Только для посетителей

Я прибыл в Эль-Рахбад в разгар сезона. Не самое лучшее место для туриста на южном побережье Средиземного моря. Слишком старый город, слишком много видели и помнят его камни. Это чувствуешь, когда плутаешь по его закоулкам, особенно в жарком полуденном мареве. Город лениво дремлет, а его подспудные вибрации, его дыхание — пышут усталой злобой. Камни видели слишком много, и их раздражает очередное суетящееся насекомое.

Эль-Рахбад видел и арабов, и испанцев, видел стяги победоносных армий Наполеона, слышал в ночи грызню Пустынных Крыс и корпуса Роммеля. Но я не за его историей приехал. Мне нет дела до камней. Мне нужна только она. Только один разговор.

Дурная слава манит безумцев — так уж повелось. И у этих пропитанных пылью улиц такая слава была. А раз уж я погнался за легендой о городе, где живые говорят с мёртвыми, значит и я не совсем здоров. Так? В любом случае это была последняя соломинка, все остальные средства я уже испробовал.

Я свернул на базар и тут же пожалел. Мои скитания хоть и были до того бесцельными, но они хотя бы проходили в гордом одиночестве. Здесь же, несмотря на жару и пыль, царил истинный Вавилон.

Человека, толкнувшего меня, я сперва принял за воришку. По крайней мере, так я думал. Но никто, кроме угрюмых типов в чёрных штанах и рубашках, не пытался его задержать. Обычно вора ловят всем миром, но от этого человека все отшатывались, как от огня. Его догнали недалеко от поворота, повалили, стали бить и вязать. К безобразной сцене неспешно приблизился рослый человек с густой чёрной бородой. Он что-то сказал, и схваченного тут же вздёрнули на ноги и увели.

— Ещё один проклятый попался, — проговорил ближайший ко мне торгаш — пожилой и невообразимо тучный. — Отведи беду, Аллах.

— А что он сделал? — не удержался я.

Он смерил меня взглядом, распознал приезжего и благодушно ответил:

— Говорил с мертвецами, ясное дело. По нему видно, что молится Гекате.

Последнее слово торгаш произнёс с отвращением, словно выплюнул.

— Бежал к перекрёстку, — добавил он тихо. — Думал вымолить спасение. Но ничего — от стражей не уйдёшь.

У меня было много вопросов, но торгаш не вызывал ничего, кроме омерзения. Я мог бы купить пару безделушек и тем самым сделать его словоохотливей, но не стал. Извинившись, я ушёл прочь.

Жара почти добила меня, когда я пересёк площадь, но я держался. Анна, милая Анна! Я не имел права просто лечь и умереть. Сперва я должен был узнать.

Неземной аромат выдернул меня из пыльной преисподней, придал миру красок и контраста, которые столь безжалостно выжигало злое солнце. Так пахла корица, так пахли апельсины, так пах кофе.

Кофейня стояла на углу очередного перекрёстка. Ирония: город, где живые говорили с мертвыми, состоял из сплошных перекрёстков. Ряды пыльных крестов, уходящие вдаль — как на старом кладбище.

Я толкнул резную дверь и окунулся в прохладный полумрак кофейни. Удивительно, но кондиционера внутри не было, а холод был. Впрочем, это не та загадка, которая меня действительно волнует.

— Доброго дня вам, — приветствовал меня мужчина за стойкой. — Чем вас угостить?

— Добрый день, — устало отозвался я. — Угостить? Дайте-ка подумать.

— Могу подсказать, — мужчина повернулся к чёрной доске, исписанной убористым почерком, и показал на верхние строчки. — Сегодня мы приготовили Колумбию и Кубу. Отличные зёрна, я рекомендую. Но если вы сами знаете, чего хотите, я или Джулия сделаем для вас, что угодно.

Знал ли я чего хочу? О да. Но и кофе был бы не лишним.

— Обращайтесь, — светловолосая девушка выглянула из-за какого-то аппарата, в котором я не сразу распознал кофемашину. — Я Джулия. Для друзей просто Джул. Надеюсь, мы подружимся.

