Только раки пучеглазые

На второй день солнце тоже не взошло.

Да и был ли он, второй день? Если верить календарю в телефоне, был, и уже почти весь вышел. Если нет, придётся выбрать, чему верить взамен. А всё вокруг лгало. Всё вокруг рассказывало небылицы.

Не стоило закрывать глаза, хотя им, конечно, тоже нет веры. И пользы от них в этой темени мало. Но если всё это бесконечный муторный сон, Максим сам отдал себя ему на милость. Он здорово устал с дороги. Чтобы уснуть в такой гостинице, как «Поморье», нужно как следует себя измордовать. Номера тут сдвоенные, с общей прихожей, ванной, туалетом. Стены такие тонкие, что за отклеивающимися обоями словно и нет того, от чего можно отклеиться. Вторую комнату номера занял молодой киргиз, в ночи привёл подружку, или, может, проститутку, они тут дешёвые и вездесущие, вместо вайфая и минибара. Но они там быстро управились, и Макс отвалился обратно спать. Не надо было! Может, братишка-киргиз хотел его спасти. Хотел предупредить…

А вот теперь стоило бы поспать. Может, нужно уснуть, чтобы проснуться, или хотя бы перестать бредить. Но от копошения и хруста за стеной нигде не спрятаться. Ни под подушкой, ни под кроватью, ни под душем. Там, в душе, в трубах, тоже скребётся. Тоже шуршит.

Анна Леонидовна велела отдохнуть с дороги. Сказала приходить «как проснёшься», и Максим не стал заводить будильник. В итоге просыпался трижды. Сперва от киргиза. Потом как будто выспался, но, увидев темень за окном, заставил себя закрыть глаза. И только на третий раз нащупал телефон, высветил разводы на потолке номера и рассматривал цифры на экране блокировки так долго, что они изменились.

Два часа дня. А за окном всё ещё тьма египетская, ни огонька. И тишина. Это Макс ещё вечером отметил. В Москве такого не бывает ни в какое время года, даже если ведро на голову надеть. Поэтому, наверное, здесь так хорошо высыпаешься. А вот почему на телефоне часовой пояс слетел… Это всё «Поморье». Здесь точно какая-то временная аномалия — часы лет на сорок отстают. Номера советские, ремонтировались в последний раз тоже при старом гимне, холодильник общий на первом этаже, как и кухня. Ну, как кухня — газовая плита. Впрочем, шутки шутками, а телефон, новенький китаец, клятвенно заверял, что с часовым поясом всё в порядке. Заспанный мозг вспомнил, что здесь бывает полярная ночь, но потом всё-таки признал, что не в конце августа, и не наступает в один момент, как будто на небе щёлкнули выключателем. Совсем недавно здесь, наоборот, был полярный день. Но за окнами номера плескалась такая чернота, что верилось с трудом. Солнце казалось выдумкой, рассвет — фантазией. Это не солнечное затмение — тут нечего затмевать. Китаец уверенно подтвердил: никаких затмений, и даже погода безоблачная.

Максим тогда зачем-то попытался открыть окно, но ничего не вышло, и не выходило до сих пор. Окна в «Поморье» точно предназначены для чего-то другого. Должно быть, для мух, поколениями умирающих в ловушке рамы. Максим не смог потревожить их кладбище, а форточку, наоборот, не сумел закрыть. В отзывах об этой дыре писали «дёшево и сердито», «без евроремонта», «как в восьмидесятые попал», но никто не потрудился предупредить, что по утрам не восходит солнце.

С трудом ворочая шестерёнками в ватной голове, Максим уселся на кровать, поморщился от иерихонского скрипа в тишине. Прислушался. Безмолвие, сперва казавшееся абсолютным, как на дне морском, распалось на целый оркестр шорохов. «Поморье» точно ещё не проснулось, оно ворочалось во сне, царапалось и скреблось. Мыши? Тараканы? Лангольеры, доедающие чёртову гостиницу? Даже киргизу отомстить не вышло — тот тоже проснулся и шуршал чем-то за стенкой, изо всех сил стараясь не шуметь. Потом начал мерзко похрустывать какой-то едой прямо на кровати.

Всё ещё не зная, что и думать, и отчаянно цепляясь за вариант «ничего», Максим написал в чатик московских друзей «зацените утро в гостинице» и скинул фотку окна. Потом отправил сообщение Аньке, вернее, Анне Леонидовне, как строго напоминал телефон. Привычка шутливо называть друг друга по имени-отчеству и «коллега» у них осталась со студенческой поры. Сохранялась даже те несколько лет, что они были не просто коллегами. Воспоминание спросонья приятно будоражило, но от творящейся за окном ерунды не отвлекало, так что Макс написал: «Доброе утро, Анна Леонидовна! Я выспался, готов к труду и обороне. Скажите, пожалуйста, это я ебанулся, или на улице реально темно?»

Зажмурившись, Максим щёлкнул выключателем, но тут же понял, что ничего не изменилось. Прекрасно. Ещё и света нет. Судя по пейзажу за окном, дело даже не в «Поморье» с его лангольерами — такое ощущение, что весь посёлок без электричества. Хорошо хоть еды в холодильнике не оставлял.

«Бля, беги оттуда, чувак», — написали друзья в чате, пока Макс одевался. Он почему-то не сразу понял, что это шутка, напрягся, вслушиваясь во мрак. Потом прочитал дальше: «Лучше в палатке жить, ну фпизду. Сколько звёзд у этой залупы?»

Не въехали. «Фотка сделана минуту назад», — написал Максим, ожидая, что ему не поверят, но друзья продолжали тупить. Посыпались ответы в духе «а как будто тридцать лет назад» и «а за минуту стало лучше или хуже?»

Анна Леонидовна не отвечала, и Максим решительно вышел в коридор, закрыл за собой дверь, не обращая внимания на копошение киргиза. Казалось логичным выйти на улицу, проветриться, оглядеться, стряхнув с себя вязкое наваждение «Поморья». Проснуться, если это сон. Услышать и увидеть, как реагируют живые люди, если это наяву. Люди, которые прямо здесь, которым никак не отвертеться от этой реальности, такой же, как у Максима.

Или не такой, если это у него глаза садятся. Или мозги.

Идти оказалось куда труднее, чем можно было представить. Чёртов китайский телефон всё-таки не для людей делали — в свете фонарика видно почти столько же, сколько в кромешной темноте, как будто он под любым углом найдёт, как заглянуть тебе в глаза. Да и к такой темени Максим не привык. В Москве всегда что-то где-то светится — какой-нибудь индикатор, фонарь, чьё-то окно, само небо. «Световое загрязнение», так это, вроде, называют. А тут всё экологически чистое. И вроде до ближайшего города не так уж далеко, но глянешь в небо за окном, и кажется, что световые годы. Световые века.

Так что по коридору Максиму пришлось пробираться по стеночке, как в детстве. За большинством дверей лежала тишина, зато под ногами мерзко похрустывал какой-то мусор, въевшийся в ковролин, а резкий и бессмысленный свет фонарика выхватывал из темноты копошение каких-то гадов. То ли тараканы, то ли мокрицы — Макс с детства не видел их в таком количестве. Даже у отца, алкаша и инвалида, в его разваливающейся пятиэтажке по ночам такого не творилось. К чёрту, надо сваливать из «Поморья», лучше и правда жить в палатке.

Это было больше суток назад, а из «Поморья» Максим так и не свалил. Мерзкая гостиница казалась самым надёжным местом в спятившем мире, даже теперь, когда Макс знал, что хрустит за стеной. Что хрустело под ногами. В бледном свете фонарика фотографии на облезлых обоях казались негативами, с призрачными улыбками и поблёскивающими глазами. Не хотелось думать о том, что они закрывают дыру, а ведь наверняка закрывают. Вот бы заколотить её. И дверь заколотить, и окна, и глаза…

В своей первой попытке выйти в чёрный день Максим преуспел. Спустился по лестнице, цепляясь за шелушащиеся перила. Нашёл пустой ресепшн, шкафчик с ключами на стене — заходи кто хошь, бери что хошь. Почти все ключи с картонными бирками были на месте, совсем немного нашлось дураков и нищебродов, согласившихся на «Поморье». Помимо братишки-киргиза Макс вечером видел пару студентов и троицу крепких молодых гопарей, смотревших футбол на кубическом телеке в холле. Эти, кажется, путешествовали во времени вместе с гостиницей — в юности Максима футбольные гопники были точно такие же. Правда, те, старые, обязательно затеяли бы драку с киргизом. Как будто на национальной почве, но на деле — на арифметической.

Сейчас, блуждая во тьме, Макс нашёл только одного тощего кучерявого студента в майке, что-то хомячившего на общей кухне, но всё равно испытал огромное облегчение при виде живого человека.

— Привет, — сказал Максим, опуская фонарик, чтобы не светить парню в глаза. Тот зачем-то стоял на кухне вообще без света, и почти без движения, только челюстями работал. От фонарика сморщился, зрачки по пять рублей. Дурево, небось, заедает. Такого бесполезно спрашивать, что происходит, но Макс попытался: — А чего так темно?

— Света нет, — буркнул студент.

— Нет, в смысле… на улице.

— А, — парень неопределённо дёрнул плечом.

Раздражённо выдохнув, Максим стал нашаривать дорогу к выходу, до последнего цепляясь за надежду, что там, на свежем воздухе, всё как-то встанет на свои места. Но воздух оказался не очень-то свежим, хоть и прохладным. Откуда-то тянуло сыростью и даже, кажется, гнилыми водорослями, хотя «Поморье» иронично расположилось далеко от моря. С крыльца фонарик дотягивался только до кустов и пустынной дороги. Здание напротив и днём-то казалось заброшенным, а теперь и вовсе превратилось в циклопические руины. И куда идти? Что делать?

В детстве можно было позвонить по номеру «сто», чтобы узнать точное время. Странные вещи вспоминаешь в странной ситуации. Вместо службы точного времени Максим решил набрать Аньке — может, разбудить, но услышать голос живого не обдолбанного человека. Единственного человека, которого он знал в этой дыре. Да и знал ли?..

— Да, привет, — её голос прозвучал хрипло и невнятно. Всё-таки спала? Всё-таки сейчас ночь? С такой связью поди разбери, но облегчение подступило с первыми звуками знакомого голоса.

— Анна Леонидовна, — у самого голос оказался не лучше, — вы просили приходить, как проснусь. Я проснулся, но, видите ли, коллега, тут темно, как у негра в заднице.

— Коллега, вам нужно пройти деконтаминацию, вы в «Поморье» заразились бумерством, — Анька громко зевнула. — «Как у негра в заднице», серьёзно? Вот отменят тебя, будешь знать. Бля, а правда, чего так темно? Сколько времени-то?..

— Третий час. Я думал, это я ебанулся.

На фоне раздался невнятный мужской голос. Максим досадливо поморщился, и тут же разозлился на себя. А ты чего ждал? Что она двенадцать лет блюдёт целибат, дожидается, пока ты докатишься до такого дна, что вспомнишь о ней и попросишься на временную должность в её сраный институт? Что спит и видит, как бы с тобой перепихнуться по старой памяти, раз уж ты больше не женат?..

— Видимо, мы оба ебанулись, коллега. Сейчас почитаю в интернете, что это за прикол. А вы, Максим Сергеевич, подруливайте к пристани.

— Окей, — зачем-то ответил Максим Сергеевич, хотя искать в кромешной темноте незнакомое место на другом конце посёлка было совсем не окей. Но очень уж хотелось выбраться из здешней тишины, говорить с кем-то, видеть кого-то. В одиночку в такой темноте перестаёшь быть человеком. Приматом-то еле-еле остаёшься. То, что помогало предкам выживать, теперь мешает думать. Всюду что-то мерещится, чудится, слышится там, на краю облачка света. Вот кто-то метнулся в кусты, зашуршал, заплескал… Умом понимаешь — это крыса переплыла ручей. А тупая обезьяна нашёптывает: нет там ручья. Не бывает таких крыс. Вот потянуло дохлятиной из темноты. Какой-нибудь пёс околел на помойке, но мы туда не пойдём, нет, вдруг там логово пещерного льва. Логова пещерных львов же не отмечают на Яндекс Картах.

В тот момент, правда, ничего не отмечали. Телефон утверждал, что Макс стоит посреди, ни много ни мало, Белого моря. Врал, не краснея ни одним индикатором — ничего белого вокруг не было, насколько хватало света. Какой-никакой мобильный интернет, похоже, остался в «Поморье». Не добившись ничего путного от карты, Максим задумчиво оглянулся на чёрную коробку гостиницы за спиной. Он смутно помнил, в какую сторону берег моря — строго говоря, в три стороны из четырёх, но одна из них нужная. Центр посёлка не такой уж большой, заблудиться там негде, а если пятиэтажки заканчиваются, а начинаются не дорогущие гостевые дома, а халупы и лес, значит, свернул не туда. Звучит просто. Дойти если не до пристани, то хоть до ориентира какого-нибудь, а там уже найти друг друга во тьме. Немного авантюра, но всё лучше, чем сидеть в «Поморье» и ждать, пока Анна Леонидовна заберёт, как мама с продлёнки.

