Тонкоухий

Валентина Сенчукова

ТОНКОУХИЙ

Вновь закричала тайга. Громко. Надрывно. Клим подскочил в постели. Ночь на дворе. Тёмная. Непроглядная. Из соседней комнаты слышны храп отца и деда. Не проснулись. Не услышали. Только один тонкоухий в семье остался — он, Клим.

На цыпочках к окну подкрался, отодвинул осторожно пожелтевшую от времени занавеску. Глянул. В избе у окраины леса загорелся огонёк. Проснулся Шаман. Тоже услышал крик тайги. Ещё бы ему не услышать. Вот и дверь его избы распахнулась. Совсем светло стало, всё видно. Это Шаман вышел с лампой в руке. Огромный, светловолосый великан, метра два не меньше ростом. Сел на землю в позе тибетского монаха, о которых Клим в книгах читал. Ему показалось, что он даже услышал монотонные завывания Шамана —никак молитву духу тайги читает. Только бубна не хватает…

Но тайга закричала ещё громче, заглушила молитвы Шамана, не услышала. Быть беде. Клим весь съёжился. Он знал, что будет, если тайга не перестанет кричать. Все в деревне знали. Знали с тех самых пор, как пришла Темь, и мир погрузился в Сумрак. Тяжёлые времена настали. Мор пал на людей, истребил целые города. Полчища тварей, восставших из земли, добили выживших. И только некоторым счастливчикам удалось бежать, благодаря Шаману. Всё это Клим знал от деда, а тот от своего деда. Откуда взялся Шаман никто не знал, говорят, что пришёл издалека, что он последний человек из древней расы Белых Колдунов. То, что он колдун сомнений не было. Обычный человек столько не живёт. Шаман замаливал тайгу, и та защищала деревню. Вырастал урожай, в силки попадалась дичь, твари не нападали на людей и скот.

Смолкла резко тайга. Клим выдохнул. Может, смилостивилась? Зашуршал за стеной дед. Он рано просыпался, еще до того, как начинало светать. Клим нырнул под одеяло, притворился спящим. Вовремя. Дверь приоткрылась, в комнату заглянул дед. Проверил. Затворил дверь…

Клим встал, когда совсем рассвело, когда с улицы донеслись людские голоса. Встревоженные голоса. Клим выскочил во двор, подошёл к калитке. Так есть, собрались жители у дома старейшины. Человек двадцать не меньше. Бурно обсуждали что-то. Клим услышал обрывки фраз:

«Только кровавый след…»

«Сгинул Прошка…»

«От собаки только голова на цепи осталась…»

По спине Клима прошёлся холодок — не вышло у Шамана задобрить тайгу. Вышли из тени вечнозелёных деревьев монстры и устроили охоту. Огляделся Клим. Теперь ухо востро надо держать и быть предельно осторожным.

— Слышал, как кричала тайга ночью? — раздался за спиной голос отца.

Клим вздрогнул и резко обернулся — и как отец подкрался так незаметно, что даже он, тонкоухий, ничего не услышал? Хотя чему удивляться это же отец, свойство у него есть особенное — подкрадываться тихо-тихо, чтобы даже такие, как Клим не слышали.

— Слышал, Клим?

Глаза отца серые, что небо в этом мире, а в зрачках лучи, что солнечные, которые на рассвете пытаются пробиться сквозь облака. Глядит он строго, пристально. Лицо бледное, измождённое — болеет отец и болеет давно. С тех самых пор, как не стало матери и Сеньки.

— Слышал, — признался Клим, понимая, что нет смысла скрывать.

— Не говори никому.

— Не скажу, пап.

Отец мог бы и не напоминать — что он, Клим, дурак что ли? Сам знает, что молчать надо. Никак семнадцатый год пошёл, не ребёнок уже, несмотря на щуплое, тщедушное тело и малый рост.

— Может, и обойдётся… — тихо сказал отец не сколько Климу, а сколько самому себе. Опустился устало на скамейку. На лбу блестели крошечные капельки пота, грудь тяжело поднималась и опускалась. У Клима защемило сердце от тревоги за родителя…

Заморосил мелкий дождь. Со стороны леса подул холодный ветер. Люди потихоньку разошлись, порешав, что единичный случай не вестник беды, что, может, обойдётся всё.

***

Не обошлось. Через пару дней, под вечер, вернулся Прошка, зашёл во двор своего дома, где игрались в этот момент младшие брат и сестра: грязный, в кровище весь и земле вымазанный, зубы щерит и щёлкает ими, как зверёныш. Впрочем, он таким и стал. Набросился на брата, который не чухнул вовремя, что бежать надо. Перегрыз ему горло, что волчара голодный. Хотел Прошка и сестру порешить, но хорошо, что выбежал из дома отец и забил его лопатой. Так рассказал Климу дед.

— Цела Алёнка, не успел тяпнуть её Прошка…

Клим молча выслушал, представляя озверевшего Прошку, который всегда до этого был тише воды, ниже травы, и мухи не обидит. У Клима внутри всё натянулось от тревоги. И что дальше будет? Дед покачал головой, увидев вопросительный взгляд внука.

