дети Земли злые?

– Я думала, что все Дети Земли чокнутые. И оказалась права. Ты посмотри на них! Что это с ними?

– Кажется, они что-то слышат.

– А ты почему не слышишь? Ты что, ненастоящее Дитя Земли?

– Настоящий, – неохотно ответил я и показал пальцем на повязку. – Но я вчера ударился головой.

– Понятно.

Она раскрыла зонт и пошла к навесу под проливным дождем, по раскисшей тропинке, почти в полной темноте; только на шестах, вбитых в землю, тускло горели масляные фонари.

Я вернулся в палатку, надеясь, что оцепенение прошло, но какое так! Все так и сидели неподвижно и к тому же начали глухо гудеть. То ли голосовыми связками, то ли еще чем.

Я схватил несколько краюх хлеба, крупно нарезанные куски мяса, вареные овощи, покидал все это дело как попало в кучу и завернул в полотенце. Выбежал под дождь и проскочил под навес, где на ящике с инструментами сидела Инна. В темноте ее едва было видно.

– Где жрачка?

– Вот. Не по себе мне…

Не хотел ей в этом признаваться, но вырвалось. Я почти был уверен, что застыла вся Твердь, провозглашая прибытие Владыки.

– Фигасе, – сказала Инна, принимая от меня сверток. – Даже тебя пробило от всей этой жути… Всё, спасибо, я пошла.

– Подожди, – сказал я. – Сейчас пройдет.

Не знаю, зачем я ее задерживал. Наверное, потому что сам боялся оставаться в Тверди. Надеялся, что Инна останется до того момента, когда все придут в себя. Или потому что подозревал, что сам должен был говорить эти слова и окаменеть, вот только рана на башке все изменила, и теперь я был как бы чужим среди своих. Как и Инна в некоторой степени.

– Уверен? – спросила она. Видимо, сама не горела желанием в такую непогоду куда-то плыть на плоту.

– Уверен, – сказал я, хотя далеко не был уверен.

Она посмотрела на меня снизу вверх. Ее лицо напоминало тускло-бледный овал, отдельных черт не различить. Наклонила голову к плечу.

– Почему ты так обо мне заботишься? Трахнуть хочешь? Из ваших не дает никто?

Я не выдержал и хохотнул. Если Инна намеревалась меня поддеть, то добилась прямо противоположного эффекта.

– Чего ты ржешь? – набычилась Инна.

– Трахнуть тебя не хочу, ты слишком худая и грязная. А насчет «никто не дает» – тут ситуация скорее обратная.

– В смысле?

– Неважно… – Я поправил повязку. – Я когда-то бродил как ты. С одним Бродягой… то есть он был не совсем Бродягой. Но те времена я до сих пор помню. Это было классно.

– Чем?

– Свободой. И тем, что ты ничего не знаешь о завтрашнем дне и тебя это не парит.

– Точно! – оживилась Инна. – Никакой предопределенности, сплошная спонтанность.

– Как заумно ты говоришь.

– Много читала. Думаю, что смысл жизнь в том, чтобы найти это состояние спонтанности. Уметь просто плыть по течению и наслаждаться видами. И не важно, что будет завтра. Хотя, видишь, завтра я уже не умру от голода.

И она показала сверток с едой, что я ей всучил пару минут назад.

– Смерть всё равно придет. И жить мне не так уж и долго. Но я хочу прожить свою короткую жизнь так, чтобы не было обидно умирать. Не было обидно, что проторчала на одном месте, думала, как велят, делала, что велят. Пусть я буду голодать, но это будет результатом моих собственных поступков, а не чьего-то решения. Но если я буду сытой в результате чего-то решения, значит, я встретила поистине доброго человека, а это очень важно.

Я не нашел, что ответить.

А Инна продолжала:

– На машинах сейчас не поездишь, все уже проржавели окончательно. Бензина нет. Только на своих двоих или на плоту. Плот, правда, неважный…

– Я могу починить твой плот, – вырвалось у меня.

Она задумалась.