Максим решительно двинулся прочь от гостиницы, прорубая себе китайским телефоном дорогу сквозь мрак. Возмутительно, насколько беспомощным делает человека обыкновенная темнота, не говоря уж о необыкновенной. Макс не чувствовал себя здесь ни венцом эволюции, ни просвещённым обитателем двадцать первого века. Смешно. Взрослый дядька, посреди цивилизации, с работающим телефоном в руке. Под ногами то асфальт, то деревянные мостки тротуара. Но если не напоминать себе об этом постоянно, то чувствуешь себя ныряльщиком в подводной пещере, у которого заканчивается кислород и время до следующей акулы.

Попробовал написать в чат «Как у вас там погодка? Солнечно?», но сообщение, конечно, не ушло. Запах дохлятины, кстати, тоже не ушёл, а стал как будто только ближе. Посветив по сторонам, Макс не увидел ни одного пещерного льва, только бледную морскую звезду посреди дороги. Обыкновенный красный астериас, видимо, уже подгнивающий, и поэтому совсем выцветший. Хотя едва ли это он может так вонять. Максим смутно помнил со студенческих лет, как пахнут дохлые морские звёзды. Не зря учился, сразу видать.

И тут астериас пошевелился, медленно и деловито шаря лучом. Бедняга. Ещё и живой. Дети его, что ли, притащили?..

Спасать звезду Максим не стал. Тут самому бы не угробиться в этой темени. С каждым глотком холодного смрадного воздуха становилось всё очевиднее, что просто взять и проснуться не получится. А как было бы здорово. Это сладкое осознание на исходе тягостного сна — это всё не твоя проблема, можно просто открыть глаза и пойти по своим делам в реальном мире. Не искать пристань, не ловить сеть, не гадать, почему на небе не видно ни солнца, ни луны, ни самой завалящей звёздочки…

Зато на земле звёзды попадались всё чаще. Макс готов был поклясться, что до моря ещё далеко, но всюду, куда он ни светил, они сидели, облепив бордюры, карабкались на мостки, медленно извивались и копошились, ковром устилая улицу. Сухую улицу, так что занести их сюда мог разве что перевернувшийся грузовик. Или морские гады так же ошалели от бесконечной ночи, как и Максим, и тоже ломятся куда-то не туда, не разбирая дороги… Теперь отчётливо слышался их запах, живой и неприятно сладковатый, но к нему всё ещё примешивалось зловоние падали. Может, вся эта живность и ищет, кто тут окочурился в кустах.

— Не я, — хрипло сказал Макс вслух, непонятно кого убеждая. Нервозно усмехнувшись, поднял телефон и сфотографировал со вспышкой копошащихся гадов. Будь света побольше, можно было бы видео снять…

И тут холод пробрал его до костей. Чувствуя каждый волосок на своём теле, оцепеневший Максим уставился на снимок. Вспышка выхватила из темноты кабину припаркованной возле тротуара машины, всего в паре шагов от него. Внутри кто-то сидел. Просто молча сидел на водительском сиденье в кромешной темноте. На дерьмовом бликующем ночном снимке нельзя было толком разобрать лицо, только смутную фигуру с засвеченной головой, но это точно человек за рулём.

Наверное, он там просто заснул, но первые несколько мгновений застигнутое врасплох сердце Максима колотилось как бешеное. Одному в такой темноте страшновато, но внезапно осознать, что ты не один, оказалось ещё хуже. Да и кадр такой получился… Человек за рулём в неестественной позе, как будто с запрокинутой головой, а лица не видно. Всё, чего не видно, первобытная обезьяна внутри Максима тут же заполнила своими жуткими наскальными рисунками.

Словно желая выиграть у примата пари, Макс аккуратно посветил в кабину. Мысленно выдохнул с облегчением — за рулём оказался обычный мужик, седой и грузный, и он действительно спал, запрокинув голову. Даже не покойник — он явно дышал. По крайней мере, его грудь шевелилась. И щёки. И всё тело ритмично вздрагивало, как будто невидимый рыбак поигрывал леской.

— Ёб твою мать! — резко осипшим голосом выкрикнул Максим и выронил телефон. Стало темно, но он уже всё видел. Он уже всё рассмотрел, запомнил в мельчайших подробностях, чтобы больше никогда не спать по ночам.

Мужик за рулём не спал. Он распух и вздулся, как утопленник, и подёргивался не от храпа, а от полчищ морских гадов, пожирающих его изнутри. Может, Макс бы ничего не заметил и пошёл себе дальше, но как раз в тот момент, когда он заглянул в кабину, изо рта мертвеца показалась потревоженная светом миксина, бледная и истекающая слизью фаллическая дрянь. И пока Максим осмысливал увиденное, труп за рулём как будто проснулся, поднял остатки головы и сел. Из его зияющей правой глазницы посыпались рачки-бокоплавы, ночные падальщики, живым ковром облепляющие мертвецов на морском дне и обгладывающие до костей. Правую половину распухшего сизого лица скрывала морская звезда, шарящая сотнями длинных бледных ножек по спёкшимся седым волосам.

Максим бросился бежать куда глаза глядят, но, опомнившись, заставил себя вернуться за телефоном, потому что глаза отказывались глядеть без света. Китаец уцелел, хотя нашаривать его среди неприятно подвижных морских звёзд пришлось дольше, чем хотелось бы. Умом Макс понимал, что твари безобидны, но ум уже несколько раз за сегодня его подвёл. Решил, что по утрам восходит солнце — как бы не так! Решил, что живого мертвеца, кишащего морскими гадами, просто не может быть — ну, расскажи ему об этом. Ум предпочитал думать, что у Максима психотический эпизод, но никак не мог вспомнить, что надо делать, когда у тебя психотический эпизод. Как будто бы делать в такой ситуации стоит чем меньше, тем лучше, а запереться у себя в номере в «Поморье» — вообще идеально. Запереться и сидеть, пока не отпустит, или пока санитары не выломают дверь.

Сейчас, сутки спустя, Максим с трудом помнил обратную дорогу до гостиницы. Он почти не светил себе под ноги, только вперёд и по сторонам, высматривая чудовищ, но видел лишь пустые улицы и закрытые магазины. Посёлок так и не проснулся, и не верилось, что проснётся. Может быть, тут всех уже раки доедают. Всех, кроме Макса, кучерявого студента и Аньки с её хахалем. Аньки, которой обязательно надо позвонить из номера и как можно спокойнее объяснить, что её коллега всё-таки ебанулся. А можно и не звонить, всё равно прошлый их разговор, кажется, был воображаемым. Можно попробовать набрать экстренные службы, но и они, наверное, будут у Максима в голове, как миксина у того мужика. Нужно просто перетерпеть, держась подальше от острых предметов и других людей.

Но у других людей были другие планы. Их всё-таки оказалось больше, где-то там, во тьме. Сперва Макс услышал машину, а перепуганный примат — ту самую машину, которая догоняет. Но звук пронёсся мимо и растаял в черноте вместе со слабым отблеском фар. Потом где-то за гаражами, в домах, с громким звоном разбилось стекло, и тут же, как сигнализация, начал надрываться в другой стороне низкий женский голос из окна:

— Ты опять?! Бандитская рожа! Ментовская крыса! Прекрати ломать мою пятьдесят четвёртую квартиру!

Вот так, Максим. Это не у тебя психотический эпизод. Это у всех психотический эпизод. Отец, когда допился и почти дожил, заделал у себя в квартире вентиляцию «от химической атаки». Может, вот она началась, атака. На самый стратегически важный посёлок городского типа в глухом очке Родины.

Тётка продолжала надрываться всю дорогу до «Поморья», и Максим всё ещё слышал её неразборчивые крики, когда вбежал в холл и начал светить по сторонам в поисках мебели, которой можно было бы забаррикадировать входную дверь. Нашёл, но и тут уже были люди. Макс их почуял раньше, чем нашёл. Вчерашняя троица футбольных фанатов, похоже, накидывалась всю ночь, и проспиртовалась настолько, что ни отсутствие солнца на небе, ни психотический москвич не портили им настроения.

— О! — обрадовался один, вроде тот же, что и вчера лез общаться. — Дружбан! Дружище!

— Бля, Сашок, ты нахуяченный… — выдавил сквозь смех один из его товарищей. — Не лезь к приличным людям.

— Не-е, это ж мой корефан! — возмутился Сашок и поднатужился, вспоминая: — Макс, да? Из Москвы?

— Ага, — слабо пробормотал Максим, чувствуя, как доводы рассудка тонут в потоке облегчения. Обычные, нормальные, живые гопари. Смотришь на них — и психотический эпизод сразу отступает, и не было никакого мертвеца с миксиной, не могло его быть.

Всю жизнь при виде таких компаний Макс, наоборот, напрягался. В юности к нему постоянно цеплялись — лицо, может, такое. С возрастом перестали. В Москве как будто и самих гопников меньше стало, может, вымирают. Но здесь — затерянный мир.

— Макс, слушай, ты это… ты в курсе?.. Есть тут гаштеты нормальные?

Словечки эти Максим тоже помнил из бурной юности. Это, конечно, была речь классового врага, но врага численно превосходящего, и не знать её было мало шансов. «Гаштет» — это, вроде, ресторан. Забегаловка.

— Не знаю, — хрипло ответил он, зачем-то освещая телефоном себя и ковролин под ногами. — Там… темно.

— Пизды получишь, — Сашок, широко улыбаясь и широко раскачиваясь, погрозил своему корефану пальцем.

— Сашок, бля! Отстань от человека уже!

— Да кто пристаёт-то, ёпти? Я… что сказал? Я сказал…

— Я пойду, — глухо сказал Макс и прошёл, как сомнамбула, мимо компании. — Удачи.

Про него забыли ещё до того, как он договорил. На втором этаже, в коридоре, Максим всё-таки заставил себя остановиться и даже присесть, постоянно озираясь и светя себе за спину. На полу и правда копошились рачки. Всё ещё копошились. Как бы они здесь ни оказались, уже должны были высохнуть и подохнуть. Бокоплавы, которые глодают трупы на дне, на суше могут только лежать на боку и беспомощно извиваться. Их самые сухопутные родичи, песчаные блохи, могут разве что бестолково прыгать. Пока Макс смотрел на них почти в упор, крошечные падальщики ничем не выдавали, как оказались здесь или почему не умирали, только влажно блестели и дрыгались. Кое-где по углам они скапливались копошащимися сугробами, как бывает под водой на трупе какой-нибудь рыбёшки, но разгрести такой сугроб и посмотреть, кто внутри, Максим не решился. Почему-то именно сейчас, ни раньше ни позже, его пробрало необъяснимой жутью от вида извивающихся бледных телец. Резко выпрямившись, он почти добежал до номера, ворвался в общую прихожую, и уже у самой своей двери заметил, что дверь в соседнюю комнату приоткрыта.

Киргиз всё ещё завтракал, судя по звукам. Омерзительно чавкал, хрустел и шуршал. Дураку было понятно, что там внутри, кто кем завтракает, но Макс всё-таки заглянул. Почти помимо своей воли. Пару мгновений, не поднимая фонарика, смотрел, как подёргивается тело на кровати, роящееся миллионом крошечных теней. Потом плотно закрыл дверь, бросился к себе и заперся на ключ.

Анька больше не отвечала. Телефон садился быстрее разумного, так что в ход пошёл пауэрбанк. Московские друзья ответили, прислали фотки. У них там погодка — супер. Отличный солнечный денёк. Прямо сейчас.

Кому ещё можно позвонить? По-хорошему, в скорую. Вдруг получится. Должна же тут, в большом пэгэтэ, быть своя скорая…

За окном вдруг послышался душераздирающий женский визг. Истошный, дикий звук, который люди не издают, пока могут говорить. Так можно кричать, если тебя рвут на части. Так можно кричать совсем недолго, но каждое мгновение казалось Максиму бесконечным. Хотелось верить, что для той женщины это были короткие мгновения. Хотелось, но не получалось.

— Да помогите же кто-нибудь! — донёсся надсадный крик. Кричал мужчина, и ближе. — Люди!..

Его крики тоже перешли в нечленораздельный вопль, а потом смолкли, и в тишине было отчётливо слышно, как тело за стенкой ворочается, словно разбуженное. Встаёт, скрипнув кроватью. Медленно идёт в прихожую, осыпая пол влажными морскими гадами.

Нет. Не-ет. Ничего этого нет. Есть киргиз, он, может, и правда ходит там. И правда бредёт к соседской двери. И правда стоит за ней и долго молчит, и в кромешной тишине не слышно дыхания, только мокрые и липкие звуки жуткой трапезы…

— Извините, — тихо позвали из-за двери. Стука не было, только негромкое влажное царапанье. — Извините, у вас позвонить не будет?

Максим не ответил. Погасил экран и замер на кровати, боясь дышать. Ничего этого нет, конечно, но, если придётся отбиваться, есть стул. Тяжелый деревянный стул с заскорузлой обивкой.