— Не будем торопиться… — пробормотал дед задумчиво и потрепал Клима по волосам.

«Конечно, что думать? Разве ж от них зависит что?»

Прошку и его брата сожгли, дабы землю не отравлять их ядовитыми телами. Прах их в горшок собрали и отнесли Шаману. Тот ночью опять замаливал тайгу, а прах по ветру развеял. Всё это видел Клим. Не спалось ему той ночью, слишком уж шумно. Шептались тени, притаившиеся в тайге. Скрипел старый дом. Стенала земля. Ничего не утаить от тонкоухого.

Шаман долго стоял неподвижно. Неужто почуял, что Клим видел всё? А может, и вовсе догадался, что тонкоухий он? А может, знает давно? Знает и молчит до поры до времени.

Клим в кровать лёг, зажмурился. Пообещал себе, что больше никогда не будет следить за Шаманом, вставать по ночам и смотреть, как ночь разгуливает в деревне. И сдержал обещание. Едва скрывалось солнце за горизонтом, а мир погружался в темень, Клим спать ложился. Слышал он шёпот тайги, молитвы Шамана, но не вставал, зажимал уши руками. Потихоньку стихали шумы, тревога отступала, засыпал он беспокойным сном, полным кошмаров, в которых подобно шальному калейдоскопу мелькали образы и лица. Знакомые лица, и в тоже время нет. Образы пугающие, мрачные. Наутро просыпался Клим и не мог припомнить ни одного лица, ни одного образа. Вот только помнил, что зовёт его нечто. И от этого не по себе, жуть, как не по себе.

Так минула неделя, другая. Привычная жизнь потекла в деревне, тихая, размеренная, без происшествий. И будто бы удалось Шаману задобрить тайгу. А на какое время? Неважно, главное, удалось. Выдохнули с облегчением люди. Клим тоже поуспокоился, крепче спать стал. Да, и не кричала больше тайга, да что и говорить — молчала она…

А весна тем временем расцвела. С каждым днём становилось всё теплее. Всё чаще в силки и капканы попадала дичь. Солнце дольше держалось на небе. Чаще раздавался людской смех, радостный, беззаботный. И всё вроде бы хорошо…но...

***

Как-то Клим пришёл за водой к лесной речушке ранним, пасмурным утром. Не спалось ему, надоело бока отлёживать, хотелось быстрей за дела взяться. Для начала водицы чистой набрать, целебной, для отца.

Солнечные лучи ещё не успели пробиться сквозь плотные, серые облака и рассеять сумерки. От утренней прохлады у Клима зябли руки и ноги. Он дрожал в тонкой куртке, как осиновый лист, проклиная свою беспечность на чём свет стоит. И почему не оделся теплее?

Он наклонился, чтобы зачерпнуть воды, и замер. Смотрел из воды на него старший брат Сеня, которого увели в тайгу пять лет назад. Нисколько он не изменился за эти годы. Был таким же, как и тогда, щуплым, низким, похожим на Клима, как две капли воды.

Оба они были тонкоухими. Только про Сеню все в деревне знали, а про Клима нет. Дед и отец тщательно оберегали тайну и с малолетства твердили ему, чтобы не трепался о даре своём.

Так вот сейчас брат смотрел на него и шептал что-то. Клим прислушался. И недаром он тонкоухий, услышал-таки:

— Беда… беда… беда идёт… в деревню…

— Что? — переспросил побледневший Клим. Никогда прежде не показывался ему брат, не говорил с ним. Разве что во снах приходил к нему призраком не упокоенным. Но сейчас почему-то не боялся Клим его, чувствовал, что тот предостеречь хочет.

— Беда идёт… — повторил Сеня.

Голос брата тихий-тихий, еле слышный, похожий на шелест листвы в ясный, безветренный день, на волны, что лижут берег тихим вечером.

— Делать что? — шепнул Клим, наклонившись ближе к воде. Только сейчас заметил, что вокруг глаз Сени тени чёрные залегли, а кожа синюшная, как у покойника. Хотя, что обманывать себя — брат и есть покойник. Никто не мог вернуться из Сумрачной зоны живым. И Сеня не исключение.

Брат зашевелил беззвучно губами. И только сейчас Клим заметил, что рядом с ним стояла Алёнка, сестра Прошки, и показывала прокушенную насквозь ладонь. Стекали с ладони крупные капли крови, а у ног Алёнки шакалы примостились, вытянули языки. У шакалов глаза жёлтые, навыкате, языки длинные, раздвоенные на конце, как у змеи, а клыки белые, острые-острые. Клим ахнул от ужаса и омерзения.

— Беги, Клим! — громко крикнул Сеня, что аж уши заложило.