Я кивнул, а мужчина перехватил мой удивлённый взгляд.

— Да, у нас тут не только традиционный кофе. Господин Омар не стесняется идти в ногу со временем.

Я поблагодарил его за пояснение, попутно присмотревшись к бейджу. Серхио.

— Вы не местные, да? — спросил я.

— Да, у господина Омара все сотрудники приезжие, — подтвердил Серхио. — Я из Андалузии, например.

— А что так? Не доверяет ваш шеф соотечественникам?

— Нет, — улыбнулась Джул. — Дело не в этом. Просто они очень суеверные, а мы нет.

— А суеверия вредны для бизнеса, — добавил чей-то скрипучий голос.

Он вышел в зал в роскошном халате и с маленькой чашкой кофе на подносе. Омару на вид было лет пятьдесят, но местные мужчины плохо поддавались возрасту, так что он мог быть куда старше.

— За счёт заведения, — он торжественно поставил кофе передо мной. — Это Кения. Терпкий, крепкий, мужской вкус.

— Значит, Колумбия с Кубой подождут, — флегматично отметил Серхио, отступая вглубь скромной кухоньки. — Кения из новой партии, Омар-эфенди? Я ещё не пробовал.

— Только что распечатал, — бросил хозяин ему вслед.

— Ваши сотрудники дегустируют напитки? — спросил я, пригубив кофе.

— Разумеется. Иначе как они направят дорогих гостей к тому, чего желает сердце?

— Прямо все сорта, какие привозите? — не унимался я.

— Конечно. Все сорта, все купажи, практически любые напитки и блюда — за малым исключением. Вообще Серхио и Джулия знают все вкусы в моём заведении, и когда дело касается гастрономии, им нет равных. Клянусь Аллахом, не знаю, что я бы делал без них. Но когда дело касается особенных пожеланий, — он развёл руками. — Увы, здесь вам никто не советчик. Остальное — дело исключительно дорогих гостей.

— Остальное?

— Люди порой хотят чего-то иного, нежели наслаждения вкусом и ароматом кофе. А тот, кто знает, чего хочет, всегда обретает искомое. Вот вы, дорогой друг, явно знаете, чего хотите. Вы неспроста в Эль-Рахбаде? Чего ищете, поведайте старику Омару?

— Я пришёл по следам легенды.

— Здесь ходит немало легенд, дражайший.

Я кивнул, наслаждаясь ароматом кенийского кофе.

— Да, легенд много. Я же слышал о том, что в этом городе живой может поговорить с теми, кого уже нет.

Омар загадочно улыбнулся. Он обошёл стойку, засыпал в турку кофе, залил водой и поставил на раскалённый песок, жаровня с которым соседствовала с кофемашиной. Классика и модерн здесь шли рука об руку.

— По-старинке, — сказал он, усаживаясь напротив меня. — Мёртвые говорливы, друг мой. И мы порою сами не знаем, чего просим, когда ищем общения с ними. По сути, для нас их больше нет, даже друг для друга их нет. Это одиночество озлобляет, порождает жажду общения и больного любопытства. И в Эль-Рахбаде каждый знает, как опасны порой их слова.

— Опасны? — я пригубил ещё кофе.

— Они знают всё, помнят каждую мелочь, они жаждут общения и не умеют врать. И что-то из того, что они унесли с собой на ту сторону, может оказаться нежелательным здесь.

— Я видел, как люди в чёрных одеждах схватили какого-то бедолагу на базаре.

Омар понимающе кивнул.

— Стражи, — тихо сказал он. — Инквизиция. Они ловят проклятых.

— Инквизиция? Серьёзно?

Омар тихо рассмеялся.

— Это не те инквизиторы, что были тут при испанцах, — заверил он. — Это скорее те, кто собирает... знания. И тех, кто их хранит.

— Знания умерших?

— Да.

— А что будет с тем человеком?

— Его будут допрашивать. Они умеют это делать, так что он расскажет всё до мельчайших подробностей. А потом... участь проклятых незавидна.

Мне стало не по себе. Человека будут пытать только за то, что он якобы говорил с мертвыми.