Тот, за дверью, не уходил. Всё стоял и скрёбся еле слышно, слабо теребил дверную ручку. Потом, кажется, присел и начал шарить под дверью. Человек бы сопел и пыхтел, но этот только шуршал. Слишком долго шуршал. Что он там делает, внизу? Без света не посмотреть. Может, он потихоньку просачивается внутрь через шёлочку? Может, он уже внутри?

Собравшись с духом, Макс включил фонарь, направил на дверь, крикнул как мог грозно:

— Эй! Кто там?!

Получился жалкий, задушенный звук, но тот, за дверью, замер. Потом, кажется, встал, отошёл назад.

— Извините, — снова пробормотал тот же тихий голос, и шаги зашаркали прочь.

Тяжело дыша, Макс ещё долго не спускал глаз с двери. Под ней извивалась пара бокоплавов, завязших в ковре. Безумно хотелось от них избавиться, вышвырнуть их в форточку, но для этого пришлось бы встать и подойти к двери.

Нетушки. Хренушки.

Максим просидел вот так, неподвижно, несколько часов, в странном оцепенении прислушиваясь к звукам за стенами, к звукам за окном. Тётка из пятьдесят четвёртой квартиры всё не унималась, ветер то и дело доносил невнятное эхо её криков. И как только голос не сорвала. В трубах кто-то ползал. Неживой киргиз слонялся по гостинице, скрёбся в одни двери, ломился в другие. Порой звук раздавался такой, словно он бился о дверь всем телом, что есть мочи, в абсолютном молчании. Но хуже всего был другой звук. Под окнами кто-то стонал. Тяжело дышал, охал, хныкал, невнятно, будто в бреду. С той же стороны, где кричали, но намного ближе. Макс не рискнул выглянуть в окно. Оцепенение спало с него не раньше, чем зазвонил телефон.

— Ань! — жалобно крикнул он в трубку, но в ответ раздалась волна громких шорохов и помех, через которую с трудом пробивался непривычно напуганный, непривычно высокий голос Анны Леонидовны:

— Не… до! Ма… не ходи на… Макс! …де? … стань! Макс!

— Ань, я здесь! Я в «Поморье»! Я не понимаю, что происходит… Кажется… Ты где?

— …ди там! Макс! — она была на грани слёз, на грани истерики. Максим чувствовал себя уже за гранью, но почему-то мог только сидеть и смотреть. — Ты слышишь меня?!

— Слышу, — тупо ответил он.

— Сиди там! Не ходи никуда! Я приеду…

— Не надо! То есть… Ань… Анна Леонидовна… У меня крыша поехала. Не шучу. А если нет, там мёртвый чувак за дверью ходит.

Макс ожидал какого угодно ответа, ведь этот разговор точно происходил у него в голове. Настоящая Анна Леонидовна ничего не боится, а главное, ей нечего бояться. А вот ненастоящая знала, как сделать хуже:

— Только один?

— Ань, что происходит? — он устало потёр висок.

— Не знаю! Сиди там! Я еду.

И Максим снова остался наедине с тысячей тихих звуков. Таких, что слух напрягается, чтобы их разобрать, и никакие ухищрения не помогают потом перестать их слышать. Не получалось урвать ни мгновения тишины, сколько ни затыкай уши, сколько ни накрывай голову подушкой. Под подушкой делалось только хуже — сразу казалось, что кто-то ходит прямо здесь, у кровати, а Макс его не видит. Как будто без подушки тут что-то видно. Но подушка на голове окончательно превращала взрослого мужика со слегка расшатанными мозгами в беспомощного ребёнка, который может только забиться в угол и терпеть, чуть не плача, пока добрая тётя не приедет и не спасёт. А ведь хрен его знает, приедет ли хоть кто-то, настоящая Анна Леонидовна или воображаемая. В каком-то смысле Макс выбрал бы воображаемую. Если настоящая увидит его таким…

— Ты знаешь, почему у тебя крыша едет, — прошептал Максим в подушку. — Прекрасно знаешь.

Этого хватило, чтобы разозлиться. Он сюда сбежал, сбежал, сбежал от всего этого дерьма! Неужели нельзя хоть на пару недель забыть?! Неужели теперь весь остаток жизни будет вот так? Люди творят хер знает что, и спят потом, как младенцы! И им всё сходит с рук! Но Макс не этой породы. Бык, не Юпитер. Разрушил свою жизнь, сам себя довёл до галлюцинаций, до бреда, до истерики, и ему всё мало.

— Пошло всё в пизду! — крикнул Максим так, что эхо выпрыгнуло в форточку. Вскочил, ухватившись за подоконник, кое-как подобрался к окну. — Тётка из пятьдесят четвёртой, слышишь меня? Иди в пизду! Раки ебаные, морские звёзды, гады, блядь, пошли все в пизду! Сашок! Иди в пизду! Вот тебе гаштет! Я дурак, блядь! А-а-а-а!

Страх как рукой сняло, но взамен накатила такая ярость, что Макс едва клок волос себе не выдрал. Но это даже к лучшему. Если буянить, а не сидеть тихонечко в своём углу, кто-нибудь точно вызовет скоряк, или ментов, или всех сразу.

За дверью снова послышались шаркающие шаги, и Максим резко развернулся на звук.

— Сосед? — крикнул он. — Братишка? Иди в пизду! Нету у меня позвонить, блядь!

— Уборка номеров, — раздался с той стороны двери низкий женский голос с сильным акцентом. — К вам тогда попозже зайду.

Неужели отпускает? Макс бросил к двери, налетел в темноте на стул, на кровать, на чёрт знает что ещё, ушибся, полетел кубарем. Да что ж такое! Два шага не пройти без света. Он всё ждал, что глаза привыкнут к темноте, но глаза скорее смирились. Хоть перед самым носом у себя рукой маши — ничего не видно, как в чулане.

— Сейчас! — выкрикнул Максим, которого словно холодной водой окатили. — Подождите! Не уходите!

Кое-как нашарив телефон, он подсветил себе дорогу к двери комнаты, потом к двери номера, открыл, опустив фонарик к полу. Киргиза нигде не было видно, его комната, кажется, пустовала. В коридоре терпеливо ждала грузная уборщица в резиновой перчатке, на вид абсолютно русская. А акцент такой странный…

— Извините, — пробормотал он, отчего-то запыхавшись, — вы не могли бы мне скорую вызвать?

— Ой, а чего у вас случилось? — тётка приложила клешню к груди.

Максим тупо моргнул, немного поднял фонарик. Тележка с ведром. Рука в жёлтой резиновой перчатке. И влажная чёрная клешня из второго рукава, а заодно очертания подёргивающихся брюшных ножек под блузой. Стало понятно, откуда взялся акцент — изо рта у женщины выглядывали жёсткие усики-антенны. На губах пузырилась тёмная кровь.

Заставив себя вдохнуть, выдохнуть и снова вдохнуть, Макс с усилием выговорил:

— У меня галлюцинации. Сильные.

— Ой… ну вы присядьте. Я вызову. Посидите тут, хорошо? — и тётка заковыляла прочь по коридору, волоча за собой тележку и не обращая внимания на полчища бокоплавов.

Макс, словно сомнамбула, вернулся в номер. Все велели ему сидеть смирно и никуда не уходить. Помощь уже в пути. Помощь скоро будет. Это же замечательно, что он в таком состоянии сохранил способность размышлять здраво. Может, это осознанное сновидение? Надо попробовать им управлять. В безопасности своего номера, тёмной маленькой каморки, полной дохлых мух — единственного места, где безумие немного отступало.

Никто не пришёл. Ни через час, ни через два, ни через столько сменяющих друг друга приступов веселья, злости, страха и отчаяния, что Максим сбился со счёта. Вернее, не пришёл никто, кого он ждал. Зато вернулся обглоданный киргиз. Привёл проститутку. Её визг всё ещё стоял у Макса в ушах, зато хоть какое-то время заглушал чавканье и хруст. Чавканье и хруст.

Весь мир вокруг копошился. Максим экономил заряд телефона, так что взамен садились оставшиеся нервы. То и дело казалось, что в темноте кто-то ползает прямо по нему, и тогда Макс начинал орать, бесноваться, швыряться одеялом, стряхивая с себя невидимых гадов. Куда делись те бокоплавы из-под двери? Куда делась уборщица? Куда делась Аня?

Он пытался ей звонить, он пытался звонить в экстренные службы, он был в шаге от того, чтобы позвонить матери. Но когда телефон ожил сам, Макс не взял трубку. «Любимая». Это он её так записал, или она сама записала? Какая теперь разница. Не надо Ире знать, что с ним происходит. Не хватало ей ещё параноидальный бред на морскую тематику выслушивать после всего. Да и как она поможет? А если поможет, это ещё хуже — после всего.

Нужно просто перетерпеть. Ты же сам себя загнал, вот и терпи теперь. Сколько может продолжаться такой приступ? Часы? Дни? Ощущение времени лжёт, как и все остальные чувства. Нужно попробовать поспать. Просто уснуть, и проснуться нормальным человеком в нормальном мире. Посмотреть в окно завтра утром и увидеть солнце.

Но на второй день солнце тоже не взошло.

Может быть, взойдёт на третий. Не может же бред продолжаться вечно. Но лежать и ждать, не понимая, закрыты у тебя глаза или открыты, становилось невыносимо. Максим научился без света доходить до ванной, впрочем, всегда держа телефон при себе, иначе потом его можно не найти никогда. Он берёг заряд, но каждый раз просвечивал воду из-под крана, прежде чем выпить. В ней никто не плавал, но она казалась солоноватой и мерзкой на вкус.

Было ясно, что Аня не приедет. Что в этом лихорадочном сне она попала в беду, и, может быть, сон не продолжится, не закончится, если не отправиться её спасать. Было бы здорово сделать что-то хорошее. Что-то смелое. Хотя бы во сне, в бреду, в припадке. Но когда Макс в последний раз светил в окно, он увидел лица. Обесцвеченные мёртвые лица, покачивающиеся в красно-бурой бахроме щупалец огромной медузы, плывущей в черноте, словно сквозь толщу воды. Окоченевшие фигуры, окутанные багрянцем, точно на застывшем кадре с индийского фестиваля Холи. Только не весёлые. В мягком биении щупалец они то и дело задевали карниз, и это дребезжание было единственным звуком, сопровождавшим их торжественный полёт. Отправиться на поиски Ани — значит выйти к ним. С крошечным огоньком фонарика в необъятный океан ночи, где такая вот алая бахрома может опуститься на тебя сверху без единого звука. Максим попытался представить своё застывшее лицо там, рядом с другими. На кого бы он хотел быть похожим? На вон того парня, скрученного в агонии? На молодую женщину с потупленным взглядом, болтающуюся словно на виселице? На подростка в спортивном костюме, яростно сжимающего щупальца в кулаках? Наверное, на него. Наверное, Макс хотел бы злиться и бороться, но он, мягкий, рыхлый, ссыкливый, никогда этого не умел. Небось поздновато учиться, когда крыша уже поехала.

Хотя и терять, должно быть, нечего.

Сперва он решился выползти в коридор. Мириады рачков всё ещё копошились под ногами, но больше они его не стеснялись. Они начали летать. Отталкиваться от коридорного дна и взлетать, распрямляя скрюченные тельца. Плавать в воздухе, загребая крошечными ножками. Они роились, как мотыльки, вокруг огонька фонарика, хрустели под ногами, путались в волосах. Макс с омерзением стряхивал с себя маленьких падальщиков, чтобы они не подумали, что уже можно. Уже пора.

Уборщицу он застал на лестнице. Та, по здешнему обыкновению, стояла в полной темноте и задумчиво смотрела перед собой чёрными глазами на стебельках, выступающими из ещё человеческого лица.

— Вы мне скорую вызвали? — зачем-то спросил Макс.

— Ой, нет, — отмахнулась клешнёй уборщица. — Я вдруг поняла — это у вас никакие не галлюцинации.

Максим протиснулся мимо и продолжил спускаться. Уже в самом низу лестницы услышал за спиной:

— Это меня Боженька наказывает за мои грехи.

— Если ваш Боженька не в Р’льехе спит, — буркнул Макс, — очень сомневаюсь, что это его рук дело.

Впереди, на ресепшне, раздавались голоса. Недостаточно громкие, чтобы перекрыть чавканье, треск, методичную работу чьих-то жутких челюстей, но отчётливые:

— Да я те говорю, Витал, с ним была ещё такая молодая тема…

— Так-так-так?

— Не, господа гусары, отставить, на. Девочка-студентка, ну. Для этого дела тут прейскурант есть, и вполне божеский.

— Бля, Сашок, за кого держишь? Я чисто на покушать…

Посветив на звук, Максим застал троицу соседей за трапезой. Двое, которые уже совсем не напоминали людей, склонились над телом кучерявого студента, придерживая его клешнями. Их ногочелюсти во всю работали, разрывая мягкую плоть и поднося клочья ко рту. Сашок постился, и только подвижные глаза выпирали из его улыбчивого лица. Всю его футболку покрывали влажно блестящие тёмные пятна.