Пошла рябью вода, смазала вмиг отражение брата и Алёнки. Клим глаза поднял. Чернели вдали дома. Всё вроде бы, как всегда. Но… нет, нехорошее творилось, мелькали среди домов тени высокие, сгорбленные с волчьими мордами с острыми косами на плечах — никак шакалы о двух ногах из тайги вышли для кровавой жатвы. Клим едва сдержал крик. Выскользнули из рук вёдра, шумно плюхнулись в реку, окатило его ледяной водой.

Клим вскочил на ноги, хотел нестись что есть мочи к деревне, предупредить односельчан, что беда грядёт. Но взвыли разом монстры. Так, что кровь в жилах застыла, а на затылке волосы зашевелились.

Не успел он в себя прийти, как толкнул кто-то его в спину. Не удержался Клим на ногах, упал, приложился головой о камень. Стихло всё разом. Ухнул Клим в тяжёлый, чёрный обморок, где не было ничего, только тишина и пустота. Объяло разум неведение.

Пришёл он в себя от того, что замёрз. Руки-ноги закоченели совсем. Голова гудела от боли. Перевернулся на спину. Солнце уже выползло на небо и раскинуло тусклые лучи, которые совсем не грели. И сколько времени прошло? Час, а то и два-три. Доносились со стороны деревни встревоженные людские голоса, рыдания, от которых душа наизнанку выворачивалась. Ветер бросил в лицо терпкий запах свежей крови, что бывает, когда скот режут.

Вспомнил мигом всё Клим. Поднялся с трудом на ноги. Приложил ладонь к бровям, чтобы солнце не слепило, посмотрел на деревню. Напомнила она ему побоище, что случилось пять лет назад, когда такие же твари вышли из леса. Порешили они тогда много людей, в том числе и мать Клима. До сих пор стоял перед глазами образ матери с распоротым животом, с вырванным горлом, с остекленевшим взглядом карих, родных глаз.

Закричал он во всю силу своих лёгких, бросился со всех ног в деревню. Заходилось сердце в груди от ужаса, бухала в висках кровь.

***.

Быстро добежал до деревни. Перевёл дух и медленно побрёл, оглядываясь по сторонам. Знатно попировали шакалы. Порезали и мужиков здоровых, сильных, не пощадили и баб на сносях, и детей малых. Земля алела, будто только что кровавый ливень прошёл. Повсюду истерзанные тела. В небе кружила чёрной тучей стая голодного воронья, готового устроить пир. Клим почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота, а в глазах темнеет.

Кое-как добрёл он до дома. Забежал в калитку, прислонился спиной к сараю, где дрова хранили, отдышался, поуспокоился. Огляделся. Вроде чисто во дворе, нет кровавых пятен. Морда пса выглядывала из будки. Заскулил он, завидя Клима. Не добрались монстры досюда. Выдохнул Клим с облегчением. Минула беда его близких.

— Клим! Слава богу… — услышал спустя мгновение голоса родных.

Дед с отцом из дома выбежали, сграбастали его в объятия, чуть не задушили. Отец бледный, но на ногах твёрдо стоял, а ведь две недели практически лежал едва ли не овощем. А теперь вот силы откуда-то взялись, не как открылся внутренний резерв, второе дыхание. На поправку отец пошёл. Почувствовал это Клим и обрадовался, как дитя малое, несмотря ни на что.

— Живой, — прошептал отец и взъерошил ему волосы.

— Живой, — подтвердил Клим.

Несколько минут стояли они молча и смотрели друг на друга, не веря своим глазам, что живы и невредимы.

— И что будет теперь… — еле слышно проговорил Клим, вслушиваясь.

Деревня гудела от плача, от горя людского. И было в общем шуме что-то ещё. Не мог пока Клим разобрать что, но нечто чужое, то, чему здесь не место. И от этого звука стягивались кишки в тугой узел, а глаза высматривали, кому принадлежит голос.

— И что будет? — повторил он. Жилка нервно задёргалась на виске.

Отец прижал Клима к груди…

Позже, когда убрали тела, и все оставшиеся в живых жители собрались у огромного погребального костра, узнал Клим, что удалось мужикам поймать одного из шакалов. После костра все двинулись к дому Бориса, здоровенного мужика, который и закинул цепь на шакала, не дал монстру уйти с другими.

Клим тоже пошёл, держась немного позади. Опасливо озирался он по сторонам. Звук всё громче становился. И когда зашли люди во двор, к загону деревяному, понял Клим, что слышит голос шакала.

В небольшом барьере, обтянутом железной сеткой, сидел монстр и вращал огромными, жёлтыми глазищами. Морда его волчья вся в засохшей крови была. За заднюю лапу он был прикован цепью. Из бока, проткнутого вилами, стекала густая, тёмная кровь и стекала на землю, поросшую молодой, весенней травкой. Трава от крови шакала жухла, чернела на глазах. Он подыхал, но ещё был очень силён. Протянет ещё несколько дней, не меньше. А то и вовсе выкарабкается, выживет. Сложно было сказать.

