Тонкий лед

Мария, приехав в родной город, в тот же вечер, направилась в университет — туда, где когда-то располагался джаз-клуб. Музыканты настраивали аппаратуру, готовясь к выступлению. Она выбрала гитариста постарше, представилась студенткой журфака и спросила, где можно найти Сергея Красулина.

Эдик — так звали гитариста — оказался немногословным. Сказал, что Красуля ушёл из клуба лет пять назад. По слухам, летом «гастролирует» на пристанях, зимой подрабатывает сторожем в заводи «Ширчик».

Шесть лет назад её старшая сестра Ирина погибла — попала под поезд. Смерть разломала семью: через полгода умер отец, а ещё через год мать с младшей дочерью эмигрировали в Канаду. Мать, словно чеховская Раневская, сбежала из России, чтобы забыть — и мужа, и дочь.

Перед переездом, разбирая книги, Мария нашла конверт. Почерк был Ирин. Предсмертное письмо. В нём — признание: после близости с музыкантом из джаз-клуба она забеременела. Сергей Красулин — так звали его — отнёсся равнодушно к этому и вскоре исчез. Это и подтолкнуло Ирину к самоубийству.

Мария с трудом вспомнила его лицо джазмена, тогда ей было двенадцать. Теперь, узнав правду, она возненавидела его всей душой. Решила найти, посмотреть в глаза, выказать презрение. Иначе — предаст память сестры.

Вскоре представилась возможность поехать в Россию — группа миссионеров из её церкви предложила Маше поехать с ними переводчицей. Она согласилась, не раздумывая.

На второй день после приезда выдался солнечный мартовский денёк. До вечера Маша была свободна. Одевшись потеплее, она спустилась к берегу Волги. До заводи «Ширчик» было около двух километров по льду. Никогда прежде девушка не переходила замёрзшую реку. И ничего не знала о заводи.

Подойдя к берегу, она почувствовала страх. Засомневалась. Это походило на авантюру. Как, ничего не зная о человеке, кроме сплетен, прикинувшись журналисткой, взять интервью? Поводом должен был стать блюз, сочинённый им несколько лет назад — он сделал Красулина самым известным джазменом города.

Стоя на пустынном берегу, Мария всматривалась в заводь. Волга была широкой. Ни одного пешехода. У берега лёд подтаял, из трещин сочилась вода. Вдалеке стоял человек в тулупе — смотрел в её сторону.

Она перевела взгляд на ледяной панцирь. Ее охватил страх и нерешительность. Можно было вернуться. Но вспомнилась Ирина. Смерть отца. Мария натянула шапку и решительно сделала первый шаг.

Едва ступив на лед, она услышала резкий свисток. Обернувшись, Мария увидела человек в тулупе бежавшего по берегу и махающего ей руками. Она отвернулась и пошла дальше, зная что если вернется, то всё рухнет. Девушка прибавила шаг. Свист постепенно стих.

На середине Волги задул ветер. Приходилось обходить торосы — застывшие волны. Ближе к заводи лёд выровнялся. Впереди стал просматриваться лесной массив. Выйдя на берег, она увидела тропу. Одна вела вдоль берега, другая — к сгрудившимся пристаням. Ей повезло: она сразу вышла к пристанини с названием «Зелёная роща».

Перед дверью стояла лопата и веник. Значит, там кто-то живёт. Где-то рядом вяло гавкнула собака. Мария, боявшаяся собак, постучала. Эхо разнеслось по округе. Залаяли ещё несколько псов.

***

Она толкнула дверь. Та застонала ржавым скрипом. Полумрак, в нос ударил запах сырости и старой постели. В углу еле различимые две узкие кровати. На одной — шевельнулся силуэт.

— Есть кто живой? — голос прозвучал слишком резко.

Одеяло дрогнуло. Показалась взъерошенная голова.

— Здравствуйте… я ищу Сергея Красулина, — голос предательски срывался.

Человек отбросил одеяло, опёрся на руки, уселся прислонившись к стенке.

— Отдёрни занавеску, — хриплым голосом спросонья - произнес он.

Свет полоснул комнату. Облупленные стены, стол остатками вчерашней еды — и его лицо. Она замерла. Да, это он. Постаревший, осунувшийся, но — он.

У изголовья — инвалидная коляска, на ней — футляр от гитары. На полу — костыли. В её взгляде мелькнула тень воспоминания. Он заметил это.

— Вы… музыкант Сергей Красулин? — пристально глядя на него.

— А ты кто?

— Мария. Студентка журфака. Пришла поговорить… взять интервью.

— Пришла? Откуда?

— С того берега.

— Пешком перешла Волгу?

— А как ещё? Вы точно Сергей Красулин?

Он усмехнулся:

— Сомневаешься? Паспорт показать?

— Не нужно. Я тебя узнала. Шесть лет назад ты был у нас с моей сестрой Ирой.

Он замер.

— С… Ирой?

— Неужто забыл? А она вас помнила. До конца.

Тишина повисла тяжёлым грузом.

— Переход по льду запрещён, — наконец сказал он. — Рисковала жизнью. Зачем?

— Хочу знать, что случилось потом.

— Не понимаю…

— Понимаешь. Вы поссорились, потом ты исчез…а через несколько дней она…

— Хватит, — резко перебил он ее.