Макса замутило сразу же, а когда он встретился взглядом с бледным студентом и понял, что тот ещё жив и беззвучно шевелит губами, немедленно вывернуло наизнанку.

— О, это ж кореш наш, Макс! И чо-то ему хуёво, да, братан? Закусить будешь?

Хрипя и отплёвываясь, Максим посветил по сторонам в поисках какого-нибудь оружия, которое можно было бы удежать одной рукой, но нашёл только пульт от телевизора в целлофановом пакете.

— А ну отвалили от него! — надсадно крикнул он, светя тварям в глаза. — Назад, бля!

Витал и его ракообразный друг покосились в его сторону, задумчиво шевеля усами. Сашок, неизвестно чему обрадовавшись, попёр прямо на свет фонарика.

— Ну всё, ща пизды огребёшь, — сказал он с нежностью.

— Сашок, ёмана, пожрать можно нормально? — простонал то ли Витал, то ли не Витал. — Вот чё заладил — пизды, пизды!

— Не, ну а чё он…

— Щас все пизды огребёте! — раздался сердитый женский голос, и в темноте в конце коридора вспыхнул второй фонарь, крупнее и ярче. За ним угадывался силуэт тётки-администраторши, заселявшей Максима одну бесконечную ночь назад, вооружённой только подстаканником и собственным авторитетом. — Что вы мне тут устроили? Давайте на улицу! С едой ещё… Тут не ресторан!

— Мадам! — Сашок примирительно вскинул руки. — Всё понял, мы были неправы, оч-чень извиняюсь. Уже уходим. Тока просьба есть такая… — он сунул руку в карман, достал слипшуюся купюру. — Подруга нашего кореша кучерявого немножко накидалась, ну и, как бы, не хотелось бы её одну оставлять, чтобы она проснулась и начала тут в темноте бродить… Если увидите её, вы её в номер отправьте, будь-те так люэзны.

— Они её съедят! — перебил Макс и бросился к студенту. — Как вот его!

Друзья Сашка растерялись, и Максим смог их оттолкнуть, подхватить студента под руки, слепя себя собственным телефоном, оттащить к стойке. Никто не стал ему мешать.

Сашок положил купюру на стойку, шутливо погрозил Максу пальцем и отступил во мрак. Друзья, похрустывая челюстями, побрели следом.

— Ух, валькирия! — восхищённо причмокнул Сашок где-то на крыльце.

Администраторша, тяжело вздохнув, уселась в своё кресло, вырубила фонарь и принялась помешивать свой чай. Аккуратно посветив в её сторону, Максим задумался почему-то о том, что «тётка», небось, моложе его. Сейчас, когда её не так старило погружённое во тьму «Поморье» и передаваемая по наследству одежда, валькирию бы можно было назвать девчонкой.

— У вас аптечка есть? — спросил Макс, стараясь не думать о клочьях кровавого мяса, волочащихся за студентом по полу. Парень был в сознании и даже смог повернуться боком. Его тут же вырвало, и даже на слух было понятно, что кто-то копошится и извивается в этой рвоте.

— Да ему пиздец, — вздохнула администраторша.

Максим снова посветил на неё, но не нашёл никаких признаков превращения в морского гада, лишь несколько признаков превращения в тётку раньше срока.

— Ну чего ты мне глазки строишь? — грустно спросила она. — Что я тебе сделаю? Солнце зажгу?

— А чего оно погасло? — Макс, ничего не понимающий ни в первой помощи, ни в последнем причастии, так и не смог остановить кровь, только весь перемазался ею. Когда достаточно этой крови оказалось у Максима на руках, на лице, на одежде, студент затих и перестал вздрагивать, будто от озноба. Снова уставился в темноту.

— А это ты мне скажи, — администраторша поставила кружку, от которой совсем не поднималось пара.

— Нет, — прошептал Максим, разглядывая свои руки, такие скользкие, что не вышло погасить фонарик. — Никто не наказывает меня за грехи.

— Ничего я такого не говорила, — валькирия пожала плечами. — Что, думаешь, я не грешная? Я пиздец какая грешная.

— А людей убивали? — спросил Макс, глядя ей прямо в глаза.

— Нет конечно, совсем дурак что ли!

— А чего тогда, например?

— Сквернословила дохуя, — она включила свой фонарик, постветила на окровавленного Максима, разглядывая его задумчиво и тоскливо. — Может, даже попрелюбодействовала бы, если труп уберёшь и помоешься.

— Чего?! — Макс дико уставился на застывшее лицо студента. Всё это, конечно, не по-настоящему, но эта его дрожь, как от озноба, эти подёргивания…

— Ну а чего? — валькирия как-то оскорблённо дёрнула плечом. — Света нет, делать нехуй. Остальные все мутанты какие-то. Но нет так нет, давай хоть в города поиграем тогда, а то я тут задавлюсь.

Максим ничего не ответил, только неуклюже перехватил мертвеца и поволок к выходу, провожаемый лучом фонарика.

— Астрахань, — буркнул он напоследок и вышел на крыльцо.

Ракообразных соседей нигде не было видно, а когда администраторша выключила свой фонарик, всех стало не видно одинаково. Что делать с мёртвым студентом, Макс не знал.Что делать с живым собой, тоже до конца не разобрался. По всему выходило, что надо искать Аньку. Больше, если так подумать, ему здесь делать нечего, что под солнцем, что без. Посёлок небольшой, но обшарить его весь в кромешной темноте — ни заряда не хватит, ни сил. Выходит, начинать надо с причалов или с института. Искать людей, спрашивать. Попытка номер два?

Не зажигая фонарика, он огляделся в кромешной тьме, всюду одинаковой. Вдохнул смрад полосы прибоя, окружающий со всех сторон. Похолодало. Пока что только по-осеннему, но уже зябко.

И вдруг вдалеке мелькнул огонёк. Мигнул, растянулся, пошарил лучом в ночи. Не фары, не чей-нибудь смартфон. Мощный прожектор, но далеко. И довольно высоко.

Там люди. Не морские гады, привычные к кромешному мраку, и не апатичные безумцы. Кто-то вроде самого Максима, кто-то, кому нужен свет, кому нравится свет. Куда более подходящая компания. Надежда, что там, возле этого чахлого маяка, его отпустит, оставалась призрачной, но нигде больше надежды не брезжило. Макс бросился туда — так быстро, как позволял его собственный скудный свет. Через ставший нестерпимым запах падали, через полчища морских звёзд, облепивших безжизненные машины, мимо дома умолкшей тётки из пятьдесят четвертой квартиры. Он почти не светил по сторонам, не желая знать, что движется там, во тьме. Огромные морские жёлуди, покрывающие стены гаражей и крыши подъездов, испуганно втягивались при его приближении. Людей не было видно, только одна женщина попалась навстречу, но и та шла без света, стыдливо укутав левую руку в свой берет. И так понятно, что там.

Максим стремился к свету, всё отчётливее понимая, что движется куда-то к морю. А море ползло навстречу. Сперва, замечая в луче прожектора мимолётные очертания каких-то чёрных башен, Макс только хмурился, пытаясь сообразить, откуда его воспалённый мозг вытащил небоскрёбы в посёлке за полярным кругом, а потом вдруг заметил, что они шевелятся. Покачиваются под незримым течением. Никакие не башни — огромные тёмные слоевища ламинарии над крышами домов, уходящие в небо.

И вот что тебе здесь делать, Максим Сергеич? Куда ты бежишь? Искать женщину, за двенадцать лет ставшую тебе абсолютно незнакомой? Тебе же на самом деле плевать на неё. Жену ты хоть любил, иначе бы не было так больно. А за Аньку просто уцепился, как утопающий — чтобы сбежать подальше, но не остаться совсем одному. И всё-таки ты утоп, и всё-таки ты один, а мир людей с каждым шагом остаётся всё дальше за спиной. Развернись и беги назад. Хорошо бы в Москву, но до железнодорожной станции сотня километров через кромешный мрак и кошмар. Будь у тебя хребет… А раз нет, беги назад в «Поморье», забейся в свой угол, закрой глаза. А там — или проснёшься, или умрёшь.

Куда ты бежишь, упрямый сукин сын? Ты вообще хочешь просыпаться? Или твоя явь всё ещё хуже этого мерзкого сна?

— Я не буду разговаривать сам с собой, — прохрипел Максим, запыхавшись.

Нет так нет. Поиграем в города?..

Отсюда казалось, что нет больше никаких городов, но здесь, наверное, всегда так по ночам. Макс всё отчётливее различал островок света впереди, у причалов — прожектор на плавучем кране в окружении огней поменьше. Кому могло показаться хорошей идеей устроиться на воде? Чувствовать у себя под ногами черноту иного сорта, ещё непрогляднее и холоднее, из которой вся эта дрянь и лезет… Вся эта воображаемая дрянь. Всё это, конечно, нереально. Но о таких вещах себе приходилось постоянно напоминать, и напоминания не всегда унимали дрожь в пальцах. Если это сон, нестерпимо подробный кошмар, то сколько ещё он может длиться? Может, Максиму суждено целую жизнь прожить в этом сне. Если так, нет никакой разницы, что он нереален. В нём есть голод, жажда, боль, усталость и холод. И Макс совсем не хотел смотреть сон, в котором его долго переваривает огромная медуза. В котором им закусывает Сашок.

Там, у причалов, бурлила какая-то теплокровная жизнь, и это достаточный повод туда стремиться. У границ островка света, за чьим-то сараем, Максим погасил фонарик, взобрался на груду щебня. Отсюда открывался вид на рядок лодочных причалов и небольшой пирс, сделанный из заржавленного носа старого сейнера. У пирса в самом деле тарахтел плавкран, разгоняя чернильную тьму прожекторами и аккумуляторными фонарями. Рядом с ним темнота почти что казалась обыкновенной безлунной ночью, пропахшей дизелем и мазутом. Человеческие фигурки в спасательных жилетах суетились, как обычные, нормальные живые люди. Никаких клешней, никаких усов, никаких взглядов в одну точку. А в палубной надстройке, подозрительно напоминающей бытовку, теплился свет и двигались тени, и к дизельной вони примешивался запах горячей пищи. Чем дольше Максим смотрел, тем дальше отступали бредовые видения, тем сильнее урчало в животе, тем отчётливее ёкало сердце.

Это наёбка, Максим Сергеич. У кого-нибудь обязательно есть клешня. Кого-нибудь обязательно жрут. До сих пор тебе везло — не тебя. Вот и не испытывай судьбу.

— Нижневартовск, — выдохнул Макс, и шумно скатился с груды щебня. Один прожектор сразу же развернулся в его сторону, но это было как попасть под струю из брандспойта в пустыне. Свет! Столько света! Максим невольно рассмеялся от облегчения, зажмурившись и неуклюже пробираясь к берегу вслепую.

— Стой кто идёт! — крикнули из света.

— Человек! — хрипло прокричал Макс в ответ. — Я человек!

— Все вы так, блядь, говорите. Давай, руки над головой и замер.

Максим подчинился, хоть и почувствовал укол возмущения. Раскомандовался какой-то чёрт в его сне. Стоять пришлось так долго, что руки затекли, но в конце концов из света появился мужичок в оранжевом спасике, поредевший и зубами, и волосами, зато с калашом.

— Снимай, — дружелюбно скомандовал он с неопределённым кивком.

— Что? — растерялся Макс.

— Всё. Снимай, снимай.

— Холодно же, — Максим Сергеич впал в торг. — Может, внутри где-нибудь, в тепле?

— Я тебя расстреляю нахуй, рачила, — ласково пообещал мужичок.

Максим начал раздеваться на пронизывающем морском ветру, полуослепший от света прожекторов. Конвоир наблюдал лениво и чинно, двигая челюстью так, словно жевал жвачку, о которой внезапно вспомнил. Отчего-то вдруг нахлынуло отчаянное желание отступить, бежать во мрак, во власть влажного, скользкого, липкого кошмара. Наверное, потому, что наяву Макс никогда не боялся морских гадов. Ни капельки.

Одежду он складывал аккуратной стопкой на камнях. Когда начал расстёгивать пояс, на палубе кто-то истошно завизжал:

— Не надо! Беги! Беги!!! — следом послышалась брань и возня, чьё-то истерическое мычание.

Максим посмотрел в глаза конвоиру. Тот свою жвачку будто проглотил.

— Не ссы, — с ленцой, которой больше не было у него во взгляде, сказал мужичок. — Тут у многих нервы шалят.

Откуда-то с палубы доносилась возня и приглушённый плач, звон цепей, потом дикий сдавленный вопль. Звук лебёдки. Плеск.

— А что вообще происходит? — спросил Макс в трусах и носках.

— Война началась, — ответил конвоир не то серьёзно, не то с издёвкой. — Биологическая.

— С кем воюем?

— С биологией, бля. Давай, не тупи.

Когда Максим закончил раздеваться, конвоир оглядел его придирчиво со всех сторон, заставил открыть рот и показать язык, потом всё-таки крикнул своим:

— Чисто! — и разрешил одеться.