«Пришёл-таки, тонкоухий…» — услышал Клим в голове тихий голос. Огляделся в страхе. Никто не услышал больше голоса и не заметил, что жёлтые глазища монстра на Клима уставились. Для других язык шакала был тихим, ворчливым рычанием. Ничего не значившим и звериным. А глаза навыкате и вовсе в разные стороны смотрели, а не на кого-то конкретно.

«Тонкоухий… последний в деревне…» — вкрадчиво продолжал шакал.

Клим и сам догадывался, что последний он в поселении, кого апокалипсис наградил такой мутацией. Даром или проклятием? Кому как лучше звучит. Мог он слышать многое. И голос тайги, и голос зверя, и голос ветра, и много чего ещё, что иногда страшно до одури становилось.

«Ценна кровь твоя, тонкоухий…»

— Сжечь его! — выкрикнул кто-то из толпы.

Клим вздрогнул, побледнел.

— Сжечь шакала! — подхватила женщина с опухшим от слёз лицом, что стояла около Клима. У того в ушах зазвенело от её истеричного вскрика.

Толпа зароптала, что и, правда, надо сжечь монстра от греха подальше, пока не вырвался он и не взялся сеять кровавую жатву в деревне, или покуда не сдох и не отравил землю своим ядовитым телом. Кто-то даже зажёг факел и готов был кинуть в монстра. Но огромная тень накрыла толпу. Шёпот пронёсся среди людей. Расступились они в почтении склонив головы.

Вперёд вышел Шаман. Длинные белые волосы были стянуты в косу, на лбу сиял символ, так ярко, что глаза слепил. Высокий Шаман, на две головы выше самых высоких мужиков в деревне. Полы его одежды тихо шуршали по земле. Редко он далеко отходил от своей избы, а если пришёл, значит есть что сказать. И это что-то важное. Его прозрачно-голубые, холодные глаза изучающе уставились на толпу, задержались немного на лице Клима. Тот аж поёжился, как не по себе стало от пронизывающего насквозь взгляда.

— Не торопитесь монстра жечь, — просто сказал Шаман. Голос его тихий, но чистый, что прозрачная река у леса.

Замолчал Шаман. Подошёл вплотную к загону, прикоснулся к железной сетке. Монстр на цепи дёрнулся в сторону, из раны на боку сильнее кровь пошла при этом. Заскулил он подобно нашкодившему щенку. Боялся Шамана, что и говорить. Вот только не помешал страх стае шакалов напасть на деревню. Вместе они сила, а поодиночке щенки трусливые.

— Ты обещал задобрить тайгу, когда она закричала, — сказал старейшина Яков, набравшись смелости.

— Обещал, — согласился Шаман, — но не всё под силу белому колдуну. Ты и сам знаешь, Яков, что нужно тайге, чтобы вновь защищать поселение. Силы ей нужны.

Старейшина вздохнул. В толпе вновь ропот прошёлся. Смотрели люди друг на друга, догадываясь чего от них ждут. Но никто не осмеливался вслух сказать.

— Жертва. Тайге нужна жертва, — объявил Шаман то, что боялись сказать люди, — ценная жертва, и тогда тайга вновь будет оберегать вас. Вы нарожаете детей, будете спокойно жить. Пусть и на несколько лет, но всё же воцарится покой на этой земле. За эти годы родится ещё один, а может и не один, кто нужен тайге.

«Верно говорит белый колдун, верно…» — услышал Клим в голове голос шакала, и холодная дрожь прошлась по телу от дурного предчувствия.

«Я жить хочу…» — ответил он шакалу.

«Все хотят, тонкоухий… я вот тоже хочу…»

«Жить хочу… жить хочу…» — как малый ребёнок твердил Клим шакалу. Стёр незаметно слезу, скатившуюся по щеке.

— А есть ли в поселении ценная жертва, — задумчиво почесал затылок тем временем старейшина.

— Есть такая, — и холодные глаза Шамана уставились на Клима, — да, Клим, сын Михаила, брат Семёна тонкоухого. Пойдёшь ли ты в Сумрачную зону, чтобы спасти всех тех, кто стоит здесь?

И земля ушла из-под ног Клима. Качнулся мир перед глазами, совсем, как тогда, когда мать, распростёртую на земле, увидел или когда кинул на него последний, обречённый взгляд Сенька, прежде чем уйти с Шаманом.

— Есть ли другой выход, Шаман, последний из белых колдунов? — это вышел вперёд дед Клима, — тебе ли не знать, что внук мой последний, кто может продолжить наш род.

— Знаю, как не знать мне. Но не успеет и весна отцвести, как не будет никого в живых в этом поселении. Никого не пощадят шакалы. Да и шакалы не самое страшное, что есть по ту сторону… Не в моих силах в этот раз отвести беду… Одно только осталось…

— Никто не возвращается из Сумрачной зоны, все там остаются.

— Не возвращаются, — согласился Шаман, помолчал немного и продолжил, — но там ли смерть? Мы не знаем этого. Никто правду не знает, кроме тех, кто ушёл.