— За что им это?

— Это не их вина, а беда. Когда ты тронут Гекатой, отказаться от её дара не получится. А мертвые... для них слова и знания — единственный мостик с миром живых. Только так они ещё могут влиять на наш мир. Доказать самим себе, что небытие ещё не до конца владеет ими.

— Влиять? Как?

На какое-то время Омар задумался, разглаживая жидкую бородёнку и глядя на огонь. И он рассказал:

— Сын сапожника с соседней улицы был проклят этим даром. Он говорил с теми, кого уже нет. Так он узнал, с кем из мужчин была жена одного уважаемого человека. Она поведала ему о том. И о том, что ушла из жизни по вине мужа. Итог: ревнивец убил одного из любовников, а потом был убит и сам братом той женщины. И это лишь история запретной любви. Тайны, которые касаются интриг, денег, тёмных секретов сильных мира сего — вот, что может стать доступно тем, на кого легла длань владычицы перекрёстков.

— Опасные знания, — догадался я. — Инквизиция сторожит их.

— Да, — протянул Омар, — И нет...

Он понизил голос до шёпота.

— Дорогой мой, потому они и вытягивают секреты калёным железом, что они кому-то нужны. Ну а раз мертвые могут поведать, что угодно, то и проверяют всех. Хотели бы они хранить секреты — убивали бы проклятых на месте.

— Почему проклятых? Разве это не... чудо? — возмутился я, устав слышать от него это слово.

— На а как ещё назвать человека, которого преследуют со своими секретами мёртвые души? И сколько ни молись Гекате, легче не станет.

— Это какой-то местный культ? — я попытался хоть немного сменить тему беседы, прикидывая, как перейти к главному.

Омар рассмеялся и покачал головой.

— Упаси Аллах от таких культов! Нет, дражайший, у мёртвых богов нет и не может быть культов. Есть лишь наследие и, как вы говорите, легенды. Вы ведь знаете, за какой легендой пришли? Знаете, чего хотите?

Я смотрел на него, на эти странные, горящие потусторонним зелёным огнём глаза. И на фоне этого всего Джул и Серхио продолжали, как ни в чём не бывало работать. Словно и не было при них этого разговора. Не суеверные — так они сказали. Повезло Омару-эфенди с работниками.

— Да, я знаю, — ответил я наконец и опустил глаза.

Кофе в турке медленно подходил к точке кипения. Я поёжился — здесь стало ещё холоднее, если только мне это не показалось.

— А если коснуться наследия Гекаты, — начал я пересохшими губами, — можно ли общаться с теми, кто завершил свой путь далеко отсюда?

Омар раздумывал над моим вопросом, пока его работники неспешно готовили сэндвичи для витрины. Атмосфера заведения трещала по швам от этого дисгармоничного сочетания мистической мудрости и повседневной рутины.

— Там, откуда они приходят, нет времени и места. Важно лишь то, что они могут сделать, на что или на кого могут влиять. Слова мёртвых — знание, оружие и медленный яд. Поэтому их слушают безумцы.

— Или отчаявшиеся люди, — добавил я.

— Отчаяние и безумие, мой друг, часто идут рука об руку. Но если вы твёрдо знаете, что вам нужно, никакие тёмные истины не собьют вас с пути.

Он снял турку и перелил кофе в чашку.

— Серхио, обслужи гостя, — сказал он и, откланявшись, удалился.

— Значит, определились? — уточнил Серхио, приняв чашку и добавив в неё специй из разных флакончиков. — Корицу тоже добавлю — вкус по идее будет более насыщенный.

Я лишь пожал плечами и принял чашку. Пахло странно. Сладко. Корица, мускат... ладан? Я отпил немного — язык сперва решил, что я кью не жидкость, а пыль, костный прах. Но потом ощущение прошло, остался лишь сладковатый привкус напитка и неведомые мне нотки горечи, соли и терпкой пряности.

— Что это?

— Асфодель белая, — Джул показала коробочку с сушёными лепестками. — Мы делаем из неё пряность. Она прямо тут растёт, под окном кофейни.