Пока Макс, дрожа на пронизывающем ветру, возился с одеждой, к причалам подъехал грузовик. Ещё двое ребят в спасиках торопливо сбежали по трапу — помочь с разгрузкой.Прожектор теперь светил в основном туда, и можно было лучше разглядеть, что происходит на палубе плавкрана. Там уже почти ничего не происходило, только дрожали натянутые куда-то за дальний борт тросы. Пока Максим под конвоем поднимался по трапу, он успел заметить в темноте залива буксир с зажжёнными огнями и каким-то экипажем, а в странной бытовке — не то столовую, не то кают-компанию, хрен знает, как это называется на плавкранах. Там, под охраной одного вооружённого типа в спасике, сгрудились на полу люди. Не связанные, не избитые, но явно напуганные. Многие кутались в одеяла.

Макса, впрочем, повели в другую сторону, к рубке. Конвоир остался снаружи. Внутри, в компании бутылки коньяка и охотничьей винтовки, сидел мужик лет сорока, с обветренным лицом, небритый и с совершенно географическими залысинами.

— Как звать? — спросил он с порога. На плечи мужика был накинут тёмный китель без единого опознавательного знака.

— Максим.

— О. Поговорку знаешь? «Умер Максим, да и хуй с ним».

— Так я умер? — почти с облегчением переспросил Макс.

— Да щас, — мужик рассмеялся, но без капли теплоты. — Терпи, казак, атаманом будешь. А пока тут я атаман. Служил?

— Нет.

— А чего так? Голова квадратная, яйца треугольные?

Максим скрипнул зубами, чувствуя мгновенно закипающую ярость. Ещё не хватало позволять себя унижать, как мальчишку, в собственном сне. Во сне можно бы успеть придумать остроумный ответ. Или бить его прикладом по лицу, пока у него есть лицо. Пока он не начнёт подёргиваться…

— Пошёл ты нахуй, — сказал Макс, помолчав пару секунд. Может, это всё-таки реальность.

Атаман усмехнулся совершенно расслабленно. Максим весь напрягся, думая, что бросает ему вызов, но тот как будто не заметил. Значит, не те слова. Макс плохо знал повадки этого племени, и даже само племя определить затруднялся. Почему-то язык не поворачивался назвать этого типа моряком.

— Ладно. Что не служил — это жалко, но ты здоровый боров, Максимка. На погрузке поработать хочешь?

— Не ищу работу.

— Зря. У меня тут Ноев ковчег, — он развёл руками. — Каждой твари с запасом. Не очень мне хочется тут задерживаться, но в дорогу нужны припасы, понимаешь? И твари кушать захотят, и дизельные установки, и буксир.

— И куда пойдёте? — Максим скосил глаза за окно, в черноту.

— Военная тайна, — Ной налил себе коньяка, гостю не предложил. — А ты хули припёрся, Максимка?

— Свет увидел.

— В конце туннеля? — его смех напоминал с трудом подавляемую икоту. — Ладно. Пришёл Максим, да и хуй с ним. Не хочешь работать — не надо, тогда определю тебя к гражданским.

— А уйти не вариант? — уточнил Макс. Заглянуть к «гражданским» бы, может, и неплохо, вдруг Анна Леонидовна там, но плыть куда-то с этими ребятами и гадать, какой твари ты пара, что-то совсем не хотелось.

Атаман посмотрел гостю в глаза долгим выразительным взглядом, потом сказал:

— Вариант, — и коротко икнул.

В кают-компанию Максима втолкнули без церемоний, ни еды, ни одеяла не выдали, но хотя бы ничего не отобрали. Телефон здесь был, впрочем, бесполезнее некуда. Он даже сеть поймал, но куда звонить? Кому писать?

«Гражданские» жались друг к другу, напуганные и растерянные. Человек двадцать от силы. Кто-то пытался спать на полу, но большинству не спалось. Они прислушивались к стонам и скрипам заржавленного понтона, к командам, раздающимся на палубе. Вставали, чтобы поглядеть во мрак, а чаще — на тросы, уходящие в воду.

— Максим… Сергеич?

Аньку он поначалу не заметил, или попросту не узнал. Она сидела в углу, у камбуза, нахохлившись по-птичьи и кутаясь в плед. Светлые волосы липли к лицу. Всю жизнь округлая, она располнела за эти двенадцать лет, но за одну бесконечную ночь как-то осунулась и сдулась.

— Ты зачем из гостиницы вылез, коллега? — улыбаясь, она протиснулась к нему под мрачными взглядами остальных «гражданских».

— Вас искал, коллега.

— Коллега, — Анька, едва сдерживая слёзы, сжала его в объятьях. Она оказалась жутко холодной, с мокрыми волосами.

— Коллега, — Макс неуклюже прижался щекой к её макушке. — Анна Леонидовна, вы чего такая мокрая? Так рады меня видеть?

Она даже не улыбнулась. Как-то зябко поёжилась, отстраняясь, и Максим сам похолодел.

— Они вас…

— Притопили немножко, — глухо прошептала Аня. — «Для проверки». Ну хоть достали. Тут многих так, но… не всех достали.

— А чего все сидят? — громким шёпотом возмутился Максим, но тут же густо покраснел, понимая, что и сам сядет, как миленький. Даже зная, что это сон. Зная, но не веря.

— Ждут, — Анна Леонидовна оттащила его подальше от двери и часового. — Когда этих красавцев кто-нибудь жрать начнёт. Или они друг друга. Я под пули не полезу. Ты тоже не лезь, если что.

— А в остальном… ну… не обижают?

— Не насиловали, если ты об этом, — мрачно вздохнула Анька. — Лапали максимум. Нет, пропозиции от нескольких членов экипажа поступали, конечно. Коллега. Но им тут особо некогда. Бугорок всех работой загрузил.

— Бугорок? — Макс выглянул наружу. Двое ребят атамана тащили вниз, внутрь понтона, ящик с какими-то припасами. За ним ещё двое волокли стиральную машину. Самую нужную вещь на Ноевом ковчеге.

— Их главный. Чел в углу, механик с этого крана, знает его. Говорит, зэк бывший, отморозок. Ну вот, он у них, значит, бугор, но он мелкий такой…

— Где вы, коллега, этой фени набрались? — улыбнулся Максим как мог ободряюще.

— В институте десять лет чалилась, — ответила слабой улыбкой Аня. — Они тупо мародёрствуют в посёлке. Нагружают понтон барахлом, я прям чувствую, как мы всё глубже в воде сидим.

— А люди им тогда зачем? Которые не работают?

Максим огляделся. В кают-компании собрались в основном женщины, дети, старики, плюс он с механиком. Зачем им механик, допустим, несложно догадаться. Зачем молодые женщины — тоже по рожам видно. А остальные?

Снаружи загрохотала лебёдка, послышался плеск и надсадный кашель. В окошко Макс видел, как двое ребят баграми втаскивают на борт обвязанного стальным тросом мужика. В нём кишмя кишели бокоплавы, потоком хлынувшие на палубу, но сам мужик отказывался вести себя как мёртвый.

— Там не очень, ребята, — прохрипел он, сплёвывая рачками. На распухшем обглоданном лице не было глаз, только пучок морских желудей уже заселил одну глазницу. — Ребята, там не очень. Ладно, кто следующий?

Они кое-как заткнули ему рот кляпом и поволокли извивающееся тело в рубку. Вода потоками стекала на палубу.

— Хрен знает, коллега, — Аня снова понизила голос. — Но меня, когда выловили, тоже к бугорку водили. У меня зуб на зуб не попадал, я их умоляла дать мне погреться, но нет. Сперва аудиенция. Короткая, к счастью. Он меня осмотрел, спрашивал, что я там видела, внизу. Что слышала. А там, естественно, ничего не видно. Слышно, как машины тарахтят. Как сердце в ушах стучит. Но я… чувствовала, Максим. Оно касалось меня. Мы на чём-то живом сидим, вроде огромного горгоноцефала. Там всё в его щупальцах, и это как в комнате страха… будто чьи-то пальцы тебя трогают со всех сторон в темноте.

— Горгоноцефалы же безобидные, — попытался утешить Максим. Аня ответила долгим тёмным взглядом.

— Не для планктона.

Аудиенция безглазого тоже вышла короткой. Макс видел, как его несут назад, протыкают крючьями, обвязывают тросом. Мертвец дёргался и клокотал, будто пытаясь смеяться.

— Господи, помилуй нас, грешных, — прошептала старуха у окна, наблюдавшая ту же самую картину, и принялась истово креститься.

— Это Великий Потоп, — со значением сообщила другая пожилая женщина. — Великий Потоп.

— Я какую-то не ту Библию в детстве читала, — призналась Анька шёпотом.

— Да я тоже что-то не припоминаю Откровение Иоанна Ракослова, — зло пробормотал Максим.

— Да что вы глупости говорите, — завелась ещё одна женщина, помоложе. — Это на острове Великом, где якобы заповедник, вот там на самом деле военный объект. Секретная лаборатория. Вот они там… доиспытывались!

— Чего испытывали-то? — в голос спросил Макс. — Портал в Нарнию открыть хотели, но промахнулись малёк?

— Чего раскудахтались, — прикрикнул часовой. — Тихо сидите!

— Ты, сынок, не кричи, — покачала головой старуха. — Не надо. Мы тебя не боимся, мы Бога боимся. Ты вот лучше подумай про грехи про свои.

— Да это не кара за грехи! — мгновенно завёлся Макс.

— Она и есть, — сама себе закивала старуха. — Она и есть. Бог всё видит! Вот и Страшный Суд.

— Где?! — Максим дёрнулся так резко, что часовой тут же наставил на него дуло. — Кого судят? Вас судят? Что ж вы такого натворили, бабуль, что вы тут мучаетесь в плену, пока воры и убийцы всем заправляют?

— За базаром следи, — оскорбился вор и убийца в дверях. — Так, в последний раз говорю! Варежки позакрывали, блядь! Самого шумного следующим купаться отправим.

За окном с плеском вернулся в воду безглазый мертвец. Разгрузка, похоже, закончилась, но грузовик тут же развернулся во тьму, за новой добычей. Ной явно не собирался отчаливать в ближайшие часы.

— Я слышала их разговоры краем уха, — шепнула Анна Леонидовна. — Бугорок с чего-то уверен, что стоит выйти в Баренцево море, как всё это, — она неопределённо кивнула во мрак, — закончится.

— А вы сами-то, коллега, что думаете? — негромко спросил Максим. — Что происходит?

— Думаю, это мой сон, — призналась Аня. — Кошмар. Поэтому я не умерла, поэтому меня не сожрали, я не утонула…

— Меня тоже не сожрали. Студента из гостиницы сожрали, и киргиза тоже, а меня нет. Может, повезло…

— А может, это ваш сон. Я вам снилась когда-нибудь, коллега?

— Нифига сны не запоминаю, — честно ответил Макс и, мягко отстранившись от Ани, окликнул часового: — Эй! Скажи главному, я передумал. Хочу на погрузку.

— Машина ушла, дебил, — буркнул охранник. — Сиди теперь на жопе ровно.

— Всё равно. Передай главному, у меня к нему есть дело. Это насчёт горгоноцефала.

— Чё сказал, бля?!

— Существа в воде, — терпеливо пояснил Макс. — Там, внизу. Я учёный, ясно? Я всё о нём знаю.

Часовой посмотрел волком, но впервые за всё это время включил рацию.

— Я вас настолько достала, Максим Сергеевич? — грустно усмехнулась Аня.

— Что ты, Аньк. Что ты. Я просто подумал… ну, почему мы не умерли — это ладно. А почему в раков не превратились?

— Повезло? Не думаю, что это заразно, — Анна Леонидовна хмуро посмотрела куда-то в тьму посёлка. — Но я так и не поняла, по какому принципу происходит… карцинизация. Коллега. Всё жду, когда кто-нибудь из них начнёт превращаться. Хотя его просто пристрелят, наверное.

— Ну, сейчас проверим, насколько я везучий, — шепнул Максим и, поцеловав её в макушку, протиснулся к выходу. Там его уже ждал конвоир.

Краснодар. Вам на «р», Максим Сергеич, и вы прекрасно знаете, насколько вы везучий. Но одно правда. Вам не место среди «гражданских». Вам туда, за стеночку, к убийцам. Особенно учитывая, что вы задумали.

Снаружи моросил мелкий холодный дождь. Люди бугорка разобрали резиновые дождевики экипажа плавкрана и стояли, нахохлившись, а Максим ловил капли лицом. Странные капли, будто рождающиеся из ничего в паре метров над головой. Атаман не покидал своей рубки и, похоже, не прекращал накидываться, но не выглядел сильно пьянее, чем прежде.

— Максимка, — он всплеснул руками. — Друг ты мой сердешный. Что ж ты не сказал, что ты у нас учёный, хуй дрочёный?

— Я знаю, зачем вам гражданские, — не стал тянуть Макс. — Не хочу с ними сидеть.

Бугорок зашёлся икотой, но конвоира отпустил обратно под дождь. Понюхал остатки коньяка, задумчиво разглядывая пленника.

— Ну? — спросил он наконец. — Это я понял, а ты мне что?

— Помогу выйти в Баренцево море.