И то верно. Но не мертвеца ли видел Клим в отражении на реке. Мертвеца. Сеньку, брата родного. Мертвее мёртвого он был. Но… Клим оглядел толпу. Ребят малых, женщин зарёванных, мужиков с уставшими, обречёнными глазами.

«Все жить хотят, тонкоухий… не только ты… Каждый из них за жизнь цепляется… никому подыхать неохота, даже мне…» — шепнул шакал.

Кто бы сомневался. Но должен ли Клим свою жизнь отдавать за них. Что он проклятый что ли? Хотя, проклятый. Тонкоухий он. Но самый тонкоухий из всех, кого породила радиация и пост-апокалипсис.

«Не должен…»

— Последнее слово за тобой, Клим, — сказал Шаман, но сказал с нажимом. Что означало, что не скажи, а закончится всё одним и тем же.

Клим криво улыбнулся. Поглядел на серое, тусклое небо этого мира. Сквозь плотные облака тщетно пыталось пробиться солнце. И так всегда день за днём.

— В избе моей переночуешь сегодня, а завтра ранним утром в лес выдвинешься, чтобы к ночи успеть, — продолжил Шаман.

«Все жить хотят…»

— Хорошо, — наконец подал голос Клим.

Знал он, что опоит травами его Шаман. И пойдёт он безропотно, как агнец на заклание завтра с рассветом в лес. Но…

— Но только пусть шакал со мной идёт, что пёс на поводке, — тихо сказал Клим.

— В своём ли ты уме, юноша? — воскликнул Шаман, вскинув широкие, белые брови, помолчал, подумал немного, согласился, — но будь, по-твоему.

Клим только улыбнулся в ответ. В своём он уме. Ещё как в своём.

«А если сожру тебя дорогой и не дойдёшь до Сумрачной чащи?»

«Значит, судьба моя такая…» — ответил шакалу Клим.

***

Ему дали пару часов проститься с родными. Плакал навзрыд дед. Отец побледнел так, что стал белее снега. У Клима сердце сжималось, глядя на них. Но он старался держаться молодцом, быть сильным, несмотря ни на что.

— Может, свидимся ещё, — шепнул он отцу.

Шаман уже стоял у них во дворе.

— Что ты говоришь такое, Климушка, — отец крепко прижал его к себе.

— Хорошо всё будет. Не даром я тонкоухий…

Еле выскользнул Клим из объятий отца и деда и не оборачиваясь вышел из дома… Тяжело с близкими прощаться, но ещё тяжелее обрекать их на смерть верную.

Шли молча. Стемнело уже так, что хоть глаз выколи. Ни черта не видно. Только белела одежда Шамана в кромешной темноте. Шептала ночь сотнями голосов. Ветер доносил тихий, еле слышный плач тайги, завывание шакалов в чаще, голоса теней, слившихся с темнотой, шёпот душ не упокоенных, прах которых ещё не успел развеять Шаман.

Клим старался не отставать от белого колдуна. Приходилось едва ли не бежать, чтобы поспевать за ним. Широкие шаги у Шамана, как три его шажка. Весь употел Клим, когда добрались до избы.

Никогда прежде он не подходил так близко к жилищу белого колдуна, только из окна своей избы видел вдалеке. И сейчас встал, как вкопанный у дверей, оробел.

— Ну, вперёд, тонкоухий, — Шаман гостеприимно раскрыл перед ним дверь, театральным жестом руки приглашая внутрь.

Пахнуло резко травами, мёдом и ещё чем-то терпким, неприятным. Клим вдохнул побольше воздуха в лёгкие и шагнул внутрь. Объяла его липкая, почти осязаемая темнота. Окружила со всех сторон. И казалось, что притаился в ней кто-то. Кто-то невидимый взгляду, настороженный, злобный, не жалующий чужаков. Клим даже услышал тихий, ворчливый голосок.

«Ещё один… ещё один…»

Замер на месте Клим. Холодок прошёлся по спине. Дыхнул холодом некто в затылок. А позади нетерпеливый голос Шамана раздался:

— Что встал-то? Неужто, домового испугался?

Вздрогнул Клим, но ничего не ответил. Дальше пошёл в потёмках, придерживаясь за тёплые, шершавые стены. Может, и правда домового он услышал?

— Прямо иди, не медли! — подгонял его Шаман.

«Ещё один… ещё один…» — шептал некто едва ли не в самое ухо.

«Интересно, слышит ли его Шаман?» — думал Клим, медленно переставляя ноги, боясь оступиться в незнакомом месте, упасть.

«Слышит, наверно, как нет-то…» — ответил сам себе.

Вскоре коридор вывел в просторную комнату, где керосиновая лампа тускло освещала убранство. После, казалось бы, бесконечного блуждания в темноте коридора, свет ослепил глаза, так что слезы навернулись. Клим, сощурившись, огляделся. В комнате почти не было мебели, только стол и бесконечное число полок, где лежали всякие скляночки, баночки, сосуды. Казалось, крикни — и от стен отскочит гулкое эхо.