– Слушай, ты можешь уплыть вместе со мной. Ты ведь уже путешествовал с Бродягой и помнишь об этом до сих пор. Значит, это твое! Значит, ты более-менее нормальный, а не зомбированный мураш.

Я хотел сходу ответить, что нет, никуда я с тобой не поплыву, это невозможно, но язык словно прилип к небу. Почему это невозможно? Я уже это делал. Дождь между тем ослаб, сейчас лишь капало немного с невидимых небес.

Все же выдавил:

– Нет, я остаюсь.

– Как знаешь, – равнодушно проговорила Инна. – Прощай…

Встала и ушла, придерживая у груди сверток и держа над головой зонт.

А я понурился и потоптал назад, в шатер. Там уже звучали обычные разговоры, будто ничего и не случилось. Да и не помнил из них никто, что произошло. Я уверен в этом.

Только вот заходить как-то совсем не тянуло. Дети Земли в шатре наверняка заметили наше с Инной исчезновение, но никто не встревожился и на поиски не побежал. Обычно человеческое сознание, если замечает что-то совсем необычное, просто стирает это событие из памяти или находит какое-то логическое объяснение. Видимо, они решили, что мы незаметно свалили куда-то.

Я пошел по лужам куда глаза глядят и очутился на территории шатров, где обитали представители Касты Неба. Высшая Каста ночевала в персональных небольших шатрах, в отличие от средней и низшей. На каменистом склоне черными буграми торчали шатры, освещенные тусклыми лампами на шестах у входа. На приличном расстоянии друг от друга, между прочим.

До ушей донеслось дивное пение. Звонкий и сильный девичий голосок выводил ангельские рулады. Я остановился. Пение слышалось из ближайшего шатра. Входная занавесь приоткрыта – наверное, для доступа свежего воздуха.

Альфия! Я не раз слышал ее пение. Это нечто потрясающее, абсолютно неземное. Так пели эльфы, о которых много написано книжек в старом мире. Возможно, из-за голоса я и влюбился в Альфию.

Совершенно ни о чем не думая, достал деревянный цветок из кармана и прошлепал прямо ко входу в шатер.

На пороге остановился. Переступать порог жилья члена высшей Касты без разрешения нельзя. Внутри горело множество масляных светильников в прозрачных полусферах, сконструированных Мастерами. Эти полусферы как-то усиливают свет – или создают иллюзию большей яркости; не знаю точно.

Кровать занавешена красивыми шторами, видны стол, два стула, шкаф, комод, зеркало на тумбочке. На стенах висят амулеты из перьев и костей, ловцы снов и злых голосов, связки костяных пластин с именами Праматерей и Праотцов, гитара и свирель.

Альфия сидела перед зеркалом, смотрела на свое прекрасное отражение и пела. Заметила мою тень и, оборвав пение, обернулась.

Закатила глаза.

– Чего тебе?

– Ты классно поешь, – вот и все, до чего я додумался.

Я мялся на пороге, мокрый и – со стороны – наверняка смешной и несуразный.

– Спасибо, – подчеркнуто вежливо промолвила Альфия. – Что-то еще?

Она явно хочет, чтобы я поскорей ушел, догадался я в панике. Но я не могу уйти вот так! Не могу оторваться от лицезрения ее белой кожи, черных глаз, четко очерченных бровей и алых губок, ее пышных волос…

Все же спохватился и взял себя в руки.

– Я собирался подарить тебе кое-что… Вот это. Сам сделал. Только не успел покрасить…

Протянул через порог цветок.

Альфия как царица элегантно встала и подошла ко мне. На ней было длинное платье, расшитое цветами. Она любит цветы, это я точно знаю. И еще любопытство сработало.

– Что это?

Она взяла цветок, и я ощутил прохладу и нежность ее пальчиков.

– Красиво. А почему ты не успел покрасить? Надо было сначала покрасить, а потом приносить.

– Я так и хотел сделать, но потом пошел… и услышал, как ты поешь, и…

Она засмеялась в ответ на мою нелепицу.

– Ясно! Потерял голову.