— Как? — атаман вперил в Макса цепкий недобрый взгляд.

В вашей голове всё получалось проще, да, Максим Сергеич? Он должен был кушать ваш блеф и просить добавки?

— Я знаю всё о существе под нами, — ответил Максим, напряжённо подбирая слова.

— Я тоже, — бугорок пожал плечами.

— Я знаю, что происходит! — отчаянно выпалил Макс. Если уж врать, то на все бабки.

— Я тоже, братан, я тоже. Я ж сразу понял, что ты наш человек, Максимка, — атаман отложил коньяк, направил ружьё пленнику в живот. — Остальных мы сами нашли, сами привезли, или они в самом начале к нам прибились. Один ты через двое суток из темноты пришкандыбал. А она тебя не тронула. Вот я и удивлялся, чего ты непонятливый такой. Свет, грит, увидел. Искал, что ли, кого-то?

Максим молча кивнул.

—Ту девку жопастенькую?

Снова кивок.

— Ну, сделай так, что я без неё до Баренцева доберусь, и забирай, — он откинулся на сиденье.

Ладно, Максим Сергеич, кажется, ты угадал. Людей этот светоч гуманизма приносит в жертву, или что-то вроде того. Похоже, верит, что это отводит от него тварей и спасает от превращения. Но откуда это всё взялось? Откуда Баренцево море?

— Как ты понял? — тихо спросил Максим. — В самом начале.

— А, — бугорок хмыкнул. — Везучий я. Оно бабу взяло вместо меня. Я и не заметил, как отдал, а оно взяло. А потом я раз — и заметил, кому больше везёт. Кто морю жертвует, тем везёт. Там, на рейде, тоже кораблик стоял, светил, а потом — бульк… А у меня тут полна горница людей. Думаешь, почему я главный? Ребята не знают, как я это делаю. Под себя ссутся. Думают, я, блядь, экстрасенс. Чумак. Так что и ты при них особо не пизди, целее будешь.

Вот будет смешно, Максим Сергеич, если этот шизоид всё понял правильно. Вот будет приколюха. Но мы-то с вами знаем, что вы тоже можете приносить морю жертвы, если припрёт.

— А про Баренцево море откуда знаешь? — осторожно спросил Макс.

— Оно мне рассказало, — просто ответил атаман. — Белое. Оно через них болтает, через мертвецов. Иногда и через живых. Только его трудно понять. Ох, Максим-Максим-Максимка, гидроцефал ты мой ненаглядный, столько выёбывался, а не знаешь ты нихуя. И нахер ты мне такой нужен?

— А ты дай мне с ним поговорить, — Максим попытался сохранить каменное лицо. — Там, внизу. И узнаешь, что нужно делать, чтобы с гарантией до Баренцева добраться.

Бугорок недоверчиво крякнул, но поднялся, подтолкнул пленника к двери.

— Давай. Я теперь знаю, кто у нас следующий купаться пойдёт, если будешь хуйню делать.

Ай-яй-яй, Максим Сергеич. Вы ведь щас хуйню сделаете. А что если Аню правда утопят? Или ещё как-то на ней отыграются? Ой, жалко будет, но с «жалко» мы с вами жить умеем. Вы ведь здесь вообще не ради неё, да? А она так обрадовалась, когда решила, что ради неё. Когда поверила. Но это не её сон, а ваш. И не про неё, а про агонию, про кровь, про подступающую тошноту. Про темноту.

Свой телефон Максим выложил на какой-то бак, и один из людей бугорка его тут же прикарманил. Двое других готовили лебёдку и груз.

— Меня привязывать не надо, — поспешно запротестовал Макс. — Я сам нырну.

— Ну да, — атаман тихонько икнул и кивком указал на Максима.

Дожидаться, пока его схватят, тот не стал. Отпихнул растерявшегося конвоира, кинулся к борту понтона, каждое мгновение ожидая выстрела в спину, и ухнул в ледяную воду, словно в огромную чернильницу. Здесь, во тьме, грохот машин в чреве плавкрана сделался невыносимым. Сквозь него пробился приглушённый голос наверху:

— Не стрелять! Совсем охуел?! Не стрелять в море!

Всё было так, как описывала Аня. Макс ничего не видел, но казалось, что колючие ветвящиеся щупальца горгоноцефала заполняют собой всё вокруг. С каждым взмахом руками, позволяющим не всплыть вертикально, как буёк, Максим всё сильнее увязал в объятиях твари. Невидимые тысячепалые руки ощупывали его и сразу же сжимались, вцепляясь в одежду, тянули куда-то вперёд, на глубину. Можно было услышать, почти почувствовать, как рядом бьются подвешенные мертвецы, но почему-то ржавая громада понтона угнетала сильнее всего. Находиться в воде рядом с ней было почти нестерпимо. Пришлось заставить себя нащупать металл над головой, вслепую поднырнуть под него, оставляя клочья одежды и кожи в сплетении ветвистых щупалец. Мозг, уже привычный к самым чудовищным картинам поверхности, вдруг зашёлся в панике, как закипающий старый чайник. Он слишком рано начал задыхаться — воздуха ни за что не хватит, чтобы преодолеть весь путь под днищем плавкрана! Нужно выбираться! Нужны всплывать! Да и что там, под днищем, в давящей смрадной темноте, где шершавое брюхо громадной машины царапает затылок? Что там гудит? Что баламутит воду? Это винт, который порубит тебя на части. Это мертвецы, которые обглодают тебе лицо. Это право, это лево, куда ни щупай — всюду изъеденный металл, обросший скользкой дрянью, и ты ни за что не найдёшь, где у него край, ты сдохнешь здесь, тебе не спастись, негде взять глоток воздуха, слишком далеко, слишком глубоко…

Макс потянулся к свету, аккуратно высунулся из воды под дождь, неимоверным усилием воли заставив себя мягко вдохнуть, а не хрипеть и отплёвываться. Подышал, продирая глаза. Убедившись, что его никто не видит, снова нырнул, уходя под ржавый пирс.

Он не стал задерживаться на берегу, высматривая, что происходит на палубе плавкрана. Никакой суеты слышно не было. Умер Максим, да и хуй с ним. Всё тело свело от холода, но одновременно с этим подступил какой-то странный жар. Царапины саднили, хотя оказались несерьёзными, но вот одежда больше не имела особого права носить своё гордое имя. А без телефона обратный путь предстояло проделать в кромешной тьме. Как только что, под водой, наощупь. Совсем недавно Максим не мог себя заставить и шагу ступить вот так, вслепую. Не мог пересечь свой крохотный номер в «Поморье». Но эту дорогу, казалось, он знал даже лучше.

А ещё дождь усилился, и то и дело сверкали молнии.

В каждой вспышке Максим видел то, что прежде прятала от него милосердная тьма. Лес чудовищных водорослей, колышущихся в небе над сиротливыми пятиэтажками. Щупальца исполинских медуз, свисающие над самой головой. Бывших людей, сгрудившихся в подъездах и гаражах, прячущих от дождя свой ужин, тоже недавно бывший людьми. Он не таился и не сбавлял шаг, наоборот, шумел, перекрикивая раскаты грома, бил окна, орал в тёмные пустые квартиры:

— Подъём, блядь!

— Бандитская рожа! — было ему ответом откуда-то со стороны грозовых небес. — Ментовская крыса! Прекрати ломать мою пятьдесят четвёртую квартиру!

Разгребая сугробы бледных морских звёзд, Максим будил мертвецов. Тот, первый, уснувший за рулём попытался возмутиться, попытался вылезти, но его раздутое брюхо лопнуло слизью и миксинами, давно заменившими выеденные кишки. У некоторых других получалось лучше. Одни шли на голос из окна, другие увязывались за Максом. В ослепительных вспышках молний, какие бывают лишь в кромешном мраке, он видел бывших людей с глазами на стебельках, следующих на боязливом отдалении. Присматривающихся. Принюхивающихся.

— Кировск, — раздалось из темноты, как только Максим, сотрясаемый ознобом, переступил порог «Поморья».

— Кандалакша, — ответил он, стуча зубами. Его потряхивало точь-в-точь как умирающего студента на проклятом ковролине.

В следующей вспышке молнии стало понятно, что и студент здесь. Его обглоданное распотрошённое тело устроилось на диване и играло в карты со своими убийцами. Троица азартно шевелила усами.

— Сашок! — крикнул Макс. — Мужики! Собирайтесь, я там гаштет нашёл охуенный.

— Анапа, — напомнила о себе администраторша. Кажется, всё ещё человек. Может, дело в страхе? Может, если ему не поддаваться?.. Но Максим поддавался. Поддавался, пока почти не обезумел, а может, и не почти, может, нырнул в безумие и вынырнул с той стороны, ровно как с плавкраном.

— Анадырь, — буркнул он и решительно направился к лестнице.

Конечно, никакой он не учёный. Хуй дрочёный, как верно подметил бугорок. Ни дня по специальности не работал, и в науку не пошёл. Вот пошёл бы, сейчас, глядишь, конец света был бы его заслугой. А так — нет, просто удачное стечение обстоятельств. Но кое-что со студенческих лет Максим помнил. Кое-что о нервной системе медуз, о том, как они реагируют на стимулы. Как понимают, куда плыть, а куда лучше не надо. Небесные гиганты, исполненные алой бахромы, казались воплощением смерти в самой царственной, самой неотвратимой ипостаси. Но на деле они довольно тупые, довольно примитивные создания, буквально без мозгов. Есть целые семейства ничтожных бокоплавов, которые катаются на них как на автобусах.

Осталось дождаться, когда хотя бы одна опустится вровень с крышей «Поморья», подметая щупальцами пустынную улицу.

Максим Сергеич, вы вообще понимаете, чем занимаетесь? Ещё и с таким азартом.

— Ростов!

Воркута. Так вот, знаете, что я думаю? Я думаю, вы в глубине души человек жестокий. Вас бы так не отталкивала, не пугала, не отвращала жестокость, если бы в вас её не было ни капли. Я сейчас не о том, как вы вцепились в плоть проклятой медузы, словно какой-нибудь рачок-паразит — понимаю, удержаться на скользкой гадине под дождём нелегко. Я о том, куда вы ведёте, а местами тащите, своё войско.

Очередная вспышка молнии просветила купол огромной медузы насквозь, и Максим увидел лицо. Застывшее в крике лицо женщины, всплывающее ему навстречу из красно-розовой глубины. Оно давно замолчало, но крики всё ещё слышались. Не все гады, увязавшиеся за Максимом, были одинаково расторопны. Многие завязли в бахроме, застигнутые врасплох, когда исполинская медуза вдруг беззвучно изменила свой маршрут и принялась подметать улицы, жадно подтягивая вверх полчища мертвецов. Сашок с друзьями успели укрыться в вестибюле, но потом всё равно увязались следом. Из любопытства. Медуза беззвучно пульсировала, а внизу грохотали, переворачиваясь, машины. С каждой новой вспышкой Максим видел всё больше блестящих чёрных панцирей вокруг, среди домов.

Воркута, Максим. Поздно притворяться, что ты не разговариваешь сам с собой. Хотя у тебя есть повод. Есть за что обидеться на самого себя. Но что, по-твоему, будет, когда ты приведёшь их к причалу? Будет шведский стол на чеченской свадьбе.

С плавкрана медузу заметили слишком поздно. Вернее, слишком поздно поняли, что тварь движется прямо на них, словно огромная метла. Максим специально позволил ей выровняться пару раз, повисеть вальяжно в небе, но потом немилосердно погнал на приступ. Увидев своё отражение в студенистом куполе за мгновение очередной молнии, он вдруг понял, что улыбается. Он улыбался крикам с борта плавкрана, представляя, что чувствуют люди внизу при виде надвигающегося спутанного клубка мёртвых тел. Тут же подступила тошнота, и Макс едва удержался от падения.

Когда он стал таким? Всегда был? Или свихнулся за эту пару дней? Любой бы свихнулся, правда?

Воркута, Максим Сергеич. Вам на «а».

Тишину между ударами грома заполнили автоматные очереди. Затарахтел буксир, начиная разворачиваться, но с высоты Макс отлично видел в свете навигационных огней, что под ним почти нет воды — только кишащая масса потревоженных щупалец горгоноцефала, разворачивающаяся в огромную плетёную корзину. Когда корзина сомкнулась, послышались крики, приглушённые массой живых рассерженных ветвей. В считанные мгновения буксир скрылся из виду, словно на нём в ускоренном воспроизведении вырос и расцвёл диковинный сад. А потом этот сад поглотила чернота.

Плавкран слегка накренился, и послышались отчаянные женские крики. Кого-то пытались тащить к лебёдкам, но поздно. Алая бахрома нахлынула на палубу, роняя мертвецов и подхватывая взамен живых. Луч прожектора заметался, запрокинулся, успев высветить терпеливое и безмолвное полчище раков, поджидающих во тьме за грудой щебня.