Клим, открыв рот, рассматривал всё это. Тенью навис над ним Шаман, прижал к лицу, пропитанную чем-то вонючим тряпку. Пара вынужденных вдохов, и обволокла пелена разум, стёрла границы между сном и реальностью.

***

«Ещё один… ещё один…»

Клим с трудом разлепил глаза. Лежал он на столе. Ресницы будто были смазаны мёдом. Всё вокруг объял туман, в котором мелькало лицо Шамана. Руки и ноги будто весили каждая по тонне — не пошевелить и пальцем. Саднила грудь и запястья, лоб и щёки — хочется прикоснуться, почесать — но тело больше не подчинялось мозгу.

— Не дёргайся… — коротко бросил Шаман и продолжил колдовать над телом
Клима, вырезая тонким ножом ритуальные узоры, которые зудели, саднили.

Клим разомкнул спёкшиеся губы. Горло драло от сухости. Глоток воды бы, один-единственный. Но нет сил и слово вымолвить. Нем он, обездвижен, и будто бы одной ногой в могиле. Только слух будто бы ещё тоньше стал. И слышно, как зовёт к себе Сумрачная зона. Мутные образы её в голове мелькали. И были там мертвецы с остатками плоти на костях, с пустыми глазницами в черепах. Были безликие тени. Были пустоши, покрытые серым прахом…

Пахло одуряюще травами. Навязчиво. Удушливо. Дурманил мозг этот аромат. Но не мог заглушить голоса. Голоса зовущих.

— Ничего, потерпи немного, рассвет скоро, — увещевал Шаман, выдавливая пару капель резко пахнущей жидкости на спёкшиеся губы Клима. Глаза его тускло светились в туманной дымке комнаты.

Клим прикрыл глаза. Попытался уснуть — но никак не идёт сон, голоса зовущих отпугивают. Метались в голове образы, сливаясь в шальной хоровод.

— Скоро рассвет, — повторил задумчиво Шаман. Ждал он рассвета, хотел скорей отрешиться от бремени, зажить скорей спокойной, на сколько это возможно по нынешним временам, жизнью.

И стихло всё — подействовало снотворное. Провалился Клим в густую темноту, где не было ничего, ни звуков, ни цветов, ни запахов… только угнетающее, засасывающее внутрь себя ничто.

***

Очнулся Клим от того, что кто-то хлопает его по щекам. Вздрогнул он всем телом. Сел.

— Вставай, Клим тонкоухий, сын Михаила. Пора, — сказал Шаман, помогая ему подняться.

Клим встал на ноги. Чувствовал он себя невесомым, лёгким, как перышко, которое вот-вот подхватит ветер и унесёт вдаль. Только вот к добру ли это?

«Ещё один…» — шепнул опять некто.

— Идём, — велел Шаман.

Клим и пошёл. Твёрдым шагом. Послушно. Безропотно. Наверно, пять лет назад так же брат шёл на верную погибель. Сеньку до сих пор чтут героем, и его, Клима, наверно, тоже помнить будут. Если, конечно, будет кому помнить. Как знать, поможет ли в этот раз жертва. Примет ли её тайга, в силах ли она ещё покровительствовать, оберегать их деревню. Может, и её силы безвозвратно иссякли.

Только светать начало. Посерели сумерки. Никого в этот час. Никто не смеет носа высунуть на улицу. Только в доме Клима мигал огонёк от свечи — это отец и дед не могли глаз сомкнуть. А может, задумали чего? Мысль мелькнула и тут же пропала. Не посмеют они нарушить табу. Жизнь деревни на кану. Такова уж судьба Клима — ничего тут не поделаешь.

— Ты должен принять свою судьбу, тонкоухий, — сказал, словно прочитав его мысли, Шаман, — Выкинь все лишние мысли из головы. У каждого своя судьба. Как знать, может, не так уж смерть ужасна в наши времена. Может, наоборот, милосердна?

Клим ничего не ответил. Погрузился он в мысли, тягостные, от которых ещё поганей на душе становилось. Шаман шаг делал, Клим три-четыре. Но усталость не накатывала. Напротив, прилив сил был. Грешным делом, даже бежать хотел, схорониться где-нибудь. Да передумал. Вернётся он в деревню и… все проклинать будут, что обрёк их на верную смерть, не дал шанса на жизнь. Не замолкнет тайга, всё так же плакать будет, ослабла она, не может больше защищать их, силы ей нужны. А где взять? Клим поможет. Как знать, может, и Сеньку наяву увидит…

Остановились они у лесной тропы, что в предрассветный час выглядела ещё более устрашающей. Змеёй петляла она между мшистых бугорков, высоких муравейников, выкорчеванных пней. Ходили по ней только бывалые охотники, отмеченные символами при рождении. Только им была дорога по этой тропе.

Шаман жестом велел подождать. Вернулся через пару минут, таща на поводке шакала. У того пасть стянута была тугим ремнём. Острые когти обрублены под самый корень. Глаза жёлтые помутнели. Шакал молил о скорой смерти — это Клим сразу понял, хватило одного взгляда, чтобы понять.