И посмотрела на меня слегка исподлобья, сквозь полуопущенные ресницы, с легкой улыбкой, от которой у меня чуть не случился обморок.

Да она меня понимает! Знает о моих чувствах к ней!

– Да, потерял, – признался я. – Ты мне очень нравишься.

Альфия резко стерла улыбку с лица.

– Так, стоп! Восхищаться мной можно, но не нужно перегибать палку.

– В смысле, перегибать палку?

– Много о себе думать.

– Но я не думаю о себе много!

– Ну да, не думаешь, а порог переступил. Ты нарушил порядок Тверди.

Я посмотрел под ноги. Действительно, переступил порог. Когда это я успел? Когда отдавал цветок? Совсем потерял голову.

– Дурацкий порядок! – вырвалось у меня.

Она приподняла тонкие прямые брови.

– Что ты сказал?

Я промолчал.

– Кажется, – медленно проговорила Альфия, – ты о себе слишком много возомнил. Ты уже сидел в клетке, но из нее тебя вытащил Палач. После этого ты, видать, считаешь себя особенным? После того, как вернулся из путешествия с Палачом, ты изменился. Стал много о себе думать!

– Да не думаю я о себе много! – внезапно заорал я.

Альфия немного отстранилась и с улыбкой покачала головой.

– Да, совсем тяжелый случай. Ремесленник зашел без приглашения в шатер к Певунье и повышает на нее голос.

Подошла вплотную, и я уловил тонкий аромат волос и чистой кожи. Пропела тихо и внушительно:

– Ты мне не ровня и никогда ровней не будешь, проживи хоть сто лет.

Отошла и бросила через плечо в меня деревянный цветок, который я вырезал столько дней после работы. Он отскочил от моей груди и покатился по полу.

Меня затрясло – то ли от обиды, то ли гнева. Или безысходности? Я и вправду Ремесленник, и этого не изменить.

Сказал дрожащим голосом:

– Ты не знаешь будущего, ты не Зрячая. Ты не знаешь, кем я буду через сто лет…

– Тут и знать ничего не нужно. Всё предначертано, и невозможно ничего изменить.

Я вздрогнул. Она дословно повторила слова, которые проговорили Дети Земли в трансе.

– И вообще ты совсем от рук отбился. Я должна сообщить о тебе Матери Кире. Вдруг ты заболел. Вон и повязка на тебе какая-то…

Повернулась и толкнула меня, так что я вывалился прочь из шатра. Я отступил, и в этот миг появилась Инна. Она вышла из-за шатра, шлепая мокрыми стоптанными кроссовками по лужам. В руке – сломанный окончательно шест для плота.

– Ах вот ты где… Мне нужен шест…

Она остановилась – заметила Альфию в проеме двери. Та смерила ее взглядом.

– А ты еще кто такая? Тебе нужно уйти.

Инна тут же огрызнулась:

– А тебе нужно завалить хлеборезку. Тим, у тебя есть целый шест?

– Да…

– Дашь?

– Да, хорошо.

Вмешалась Альфия, с удивлением выслушав наш диалог:

– Никто не даст тебе никакой шест. А Тима надо посадить под замок.

– За что? – изумилась Инна.

– Не твое дело, бродяжка. Я иду к Матери Кире.

Инна вытаращила глаза и повернулась ко мне.

– Это она серьезно? Чего она такая противная-то? Никто по голове никогда не стучал? И по жопе жизни не учил?

– Да как ты смеешь, бродяжка, говорить такое? – взвизгнула Альфия. Я впервые в жизни видел ее такой. В нежном голосе, которым я всегда восхищался, появились резкие, неприятные нотки. Лицо исказилось.

Но Инну было не сбить с толку.

– Поумерь пыл, фифа.

– Тебя тоже надо под замок, – заключила Альфия.

Инна широко осклабилась.

– Не родился еще человек или мураш, который посадит меня под замок.

Альфия проигнорировала ее. Вышла из шатра и собралась идти к шатру Матери. Но Инна неожиданно сильным толчком вынудила ее вернуться на место.