Максим с трудом перебрался на скользкий и мокрый кран, вцепился и пополз, не торопясь спускаться прежде, чем шлейф щупалец проползёт мимо. Медуза начала набирать высоту, оставив позади опустевшую палубу. К тому времени, как Максим спустился до крыши рубки, бывшие люди уже задумчиво толпились у опрокинутого трапа. Хотелось крикнуть выжившим в кают-компании, если кто-то выжил, чтобы они бежали, но куда? В объятья горгоноцефала? Кому-то, может, и повезёт вырваться, как вырвался Макс, но ведь везёт тем, кто жертвует морю. Значит, он здесь самый везучий.

Когда бугорок тихонько выскользнул из рубки, собираясь проверить собственное везение, сверху на него обрушилось тело. Полуголое, изодранное, мокрое и скользкое. Вдвое крупнее и тяжелее его самого, и разъярённое до кровавой пелены. А ещё довольно везучее.

Как он кричал! Может, ту женщину за окном тоже убивали вот так, неумело, но страстно? Рвали зубами, били головой о стальной пол, давили изо всех сил, пока не почувствовали дрожь, похожую на озноб?..

Браво, Максим Сергеич. Вот так бы сразу. Вот можете же, когда захотите. Хотя чего это я, вы и нехотя можете. И даже через «не могу». Даже через «боже, что я творю». Ой-ой-ой, ко-ко-ко, бедная старушка-процентщица. А ведь некоторым людям, Максим, туда и дорога. Не будем показывать пальцами.

Атаман затих, но крики почему-то ещё звучали. Максиму понадобилось несколько мгновений отступающей алой пелены, чтобы понять, почему. Карцинизированные коллеги ни на кого не набрасывались, не отрывали головы, не вспарывали клешнями животы. Они просто окружали, пристально наблюдая. Принюхиваясь. Шевеля усами. Но когда какая-то женщина, какая-то не-Аня, попыталась проскочить мимо, добежать до трапа, на её руке намертво сжалась клешня. Раки подступили ближе, и она завизжала, забилась, разрывая собственную кожу и мышцы, но ещё несколько маленьких клешней вцепились в неё тут и там, медленно, как-то задумчиво потянули ближе. Почти бережно уложили на палубу.

Больше падальщики, чем хищники. Максим бросился туда, но не стал испытывать своё везение, пытаясь отбить эту женщину, или хотя бы добить.

Мы-то с вами умеем добивать, если надо. А? А?

Но нет, он бросился к окну камбуза, помог вылезти оттуда девчонке-школьнице, потом крикнул внутрь:

— Коллега!

— Макс! — донеслось из кают-компании. — Господи!

— В окно давайте!

Она не знает, Максим Сергеич. Не знает, что это по вашей милости тут такой банкет.

Кок куда-то подевался, может, первым сбежал. Механик отбивался стулом, и это было странное зрелище. Никто не пытался с ним драться. Получив удар, твари отступали и начинали искать обед попроще, но он не отставал, он пытался помочь другим, и в какой-то момент клешня сжала ножку стула, а потом горло механика. Не все пытались сопротивляться или бежать. Старуху, которая всё повторяла «господи помилуй», спокойно вытащили через главную дверь и поволокли в воду.

Перед Аней в окно пролез часовой, успевший укрыться в кают-компании, безоружный и ошалевший.

Кажется, тот самый, который забрал наш телефон, а, Максим Сергеич? Ну точно, вот он, в кармане.

К тому времени, как в окне показалась Аня, часовой орал дурниной, но его уже крепко держали Сашок и, кажется, Витал. Ни к чему коллеге знать, как он угодил к ним в клешни. Понтон уже повело, потянуло дальше от берега, и ветвистые щупальца тянулись из бурлящей воды, обшаривая палубу. В их сплетении Максим снова увидел девочку, которой помог выбраться через окно. Она бросилась в воду, ища спасения, но не принесла должных жертв морю. Теперь принесёт.

До того, как скрыться под водой, плавкран потонул в криках. Анна Леонидовна и Максим Сергеевич заметались вдоль борта, высматривая спасительный просвет, но его не было. Живое, кипящее, копошащееся море неумолимо сжимало свои объятья. Казалось, скоро от них останутся только Аня и Макс, а потом А и М, а потом ничего. Темнота.

Но тому, кто жертвовал морю, снова повезло. Ожившим отливом в их сторону волокло «Казанку», одну из моторных лодок, стоявших у лодочных причалов. Она вплыла в ореол света, неприкаянно вращаясь, как смываемый в раковину кусочек мусора.

Сперва он швырнул за борт Аню. Та взвизгнула, неловко уцепилась за ветровое стекло лодки, распластавшись на носу. Отползла вперёд, давая коллеге место для приземления.

— Прыгайте сюда! — крикнула она оставшимся на борту плавкрана людям. Максим не знал, сколько их там, не знал, выжил ли ещё хоть кто-то. Он не оборачивался.

— Анна Леонидовна! — он встряхнул коллегу за плечо. — Аня! Смотрите на меня!

Та посмотрела — растерянным полубезумным взглядом, неспособным задержаться хоть на мгновение, всё время шарящим, шарящим, шарящим вокруг.

— Нас затянет, Ань. Под плавкран затянет. Надо уходить! Сейчас! — он потянул сбитую с толку девушку к корме, не давая опомниться.

— Макс, там… Там люди, там…

— Прямо сейчас!

На этот раз он прыгнул первым. Поближе к берегу, подальше от самого густого переплетения хищных ветвей, откуда было бы не вырваться. Горгоноцефал всё равно принялся ощупывать его, обвиваться вокруг ноги, но здесь можно было плыть. Сюда дотягивались лишь отдельные тонкие щупальца. Основная рассерженная масса нахлынула на плавкран, боком увлекая его в пучину.

Аня всё ещё стояла на носу лодки, заворожённо наблюдая. Максим не видел её лица, только силуэт в свете последних прожекторов. В этом свете по небо вокруг медленно плыли мириады сияющих рачков-бокоплавов, собирающихся на пир. Почуявших падаль.

Максим уже решил, что она останется. Почти начал грести к берегу, когда Аня всё-таки прыгнула. Он нащупал её руку в воде, потянул, помогая вырваться из объятий чудовища. Безобидного, но не для планктона.

Позади застонал металл. Слишком мелкая губа, чтобы плавкран мог уйти под воду целиком, но шум машинного отделения заглох, и огни погасли один за другим. В последнем свете Макс ещё видел стрелу крана, торчащую в небо из огромного живого клубка. Потом опустилась тьма.

Максим чувствовал Анину ладонь, хотя давно не ощущал собственных рук и ног. Слышал рядом дрожащее дыхание, нашаривая путь во мраке и тишине. Ещё моросило, но молнии больше не освещали дорогу, и два коллеги ползли, словно морские гады, медленно ощупывая мир на своём пути. Прочь от моря. На голос, проклинающий бандитскую рожу и ментовскую крысу, немного охрипший, но мощный.

Оба молчали. Слишком много сил, слишком много мыслей уходило на то, чтобы ползти. В темноте не существовало времени, только мокрый асфальт, только доски тротуара, только жёсткие тела морских звёзд, которыми нельзя измерить усталость, холод и голод. Оба молчали, когда, не сговариваясь, пили из луж солоноватую воду. Оба молчали, ощупывая онемевшие раны. Оба наверняка думали об одном.

Мы ещё живы? А теперь? А сейчас?

— Я думаю, мы давно умерли, Максим Сергеевич, — прошептала Аня наконец.

— В один день?

— Нет, — вздохнула она. — Наверное, нет.

— А почему нас тогда падальщики не едят?

— Наверное, остальные ещё мертвее.

Максим вёл её в «Поморье». Просто потому, что никаких других мест в этой темноте не знал, разве что пятьдесят четвёртую квартиру, но там занято и сломано. В гостинице, по крайней мере, теплилась какая-то сухопутная жизнь. Сухая одежда, сухие постели, может, даже какая-нибудь еда помимо сгнившей в холодильнике. Наверное, поэтому из «Поморья» не сбежать. Некуда бежать, кроме «Поморья».

Путь занял целую вечность, но мёртвым некуда было спешить. Они были одни в этой темноте — всё, что в ней было голодного и неспящего, ушло к причалам. Когда-нибудь вернётся, и заскребётся под дверью, как только не останется других дверей.

Что вы будете делать тогда, Максим Сергеич? Кто из вас двоих первый отрастит себе клешни? Кто станет падальщиком, а кто — падалью?

Потому что один из вас точно сожрёт другого. Время слишком голодное, чтобы размениваться на сантименты. Слишком тёмное.

— Рига. Гости после полуночи только с доплатой, — пробурчала администраторша из темноты, когда пальцы Максима нащупали знакомый ковролин. Потребовалось несколько мгновений, чтобы осмыслить её слова. Осмыслить слова. Начать мыслить. Подняться с пола. Может, так и происходит карцинизация? Перестаёшь думать как человек, ведь это тебе ни к чему?

— А сейчас после полуночи? — хрипло спросил Максим.

— Да хуй его знает. У меня телефон сдох.

Ваш, наверное, тоже, Максим Сергеич. Хотя мог и пережить небольшое купание. Не будете проверять? Ну и правильно, чего вы тут не видели.

На входе в сдвоенный номер Макс столкнулся с кем-то влажным и склизким, должно быть, с соседом-киргизом, но довольно бесцеремонно отпихнул с дороги. Не до него.

— Извините, — прошелестел киргиз полным бокоплавов ртом.

От него не пахло падалью. Только морем. Максим никак не мог понять, почему ему, продрогшему чуть не до смерти, так легко дышится, когда в Москве, стоило попасть под лёгкий дождик, дело заканчивалось простудой. Может быть, мёртвые не простужаются. Анька, вон, тоже была ледяная, хотя мёртвой ещё не казалась. Оба стянули с себя изорванную мокрую одежду, вытерлись чем-то, найденным в шкафу, забились в угол кровати, кутаясь во все сухие вещи, во все простыни и одеяла, которые удалось найти. Прижались друг к другу в нелепой попытке согреться обо что-то ледяное. Согреть что-то ледяное.

— Коллега.

— Коллега.

Такими и впрямь могли бы быть ласки мертвецов. Нечувствительными пальцами к онемевшей коже. Но что-то было в этой общей дрожи такое, что отличало её от агонии. Так мёртвое превращалось в живое, а не наоборот. Или хотя бы пыталось ненадолго притвориться.

Какое горячее дыхание бывает у таких холодных людей.

— Коллега.

— К-коллега.

Было что-то истерическое в этой близости, что-то безотчётное и неуправляемое, словно двум уважаемым коллегам вдруг ни с того ни с чего приспичило свиться в клубок подобно чудовищу у дальних причалов. Солоноватая кожа. Острые зубки. Мёртвая хватка. Кто-то из этих двоих точно морская гадина.

Быстрее, Максим Сергеич, скажите «чур не я»! Ой, а что это… что это такое жёсткое вы нащупали губами? Вы же учили анатомию, вот и скажите мне… коллега.

Аня заметила его оцепенение не сразу, или какое-то время отказывалась замечать, отказывалась замедляться, отказывалась просыпаться от согревающего наваждения. Даже заметив, долго льнула то с одной стороны, то с другой. Целовала, дразнила. Наконец, прижалась всем телом к холодной спине.

— Если нет, просто скажи «нет», — прошептала она.

— Извини, — выдавил Макс.

— Извините, — пробормотал голос за дверью.

Интересный вы человек, Максим Сергеич. Жестокость вас заводит, а ракообразные — нет?

— Я, кажется, поняла, как люди карцинизируются, коллега, — шептала Аня, поглаживая его спину. — Просто… позволяют себе, и всё.

Она превращалась быстрее многих. Он уже чувствовал прикосновения маленьких плавательных ножек. Анна Леонидовна к своей метаморфозе относилась легкомысленно. Когда очередная конечность назрела у неё под человеческой кожей, она взяла его руку, положила на пульсирующее вздутое место.

— Чувствуете бугорок, коллега?

Максим вспомнил человека с залысинами. Человека с разбитым затылком. С раздавленным лицом.

— Это раковая опухоль.

Даже не ответите, Максим Сергеич? Но и не оттолкнёте. Так и будете лежать, стиснув зубы, и смотреть в одну невидимую точку. Типичный Максим Сергеич. Если так подумать, ну мутировала ваша подруга. Ну и что. С Сашком же вы дружить не перестали. Вы, вон, сами на медузах летаете.

Сами жертвуете людей морю.

— Знаешь, а я ведь пару дней не ела, — прошептала Аня. — Так кушать хочется. Я пока терплю, но когда совсем превращусь, наверное, тебя съесть захочу. Так что ты давай, или сам превращайся, или… — она натужно замолчала, засопела.

— Как же я превращусь, коллега?

— А ты перестань сопротивляться.

— А ты чего перестала? — негромко спросил Макс.

— Да пошло оно всё. Сгорел сарай… Я, может, заслуживаю быть раком. Рачком-дурачком. Вон, Лёшке изменяю.

— Да все всем со всеми изменяют! — разозлился Максим. — Думаешь, с Ирой мы чего разошлись?

— Не знаю, — тихо сказала она. — Чего?

— Признался в измене.

— Ты признался, — протянула Анна Леонидовна. — Я бы ни за что не смогла. Я бы лучше уползла на дно и жила там одна.