На перекрёстке, подумалось мне.

— Местные говорят, что это слёзы умирающей богини, — добавил Серхио откуда-то издалека. — Она оплакивала себя и свой ушедший в небытие род, оставляя смертным своё проклятие, как дар. Эти цветы растут там, где в священную для богини землю упали горькие чёрные слёзы.

Я молча смотрел на Серхио и Джул. Они суетились за стойкой, улыбались, о чём-то шутили. А мне было холодно, как в могиле.

— Тот, кто выпьет слёзы, будет проклят навеки, — сказала девушка. — Ну, по легенде. Однако местные знают, что если смешать слёзы мёртвых с напитком живых, то это значительно ослабит их эффект. Так можно коснуться наследия Гекаты. Временно стать проклятым.

В горле у меня пересохло. Хотелось пить, но из питья у меня был только кофе с привкусом белых цветов.

— И вы... когда-нибудь... это пробовали? — спросил я.

— Нет, конечно, — ответил Серхио. — Это особый напиток. Только для посетителей.

— Для тех, кто знает, зачем пришёл, — добавила Джул. — Бариста, вроде нас, не могут консультировать по таким вопросам. Здесь лишь один ориентир — вы сами.

Они говорили ещё что-то, но я не слушал. Хотелось воды, смыть вкус пепла, но мне не хватало сил разлепить губы. Анна, милая Анна! Неужели ты и впрямь стоишь где-то рядом, смотришь на меня своими прекрасными глазами, ждёшь, когда я замечу, увижу, услышу? Милая Анна!

Соседний стул жалобно скрипнул, принимая грузную тушу. Моряк, судя по виду. Седой, с обветренным лицом и красными от соли руками.

— Жара, как в пекле, честное слово, — заметил он.

Я согласился скорее из приличия, чем для того, чтобы поддержать беседу.

— Я ещё в восемьдесят втором, как помнится, вышел в море первый раз. Так вот, такая же жара стояла.

— Долго ходили по морям? — произнёс я с величайшим трудом.

— Тридцать четыре года, парень. А потом здесь обосновался. Тут место неплохое, тёплое, море рядом, работа есть. Жаль лишь, что город тяжёлый, злой и чужих не любит. Меня, кажись, тоже так и не полюбил, как я ни старался.

— Тридцать четыре года. Солидно. Торговый флот?

Старик приосанился.

— Он самый, парень. Я в море ещё с младых ногтей. Родился на шхуне. Ходил по Средиземному, потом через Атлантику. Карибы, парень, — вот это я тебе скажу местечко. А какие мулатки — ух! Потом вот я сюда приплыл и бросил, так сказать, якорь. По здоровью, конечно же, сошёл на сушу, но уже через полгода занемог без моря, да и купил яхту. Рыболовецкую, конечно — самое оно для старого моряка. Я морем сызмальства пропитан, всю жизнь оно меня не отпускало, да так и забрало к себе.

Я поднял на него взгляд.

— Море тебя забрало, отец?

— Ну да. Вышел на ночной лов, а там из-за мыса шквал налетел. Яхта вдребезги, а меня на дно. Море оно такое, если захочет забрать, то хоть греби, хоть не греби — всё едино.

От него пахло водорослями и рыбой, солёные руки казались мокрыми, как и волосы, и одежда. И взгляд. Он смотрел не на меня и не сквозь меня, а словно бы в никуда, в пустоту, где ничего нет.

— Жарко тут, — старик закашлялся. — Рому бы со льдом. А потом трубочку забить.

— Это кофейня, отец.

Он огляделся вокруг.

— И то верно, парень. Ну я пойду, а ты нос не вешай. Знаешь, когда сильно чего-то хочешь, преграды словно исчезают. Тот вахтовик тоже исчез, и никто не узнал, что это я его. И не смотри так. У меня дочь, она свадьбу тогда играть хотела. Да и дом молодым нужен. А этот прощелыга — да его и не хватился никто. Притопил я его, как только расчёт мы получили. Никто не видел, никто не знал. Только море. Вот оно и решило потом за меня, забрало к себе.