— Не тронет тебя, — Шаман подал Климу цепь, — ну, что иди, тонкоухий. Тропа выведет тебя к указателям, выберешь тот, о котором тебе шепнёт сердце. Хотя, что я тебе рассказываю. Ты ведь услышишь всё, тонкоухий. Ты и сейчас её слышишь? Верно ведь?

И то верно — слышал голос Сумрачной зоны Клим. До того ясно, что даже с закрытыми глазами вышел бы к ней.

Он ничего не сказал напоследок Шаману, не кинул на него взгляд, хоть и очень хотелось. Клим уверенно пошёл вперёд. Сомкнулись ту же над головой кроны могучих елей. Осталась позади деревня, где он родился и вырос. Долго смотрел ему вслед Шаман, даже когда он скрылся с глаз. Знал это Клим, хоть и не оборачивался. Может, боялся Шаман, что он убежит, испугается — кто ж знает, что на уме у белого колдуна.

Страшно было Климу, очень страшно, так что каждый мускул напрягся от страха. Да, и любой бы на его месте боялся, зная, что на верную смерть идёт. Никто не возвращался из Сумрачной зоны.

Трусил рядом шакал, жался потным боком к ногам, что псина испуганная. Клим глянул на него — и чего боится? Вроде в родные дебри его шли…

— А ну, смирно, — вдруг приказал Клим, присел на корточки, стянул ремень с пасти шакала.

Зря грозился сожрать его шакал — нечем больше. Выбили ему все зубы мужики, разве что живьём теперь заглотить попробует. Криво ухмыльнулся Клим, поднялся на ноги.

— Изуродовали тебя?

«Как и тебя, тонкоухий…»

Вздохнул Клим, прикоснулся к кровавым, ритуальным узорам на груди. Кровь запеклась уже, раны затянулись немного, покрылись бурой коркой, но если посчастливиться выжить ему, то навсегда останутся шрамы на теле… как и на лице… Горько это… но уже не исправить.

— Ну, идём… — Клим натянул цепь, заставляя шакала подняться на лапы.

«Идём, тонкоухий, на гибель идём…»

— От чего уверенность такая?

«А ты сомневаешься, тонкоухий?»

— Да, сомневаюсь. Так ли страшен чёрт, как его малюют…

«Чуйка?»

— Может и так.

Дальше молча шли. Сопел шакал — видно совсем худо ему было. Клим пожалел его, отстегнул цепь. Вроде и чудище, а всё равно живое. Тут же перед глазами трупы односельчан встали, которых шакалы без разбору поели. Ведь не пощадили они никого, ни детей малых, ни жёнок беременных. Сморщился Клим от противного чувства к самому себе — нашёл кого жалеть, монстра безжалостного. Ведь один из таких и мать его погубил. Из-за них он и сам на смерть идёт.

— Валить можешь на все четыре стороны. Свободен ты! — сказал Клим, утерев слезу, скатившуюся по щеке, и дальше пошёл.

«Отпускаешь значит?»

Шерсть у шакала свалявшаяся, кое-где клочками выдрана, с пасти слюна окровавленная стекала. Вид жалкий, что и говорить. Но это ничего не меняло. Крикнул ему Клим:

— Вали!

Клим смахнул ладонью пот, выступивший на лбу. Плохо становилось. В голове мутнело от голода. Со вчерашнего вечера ничего не ел. Кишки в тугой узел скручивались. Чтобы не случилось за последнее время, а есть всё равно хочется.

Обернулся резко. Ковылял, прихрамывая, за ним шакал. Ну, и леший с ним — пусть идёт.

«Не к кому мне, тонкоухий, идти, не к кому…»

— А мне-то что?

«Ничего…»

Оглядывался Клим. Нечего в лесу весной жрать. Видимо, подыхать голодным придётся. Мерзли босые ступни. Не прогрелась ещё земля. Не так давно только снега сошли. Холодная весна. Ещё холодней, чем предыдущая. Тёр Клим голые плечи, чтобы хоть немного согреться. Потом и вовсе бегом припустил. Разогрел кровь. Вот только выдохся он быстро, обессилел и опять пешком поплёлся, еле переставляя уставшие ноги.

Обернулся. Шагал за ним шакал. Язык из пасти вывалился, отстал монстр немного, но не свернул с тропы. Видимо, и правда, некуда идти. Да и куда в таком виде — сородичи мигом загрызут. Только одна дорога у шакала, за Климом.

Только сейчас заметил он, что смолкла тайга. Перестала плакать, утешилась. Чирикали птахи лесные, пару раз ушастый пробежал перед Климом. Жива тайга. Есть жизнь в ней. А если жизнь есть, то всё хорошо будет.

***

Вскоре тропа вывела к указателю, потемневшему от времени, поросшему мхом. Дальше дороги не было. Только густой хвойный лес. Клим на секунду-другую задумался. И куда идти? В какую сторону? Шаман сказал сердце слушать. Но молчало сердце, молчала тайга. И Сумеречная зона больше не звала его.