— Я тоже не от хорошей жизни, — грустно хмыкнул Макс. — Мне пришлось. Для алиби. Фальшивого алиби, которое даже не пригодилось.

Наверное, Ире в тот день казалось, что весь мир её предал. Ведь только что всё было нормально. А тут — как гром среди ясного неба. В самый хреновый момент, если, конечно, бывает не хреновый. Думаю, это её сломало, Максим Сергеич. По крайней мере, добило. Мы-то с вами знаем толк в добивании.

— Алиби? Это что ж вы натворили, коллега?

— Забейте, коллега.

Вы ведь и правда ходили налево. И много. И вовсе не ради какого-то там алиби. Без уважительной причины. Но Аня теперь думает, что вы лучше её, ведь не могло же ваше преступление быть тяжким. Или мерзким. Или тяжким и мерзким. По логике всех этих людей, которые верят, что у их превращения есть причина в каких-то поступках, в каких-то угрызениях совести, вы, Максим Сергеич — святой. Вы лучше их всех.

Или бессовестнее. Наверное, когда вы — единственный судья, и разницы-то нет никакой.

— Я пойду… пойду, поищу какой-нибудь еды, — солгал Максим. — Человеческой. Для людей.

— Хорошо, — сонно пробормотала Анна Леонидовна. — Обещаю вас не есть, пока вы не вернётесь.

Макс оделся и выскользнул в коридор, не прихватив никаких вещей, кроме утонувшего телефона. Побежал вниз по лестнице. Не от Ани — скорее, от соблазна остаться с ней. Соблазна поддаться и превратиться, если это правда так работает, или закрыть глаза и принести хоть кому-то какую-то пользу, если не работает.

— Амстердам, — прошептал он, зная, что ответит внутренний голос.

Москва.

Всё это было ошибкой, ещё до конца света. Не надо было сюда приезжать. Не надо было…

— Там Рига была, — равнодушным тоном напомнила администраторша за стойкой. Она так и сидела без света, и теперь уже было отчётливо слышно, как пощёлкивают сочленения её панциря. — Тебе на «а».

— А вы чего в темноте сидите?

— Да какая разница. Меня и при свете не видно. И не слышно, если не орать. Что жила, что не жила.

— Это тут не при чём… — сердито начал Максим, но валькирия перебила:

— Да? А ты со мной поболтать пришёл, или за фонарём?

— Амстердам, — стыдливо пробормотал он. — Можно я тогда правда фонарь заберу?

— Да забирай. Катись. Москва.

На крыльце «Поморья» трудно было поверить, что Москва существует. А даже если существует, до ближайшей железнодорожной станции несколько дней пути пешком, через мрак. Глаза к этому мраку так и не привыкли, но разум как будто бы привык. Как будто не возражал пробираться по-крабьи по чёрному дну. Но Максим всё не превращался.

А вдруг бугорок был прав? Вдруг он в своём безумии что-то понял? Ведь само то, что Макс ещё жив, или хотя бы мыслит и существует — аргумент в его пользу. Если ночь заканчивается на границе Баренцева моря, значит, у неё должны быть и другие пределы. Значит, она не простирается на весь мир. Значит, есть черта, за которой восходит солнце.

Может, там для Максима тоже нет места, но как было бы хорошо посмотреть рассвет.

Он шёл, почти не зажигая фонаря. Лишь изредка светил по сторонам или в небо, где в вышине, далеко за пределами яркого света, медленно плыли чьи-то исполинские тени. Когда наконец вышел на трассу, свет стал требоваться ещё реже. Здесь, в лесу, море не царствовало так, как в посёлке. Кое-где попадались среди деревьев тусклые морские звёзды, да роились вездесущие рачки. Из раков покрупнее кто-нибудь нет-нет да увязывался за Максимом, но скоро отставал в поисках более сговорчивой падали.

Конечно, рано или поздно ложная бодрость пройдёт, и придётся лечь спать. Вчера эта мысль привела бы Максима в ужас. Он бы ни за что глаз не сомкнул здесь, на открытом месте, посреди непроглядно чёрного леса. Сегодня в его жизни стало куда меньше «ни за что».

— Захотят — и так сожрут, — пробормотал он себе под нос.

Но никто его не захотел. После первого привала, горячечного забытья без сновидений он снова вышел на дорогу, и долгое время ковылял один. Потом за ним нетвёрдой походкой увязалась женщина. Немолодая, неживая, почти не объеденная. Смутно знакомая. Сперва она показалась ему похожей на одну из старух с плавкрана. Потом…

А чего вы испугались, Максим Сергеич? Что она вам сделает? Она же беспомощна. Любой нормальный человек попытался бы ей помочь. Хотя бы скорую вызвать. Остановить кровотечение, а не дыхание. Да, я знаю, что вы в процессе передумали, но кому от этого легче? Вы ведь уже не могли остановиться. Не после того, как она увидела, что вы делаете.

А, нет. Конечно же, это не она. Я обознался. С кем не бывает. К тому же она отстаёт. Но если соберётесь поспать — обязательно догонит.

Как догоняла вся эти месяцы.

Максим ускорил шаг, откуда только силы взялись. Скоро луч фонаря уже не выхватывал из темноты одинокую пошатывающуюся фигурку позади. Это было ещё хуже — не знать, где она. Знать, что она где-то. Макс шёл, и шёл, и шёл, засыпая на ходу и просыпаясь в бреду. Были ли огни позади частью бреда? Если нет, почему приближались, хотя он шёл в другую сторону?..

Фары. Первым делом Максим подумал про грузовик бугорка, заозирался, ища пути к отступлению, потом остановился посреди дороги. Какого чёрта? Он их всех убил. Если вдруг не всех, он придумает, как это исправить. Он же везучий.

Настолько везучий, что это оказалась разваливающаяся белая «Волга». Даже не рак за рулём — приветливый бородатый мужик без единой миксины, извивающейся под кожей.

— Заблудились, что ли? — спросил он, притормозив.

— Нет.

— Подбросить до города?

Максим с подозрением заглянул в кабину. Посветил в лес, назад, на дорогу. Нигде не нашёл ни единой морской звезды. Посветил вверх, высматривая медуз, но увидел низкие тучи. И пару тусклых звёзд.

Его пробрал озноб, но паника почти сразу же отступила. Ну конечно. Это просто сон. Он уснул где-нибудь под кустом, или прямо сейчас спит на ходу. Прямо сейчас бредит.

— Буду благодарен, — ответил он хрипло.

Мужик понаблюдал за его метаниями с некоторым сомнением, но дверь открыл.

В дороге небо начало светлеть. Так ослепительно, что у Макса слёзы покатились из глаз, и он, почти ослепший, не мог следить за дорогой, за своим отражением в зеркале, за отражением водителя, но тот не заметил. Он болтал без умолку — рассказывал о рыбалке, о семье, о произволе местных властей. Ни слова о конце света. Даже о грехах не заикнулся.

Максим почти не поддерживал разговор. Только когда речь зашла о тёще, подозрительно проморгался. Сказал странно, слушая свой голос будто со стороны:

— У меня ещё хуже было. Моей Ирке мать всю жизнь дышать не давала, всю кровь выпила. Никак не отпускала, чокнутая старуха. Она как будто… питалась ей. Типа энергетический вампир, я не знаю. Мерзкий она была человек, невозможный. Вцепилась намертво.

— Померла? — спросил водитель.

— Недавно.

— Ну, как говорится, Царствие ей Небесное.

Обойдётся. Никому не Царствие Небесное, но ей предпоследней. За ней уже заняли, но просили больше не занимать. Ире тяжело, конечно. Такой удар. Зато квартира. Так хорошо, что даже рифмуется — «Ира» и «квартира». Не Царствие Небесное, но покатит.

Где-то тут навстречу стали попадаться машины. Максим чуть не бросился им сигналить, кричать им вслед, чтобы поворачивали, пока не въехали во тьму, но позади до самого горизонта тянулось пасмурное светлое небо.

Потом впереди начались дома. Начались люди, которые вели себя так, словно никогда не заканчивались. При виде этих людей Максиму хотелось орать. Хотелось выпрыгнуть в окно, броситься бежать, забиться в какой-нибудь тёмный, тёмный, тёмный уголок. Так не честно. Он уже не часть этого мира. Он не похож на них. Карцинизирован, просто этого не видно. Нужно поворачивать. Поворачивать, пока не поздно. Пока и здесь не погасло солнце.

— С вами всё хорошо? — обеспокоенно спросил водитель. — Где вас высадить?

— Тут! — выкрикнул Макс, понятия не имея, где он, но чувствуя, что ему ни в коем случае нельзя здесь быть. Хуже всего было то, что больше никто этого не замечал. Не видел, как он отличается.

Выскочив из машины, он бросился вдоль улицы, вдоль наземных заборов и сухопутных гаражей, сквозь ослепительную, слезоточивую белизну утра. Машины сигналили, люди шарахались, но по неправильной причине.

Ну зачем ты так, Максим? Может, радоваться надо. Может, у тебя психотический эпизод закончился. Или даже целый сезон психотического сериала. Вот так. Возьми себя в руки. Вдохни-выдохни.

На третьем выдохе Макс достал телефон. Смог включить, хоть и на последнем издыхании. «Любимая» звонила. Ещё два раза за эти три дня. Значит, три дня всё-таки прошло? Поневоле задумаешься, что ты делал трое суток, не приходя в сознание. Чем ты на самом деле занимался. Аня? Плавкран?

Полёты на медузах, скорее всего, отпадают, значит, никогошеньки ты не убил, Максим Сергеич. Почти никогошеньки, но это наш с тобой секрет. Царствие небесное тебе, конечно, не светит, но ты же и так не рассчитывал. Так иди и греши! Не обещаю, что жизнь не поставит тебя раком, но не сделает, это точно. Если сам не захочешь.

Макс осмотрел свои руки в ссадинах. Завернул рукав. А правда, чем он занимался эти три дня? Брал штурмом кошачий питомник? Ещё и засос на плече… Соль в волосах.

«Любимая» прислала сообщение, но мы не будем его читать. Да? Даже смотреть туда не будем. Мы в отпуске.

Но Максим всё-таки успел увидеть слово «наврал». Какое неприятное слово. Кто-то кому-то наврал. Кто бы это мог быть.

Наткнувшись на цепочку товарных вагонов, он пошёл вдоль путей в поисках вокзала. Оттуда можно будет отправиться куда угодно. Впервые в жизни Максим чувствовал себя таким свободным. После тесной комнатушки в «Поморье» мир казался больше и ближе. Как что-то, что падает тебе на голову.

Мы можем уехать далеко-далеко, Максим Сергеич. Куда-нибудь, где люди не говорят на одном с нами языке. Займём денег, и вперёд. Пить коктейли и обнимать красоток. Вот где была наша с вами ошибка. Нельзя что угодно плохое забыть в таком месте, как «Поморье». Только вспомнить.

Но этот опыт нас закалил. Мы смотрим в лица прохожих с вызовом. Если понадобится, мы готовы любое из этих лиц бить, бить, бить об асфальт, но только если понадобится. Только если припрёт.

И куда вы идёте, скажите на милость? Страна коктейлей и красоток не в той стороне.

Но Максим знал, что принадлежит совсем не миру коктейлей и красоток. Он знал, что тьма догонит его даже там, догонит всюду, куда бы он ни отправился. И просто решил не ждать утра, когда солнце не взойдёт. Это ожидание было невыносимым, невыносимым каждую секунду. Он прошёл мимо вокзала, бросив телефон в траву до того, как «Любимая» сожрала последние проценты заряда. Фонарик тоже оставил. Глаза так и не привыкли к темноте, но разум привык. Он слезился от света. И у кромки залива наполнился предвкушением.

Море не казалось холодным, пока он не вошёл по грудь. Не казалось ледяным, пока не погрузил в воду лицо. Не казалось тёмным, пока не закрыл глаза. А вода не казалась воздухом, пока он не позволил себе дышать. Не дышать было бы неудобно, ведь на этот раз пришлось посидеть под водой подольше. Пока солнце не скрылось.

Максим знал, что оно уже не взойдёт.

Когда он поднялся из воды, лишь огни порта и старых многоэтажек слегка рассеивали тьму. В этом неверном свете проплывающие фигуры казались наполненными бледным сиянием. Они все плыли вниз, опускались в медленном вальсе, точно частички морского снега. Пока одни опускались, другие забирались на крыши, выходили из окон, и кружились, кружились, кружились по пути вниз. Человеческие тела, кажущиеся белёсыми на грани темноты, устилали улицы. Максим шёл под этим снегом, вглядываясь в тусклые лица, в болезненные гримасы. Гадая, что пошло не так. Почему каждый из них не смог просто… позволить себе. Это же так легко. Мириады тускло светящихся рачков плыли рядом, облепляли новоприбывших шевелящимся ковром. Макс тоже выбрал себе одного. Молодую женщину в ночной рубашке, чем-то похожую на кого-то другого. Подцепил клешнями и поволок, пятясь во мрак.

Да и хуй с ним.