— Нет, не хватит! — голос дрогнул. — Почему ты не пришёл проститься?

— Не мог… — почти шёпотом. — Она была права. А я — трус…трус, как и сейчас.

Мария подходит к окну. Он не сводил с неё глаз.

— Ты очень похожа на неё. Я даже испугался, — сказал он после паузы.

— Значит, всё-таки помнишь. Почему ты здесь? Есть родные?

— Так интервью не начинают.

— А как начинают?

— Спрашивай про музыку.

— Хорошо. Почему ты назвал свой блюз «Калека»?

Он опустил взгляд:

— Когда узнал про Иру… запил, пустился во все тяжкие. Однажды грузовик переехал мне ноги. Это был шок. Я не знал, как жить дальше. Тогда и появился этот блюз.

— Ты продолжаешь жить. Сочиняешь, исполняешь свои песни. Что тебя держит на плаву? — Если бы не музыка, то бы давно пошёл ко дну.

— Кто-нибудь поддерживает тебя?

— Общество инвалидов. Вот недавно подарили краску для волос. Блонд. Хочешь подарю? — смеётся.

— Спасибо, не крашусь. Лучше сыграй свой «Калека-блюз».

— Извини. Этот блюз… требует другого времени. И места.

— Как это понимать?

Он оживился:

— Для блюза нужны законы. Он должен пахнуть ржавчиной тюрьмы и дном стакана…

— То есть, чтобы петь блюз, нужно заслужить право?

— Да. И невезение — главное условие. Блюз — это способ думать. В советское время он был невозможен.

— Потому что смерть была табу?

— Да. А смерть на скрипучей железной кровати — это уже блюз.

— А может, это просто судьба? — тихо сказала она. — Похоже, я слышу исповедь.

Он посмотрел на неё, как будто впервые.

— А какие у блюзменов отношения к любви к женщине?

— Любовь и блюз неразделимы. Особенно, когда любовь умирает. Тогда и остаётся только блюз.

***

Снаружи слышится звук подъезжающего снегохода. Радостный, заливистый лай собак прорезал тишину.

— Вот и твой долгожданный спаситель, — сказал он, не глядя на нее. — Он довезёт тебя до Рождествено и посадит на Хивус, судно на воздушной подушке. Через час ты уже будешь на той стороне Волги.

Мария вдруг поняла: ей не хватило самого малого, чтобы услышать от него признание. Не интервью, не факты — а простое, человеческое «я любил её». Но он не сказал. И, возможно, никогда не уже скажет.

Через несколько минут она покинет это убогое жилище, и всё, что останется — запах сырости, простуженный голос Сергея, и блюз, который он так и не сыграл при ней.

Что-то изменилось. Злость ушла. Осталась жалость — тихая, ненавязчивая, как послевкусие. Судьи из неё не получилось. И, может, это к лучшему. Что произошло между сестрой и им — ей не узнать. Да и зачем? Иру не вернуть. Отца — тоже. Прошло много лет. То, что она внушила себе — оказалось пшиком. А этот человек уже наказан. Наказан жизнью, телом, памятью.

Перед дверью кто-то отряхивал веником снег, разговаривая с собаками.

— Фу, фу, Дружок. Место!

Дверь распахнулась. Вошёл краснощёкий парень лет тридцати, с двумя армейскими котелками в руках.

— Заждался? — увидев Марию, удивлённо посмотрел на Сергея. — О, у нас гость? Знакомая? Фанатка?

— Нет… студентка. Журналистка.

— Наконец-то и к нам пожаловали. Написать собираетесь о Сереге? Давно пора. Он протянул широкую ладонь. — Лёха. Сторож.

— Маша.

— Маша… красивое, русское имя. Оно вам очень идёт.

Он начал прибирать стол, расставлять котелки.

— Завтрак прибыл! Ещё горяченький. Прошу всех к столу.

Сергей остановил его.

— Лёх, тут такое дело. Марию… Машу надо подбросить в Рождествено. Помоги с посадкой.

— Может, сначала перекусим? Пока не остыло?

— Ей нужно вернуться как можно скорее.

— Понимаю. Тогда — вперёд. Транспорт под парами.

Сергей усмехнулся:

— Материала достаточно для интервью? Или…

— Или — не будет.

— Тогда счастливого возвращения, Маша. Рад был познакомиться. Не держи зла.

— Не буду. Прощай, Красуля.

Лёха поставил котелки на стол.

— Дождись меня. Вместе позавтракаем. Не скучай.

Они вышли. Слышится шум отъезжающего снегохода, лай собак, скрип снега. Потом — тишина.

Вдруг пристань затряслась. Зазвенели ложки в чашке. Протяжный гудок ледокола «Портовый» прорезал воздух.

Когда звуки стихли, и тишина снова заполнила комнату, Сергей дотянулся до футляра. Открыл. Достал потёртую гитару, подул на ладони, разогрел пальцы. Потом, усевшись поудобнее на кровати, начал играть.

Мелодия была простая. Но в ней было всё: расставание, боль раздробленных ног, дно стакана, скрип железной кровати, и голос той, что ушла. Это был блюз. Его блюз. Калека-блюз. Он играл его для себя — чтобы не забыть, чтобы не простить, чтобы остаться живым.