— И что дальше делать? — вслух сказал он, почесав затылок.

«Отдохни, тонкоухий…» — шакал навис уродливой, горбатой тенью.

Клим вздрогнул, обернулся. Нагнал-таки монстр его. Жёлтые глаза шакала ещё больше помутнели, выпучились. Раздвоенный язык из пасти вывалился жирным, блестящим слизнем. Но рана на боку затянулась бурой коркой. Восстанавливался шакал — всё-таки живучие твари они. Климу даже показалось, что когти на лапах монстра отрастать начали — того гляди, полоснёт ими, и не дойдёт он до цели.

Клим присел на поваленное бурей дерево. Уставился на указатель. Блестел алым символ, будто регулярно смазывали его кровью. И что значил он? Только один Шаман знает ответ. А может, и ему неведомо.

«Иди прямо, тонкоухий, потом налево сверни у черной сосны, от неё и идёт Сумрачная зона…» — подсказал шакал.

— Тебе откуда знать, монстр?

«Так я ж в этих лесах вырос…»

— И что меня ждёт?

«Не знаю я, заказана дорога таким, как я туда…»

— Ты ж сказал, что на погибель иду…

«Так и есть… Везде смерть… на каждом шагу нас поджидает… никуда от неё не денешься…»

Клим поднялся на ноги. Глубоко вдохнул, выдохнул и направился в чащу. Прямо побрёл, прислушиваясь к каждому шороху. Полз позади шакал, тяжело дыша. Но был и ещё кто-то рядом. Слышал Клим тихое дыхание, лёгкие шаги. Останавливался он внезапно, и некто тоже замирал.

— Ты слышишь, шакал?

«Как нет, тонкоухий… слышу, ещё как слышу, идёт кто-то с нами…»

Дальше пошли. И некто тоже скользил тенью за ними...

Чёрную сосну Клим заприметил издалека. Вокруг неё не росли другие деревья, а земля была будто выжжена. Ни травинки не росло на этой мёртвой, рыжей земле. Клим прикоснулся к её ржавым песчинкам. Сухая. Холодная. Но жжёт пальцы, как отрава. Вытер он брезгливо руку о штанину. Аккуратно обошёл. Свернул налево, как и говорил шакал.

Лес будто ещё гуще стал. Хлестали мохнатые, чёрные ветви по голым рукам и плечам. Кололи пятки осыпавшиеся иголки. Воздух тяжёлый, сухой, спёртый. И ни единого звука. Нема тайга в этих местах, нет у неё голоса. И только мягко ступал следом шакал. А некто невидимый не пошёл с ними, проводил до сосны и там и остался. Видимо, миссия его на этом месте закончилась.

Сумерки тем временем сгустились. Совсем темно стало. Мерещились со всех сторон тени. Может, и не мерещились, на самом деле, были. Может, это души тех, кто в Сумрачную зону ушёл.

— Сенька… — позвал тихонько Клим.

Зашуршали тени, но никто не откликнулся Климу. Не было среди душ Сеньки тонкоухого.

***

То, что он на месте, Клим понял сразу, едва деревья расступились. Тянулась после густого, чёрного леса пустошь. Лежали в пыли человеческие черепа. Темнели вдали останки высоких домов. Проржавевшие машины стояли на мёртвых улицах мёртвого города. Серая пыль толстым слоем покрывала всё вокруг.

Клим рот открыл от изумления и замер, боясь пошевелиться. Прежде он видел города только на картинках в книгах.

— Ты видишь это, шакал? — спросил он на всякий случай. Вдруг галлюцинации терзают уставший разум.

«Вижу, как нет, тонкоухий…» — развеял сомнения шакал.

— И что дальше?

Шакал промолчал. Не знал он, что дальше.

«Никто не ходит туда…» — сказал он после паузы.

— Даже тонкоухие?

Клим сделал шаг вперёд и тут же уткнулся в преграду. Прикоснулся, завибрировала поверхность, чуть промялась, но внутрь не пустила. Материя разделяла миры, между миром живым и мёртвым. И только в одном месте зияла прореха и бился из неё яркий, слепящий глаза луч света.

И Клим услышал. Услышал сотни голосов таких же тонкоухих, как и он. Рассказывали они о том, что в защите брешь образуется раз в несколько лет. Не в силах залатать её тайга, и нужна ей помощь таких, как они.

Увидел Клим, как проступают тени около материи. Увидел среди них Сеньку, брата своего. Находился он по ту сторону, латал брешь, с той стороны, со стороны мёртвых. Да, и сам он мертвец, синюшный весь.

— Теперь твоя очередь, брат! Пришла беда, предупреждал я тебя, — сказал Сенька.

Клим глянул на тайгу. На чёрную мглу, распространяющуюся по ней подобно ядовитой язве. И двинулся к бреши, прикрыв ладонью глаза. Прижался спиной к ней, чувствуя, как его медленно, клетка за клеткой засасывает в мир мёртвых.

Конец. Апрель 2025г.