Я повернулся в другую сторону, стараясь отвлечься и не слушать более его болтовни, но лишь увидел нового собеседника. Молодая девушка сидела на соседнем стуле, понуро опустив голову. Растрёпанные серые волосы висели безобразными прядями, скрывая её лицо.

— Ты не из этих, — сказала она. — Сразу видно — интеллигент. А я из деревни. Думала вырвусь, но нет. Мать тогда ещё говорила, мол, принесёшь в подоле — убью шалаву. Вот я и ушла от неё, ждала дитя, как чуда. Но чудо пришло, когда я не была готова, и я... я... Я быстро всё сделала, ещё утром в тот же день. А когда нашли меня, то оказалось, что видели всё трое местных ребят. И знаешь... полиции не было. Такое в нашем городке не прощают. Добрые люди за мной пришли и сами всё сделали.

Она вскинула подбородок, и под густой чёлкой я увидел пустующие глазницы, а на шее косой шрам. Я крепче сжал чашку, жажда боролась во мне со страхом увидеть ещё больший кошмар.

— Что ты расселся на нашем перекрёстке? — вопила за окном старуха в белых одеждах. — Чего знать-то хочешь? Кто к кому по ночам на свиданки бегал? Или может, хочешь знать, чем ещё промышляет этот хрыч Омар? Колдун он, пасынок Гекаты. А ты не знал? И его халдеи тоже колдуны. Змеиное логово!

Я искал, куда спрятать взгляд, и не находил. Они шептали, кричали, насмехались, умоляли.

Анна, милая Анна! Я шёл, чтобы исповедаться тебе, но в итоге сам слушаю исповеди мертвецов.

— Встань и выйди на перекрёсток, — прогудел над ухом зычный бас. — Оттуда всё видно, во все стороны. Там и найдёшь, что ищешь.

Я побоялся оборачиваться к говорившему, а ноги уже сами приготовились нести меня к выходу.

— Вы сидите, сидите, — раздалось откуда-то из невообразимого далека.

Серхио придержал меня за руку. Мягко, но решительно.

— На вас лица нет, — добавил он.

Его рука была невообразимо горячей, его касание обжигало. Живые плоть и кровь, их тепло было невыносимо для меня, я чувствовал боль, злость и зависть. Зависть к живому человеку. Мысль о том ,как я его ненавижу, жгла изнутри мой бедный разум. Ненавижу за то, что он дышит, слышит и говорит, просто живёт. За то, что ему светит проклятое Солнце, а мне остаётся только пронизывающий холод и тишина. Но стоило ему брать руку, как странные немотивированные чувства отступили.

— А они всё рыщут и рыщут, ловят слепышей в надежде узнать, где их сокровище.

Новый голос был тихий, он не вызвал во мне ни страха, ни отвращения.

— Сокровище, — проговорил я, глядя на незнакомца, — у каждого своё.

Он смотрел исподлобья холодными блеклыми глазами, на губах играла усмешка, руки дрожали, одежда выцвела и висела на нём мешком. Зато осанка — она выдавала его с головой. Кем бы ни был этот мужчина, он точно когда-то служил в армии.

— Есть такие сокровища, которые нужны всем. Губернатор поручил нам в своё время казну. Парень, я столько золота не видел никогда. Надёжно спрятали мы его, и фрицы сколько не искали, ничего не нашли, но у них умели спрашивать, так что я...

Он сложил пальцы пистолетом и сделал несколько «выстрелов».

— Со мною было семеро солдат. Пришлось повозиться. А после войны я часто приходил туда, касался руками монет, безделушек. Этот свет, отражённое от металла солнце... Ты знаешь, как он греет душу? Знаешь?

Я покачал головой. Душу мне грела только Анна. Когда-то давно, в другой жизни.

— А потом они вернулись. Губернатор, его семья, друзья. Они очень хотели всё назад, особенно эти... святоши. Реликвии креста и полумесяца, говорили они, нужно вернуть. Я им не поверил — они лишь хотели знать, где лежит моё солнце. И тогда я спрятал это знание от всего мира. Одним щелчком.