– Захлопнись, стерва недоразвитая! Ты чего такая борзая-то?

– Помогите! – крикнула Альфия. – Тим, останови ее!

Но я растерялся. Все произошло слишком быстро. Инна и Альфия начали бороться – Инна пыталась закрыть ладонями рот кричащей Альфие, а та укусила палец Инне. Бродяжка зашипела и ударила Альфию прямо по красивому холеному личику. Певунья упала, как подрубленное дерево, но кричать не перестала.

– Да заткнись ты! – зарычала Инна.

И Альфия внезапно замолкла, словно требование Инны возымело на нее действие. Но в следующий миг ловко свалила Инну с ног приемом «ножницы» – нас разным боевым приемам учил Отец Лазарь из той Общины, что объединилась с нашей раньше всех, не считая Общину Матери Киры. Инна упала, и девушки сцепились друг с другом.

Я ожил и подбежал их разнимать, но Инна со скоростью атакующей змеи выхватила свой кривой нож, и ее локоть дернулся несколько раз туда-сюда как поршень в машинах старого мира. Я как раз наклонился над дерущимися, и на меня брызнуло липким и теплым.

Инна сразу же вскочила на ноги.

– Я же говорила, что убивала людей много раз! – выкрикнула она сдавленно. – Валим, Тима, ты теперь тоже под подозрением. На тебе кровь!

Я не мог оторвать глаз от Альфии – она слабо шевелилась на циновках, держалась за живот, лицо ее стало еще более бледным, чем раньше, а под ней растекалась темная лужа. Она быстро затихла, и я, полностью оглушенный, поглядел на свои руки и грудь: на них тоже была кровь. Взгляд упал на мой деревянный цветок – кровь забрызгала и его, и теперь он был алым, как и планировалось…

Я ничего не соображал, мысли из башки вымело напрочь. Куда-то меня тащила Инна, мы очутились снаружи, там уже было темно, и удивительно, что никто не прибежал на крики. Возможно, никто не услышал, остальные собрались где-то в одном шатре далеко отсюда, такое бывало. Нам просто очень повезло…

Под навесом я внезапно пришел в себя и собрался с мыслями. Кажется, к этому все и шло: я должен покинуть Твердь, но требовался пинок под зад, чтобы я не колебался. Только я не подозревал, что пинок будет таким ужасным… Вместе с Инной кинулся на берег, где был «пришвартован» плот.

Если все предначертано и ничего нельзя изменить, подумалось мне, то моей вины ни в чем не может быть. Просто все происходит так, как должно произойти.

Напрягся и выдернул один из шестов, держащих навес. Навес, естественно, рухнул, но мне было все равно. Схватил на полном автомате ящик с инструментами. Мы прыгнули на плот, я бросил возле палатки Инны ящик и оттолкнулся новым шестом. Мы бесшумно поплыли почти в непроницаемой темноте вниз по течению, на юго-восток.

Наверное, я не хотел давать себе передышки, чтобы не думать ни о чем, поэтому толкал плот как безумный, до тех пор, пока шест перестал упираться в дно. Все это время Инна сидела на плоту и смотрела на меня. Я не видел ее лица, но отчетливо ощущал взгляд, хотя у меня пропали паранормальные способности.

Наконец, когда я обессиленно сел напротив нее, она заговорила:

– Не переживай, Тима. Ты нормальный, а эта стерва не твой уровень. Получше найдешь. Я тебя увезу подальше, а потом мы попрощаемся. Я не привыкла к компании. Тебе куда?

Она так спокойно и рассудительно говорила, будто бросить все и уплыть невесть куда после убийства – самое обыденное дело. Для нее, вероятно, это так и есть. Что ж, не дождется сегодня ночью меня Варвара…

– Почему ты потащила меня за собой? – неживым голосом спросил я.

– Потому что чувствую благодарность. Тебе там не место. Ты должен найти свое место в жизни. Ну так куда бы ты хотел пойти? Сейчас перед тобой сто дорог.

Я задумался. Думал долго и наконец ответил:

– Хочу найти Тима Палача и Падшую Владу.