Он повернул голову, и я увидел старую запекшуюся кровь там, где зияла дырка в его бритом черепе.

— Но там, где Мадонна плачет над теми, кого побивали камнями, всё ещё таится моё дорогое солнце, которое никогда не заходит за горизонт.

— Я понял, — мне начал надоедать назойливый призрак.

— Слышишь? Золото церквей всё ещё там! А шавки всё не уймутся!

— Хватит о золоте! — огрызнулся я.

Они чувствовали мой гнев, грелись в его лучах, и, не видя друг друга, тянулись ко мне. Их истории и жалкие исповеди, всё это было пустым мельтешением, бессмысленными словами тех, кого уже нет.

И только тогда, окружённый толпой, я увидел её. В последний раз, как в самый первый — сквозь толпу в переполненном зале. Но на этот раз не было игривой улыбки, не было искры. Был взгляд без чувств и эмоций, даже без осуждения. Боже, лучше миллион упрёков, чем этот взгляд!

— Анна, милая Анна, — прошептал я, и она услышала меня. — Я так хотел сказать... покаяться, попросить прощения. За тебя, за ту женщину, за всех тех женщин... за боль. Со мной больно, я знаю.

Голос призрака был полон такого льда, что могильная прохлада зала показалась мне залитой майским солнцем улицей нашего родного городка.

— Больше не больно. Ни мне, ни другим. Я ушла, как только всё узнала.

— Я искал тебя, я хотел... исправить.

— От боли уйти сложнее, чем от тебя, — продолжала она. — Но я нашла выход. Я долго терпела, боролась, но та жизнь, что теплилась во мне, не вынесла боли, которую делила со мной. Я ушла вслед за ней. В мире, созданном тобой, мне больше нечего делать.

У меня перехватило дыхание, чашка выпала из пальцев и куда-то укатилась. Я хотел встать, подойти к ней, узнать, спросить. Жизнь? Новая жизнь? Неужели она была...

Вина уничтожала мой разум. Я не слышал более Анну, не мог ей ответить, а она всё смотрела на меня, пока не начала таять в удушливом дыму.

Милая, не уходи.

Дым забился в ноздри. Кофе и апельсин, мускат и корица, пыль дорог и... ладан. Ладан был сильнее всего, и когда его аромат перерос в смрад, я вернулся.

В кофейне всё было по-прежнему. Лёгкая прохлада, ароматы с кухни, гомон за окном. И ладанка на стойке передо мной.

— Позвольте, — бородатый мужчина в чёрном костюме присел рядом.

Я даже не слышал, как он вошёл. Впрочем, мог ли я слышать? Чёрные одежды, острый взгляд, крест и полумесяц на тыльной стороне загорелой ладони. Он излучал опасность, но мне было всё равно. Я продолжал смотреть туда, где только что видел мою милую Анну.

— Приятно встретить человека, который точно знает, чего хочет, — сказал бородач, подобрав со стойки мою чашку. — Белые цветы оставляют на людях печать смерти. Лик Гекаты. Вы выглядите, как покойник.

— Я лишь пил кофе, — устало возразил я. — Особенный.

— Только для посетителей, — улыбнулся бородач.

За окном кипела жизнь, там пыль вновь и вновь накрывала безразличные камни. Джул чистила кофемашину, Серхио убирал зёрна, Омара нигде не было видно. И ни души в зале — ни живой, ни мёртвой, кроме...

— Я слышал слова, — медленно произнёс бородач. — О реликвиях. О золоте. О солнце, которое никогда не заходит. Ваши слова.

Они выросли вокруг из теней. Чёрное на чёрном. Я понял, что окружён, но мне было плевать на всё, кроме Анны. Она говорила о жизни, которая не состоялась. Какое уж тут золото?

— Я инквизитор Абдул Рафаль, — сказал бородач, положив руку мне на плечо. — И у меня к вам множество вопросов.

Когда меня уводили, я продолжал искать взглядом Анну и не находил. А обитатели перекрёстка, если и видели моё отчаяние, не проронили больше ни слова.