Топор и камень

Шел как-то солдат с чужой войны. До дома далеко, до бога высоко; а руки-ноги целы, голова на плечах, и за спиной в вещмешке немного сухарей, тушенки кусок да сала шматок. Инструмент кой-какой. Где подработает, где с поля горсть пшена возьмет или в лесу грибов-ягод наберет, так и перебивался. Спешить некуда – бессрочный отпуск.

Вот однажды под вечер вышел с одного села, а до другого дойти не успел. В небе месяц загорелся, звездочки замерцали. Пришлось в поле на ночь устраиваться. Наломал веток, сверху соломы кинул, шинелью прикрыл и лег. Вещмешок под голову, лежит – на звезды любуется. Сколько уже их видел – не перечесть, а все не надоедает.

Только подумал солдат – может, костерок было запалить? – как слышит шаги.

- Что ты, путник, даже огня не развел? – кто-то спрашивает. – Так устал?

Смотрит солдат – как будто бы монах идет. Ряса, скуфья, борода, вот, вроде крест на груди поблескивает.

- Здравствуй, божье творенье. Замерз, отогреться хочешь? Или по свету соскучился?

Монах рассмеялся:

- Здравствуй и ты, брат! Прости, что напугал и поверь – я обычный, живой человек, вот тебе крест! – и монах размашисто перекрестился.

Вздохнул солдат, выпустил из рукава нож, в голенище сунул. И топор из-под шинели вынул, в вещмешок обратно уложил.

- Ох, божий человек, ведь беречь надо друг друга, вот так от нечаянья вдруг удивимся, потом пожалеем, а поздно будет.

- Верно говоришь, брат, еще раз прости, - согласился монах. Достал незаметно из-за пазухи хороший камень и уронил куда-то. – Повечеряем?

Дал солдат монаху котелок, чтобы тот на ручей сходил, а сам костер разжег, порылся по карманам и горсть подвядших листочков в кружку всыпал, смородинных да земляничных.

Вернулся монах, согрели они воды, заварили чаю, солдат трубочку закурил, а товарищу сухариков дал погрызть.

- Давно в дороге? – солдат спрашивает.

- Сколько помню себя, - монах отвечает. – А ты, брат, далеко ли?

- Хотелось бы не дальше других, - усмехается солдат. – А там как начальство по грехам мне рассудит.

- Хочешь, один грех тебе отмолю? Самый последний?

- Нет, - качает солдат головой, - зачем бы мне? Я до последнего еще не дослужил. Вот если первый?

- Тю, брат, что ты, – вздохнул монах, - этот трогать нельзя, на нем вся твоя ведомость стоит.

- И ладно. Пусть так.

- Я, брат, всякое хорошее могу, кроме плохого. Подумай.

- А ты наугад.

- Гадать – не сгадать, а хочешь, давай уговор заключим?

- Я не прочь, - солдат отвечает, - с хорошим человеком и поговорить, и об заклад биться, и огонька подбросить. На что условимся?

Решили так: если монах в завтрашнем селе самое злое сердце смягчит и к добру повернет, то возьмет солдат рясу да скуфью, и на год в удаленный монастырь на молитву встанет. Там монаха давно ждут не дождутся, а пока и солдату рады будут. А уж он тогда все грехи сам разом отмолит.

- А если нет? – солдат говорит.

- Да как же тут нет? – улыбается монах.

- Очень просто, - отвечает солдат, - если не ты, а я со злым сердцем управлюсь. Тогда как?

- Тогда, - задумался монах, - что делать, сам туда дойду. И на десять лет обет приму: все твои грехи перед Господом обелять.

- Десять лет? – воскликнул солдат. – Где мне столько грехов набрать? Не, брат, и половины хватит, не справлюсь.

На том поладили. Подремали до рассвета и в село отправились. Монах сперва в церковь решил заглянуть, она как раз на рыночной площади, рядышком с корчмой, а солдат по огородам пошел – вдруг кому пособить.

К полудню стало жарковато, монах на речку двинулся – там ивы раскидистые, тень хорошая, прохладой тянет. Что-то, думает, солдат пропал, по базарчику не прошел, в корчму не заглянул, никак заработался? Глядь – из-под ивы дымок вьется, рыбкой жареной тянет. Подошел поближе, там солдат лежит, трубочку покуривает. Рядом костерок теплится, над углями окушки на веточках поспевают.

- А я-то думаю, - машет ему солдат, - где мой товарищ ходит?

Закусили они, попили квасу, что монаху на базаре бабы налили, тут монах и рассказывает:

- Есть в селе одна вдовица, суровая женщина. Батюшка местный как помянет ее, так крестится. Нищих гоняет, ему ни гроша не дает, только припасами помогает. В твои, говорит, дармоед, руки рубль положишь – он в копейку обратится.

- Слышал, - солдат усмехается, - эту вдову тут многие аттестуют. Прозвище ей интересное дали: «Или-или». Так, мол и говорит, или ложка, или каша.

- Вот-вот, - согласился монах. – Муж ее по купеческому делу был. Умер на чужбине. От невоздержанности. Ни в чем себе отказать не умел. Вот честная вдова с той поры и ожесточилась. Особенно против всяких странников да бродяг.

- Слышал, да не так, - отвечает солдат. - Говорят, кого на постой пускает – кормить отказывается. А кому провиант выносит – тех в дом не зовет. Мол, я тебе одно что-нибудь, а другое уж сам раздобудь. Справедливо.

- Обида и гордыня, - нахмурился монах. – Господь сказал, дающий дает полной мерой.

Солдат усмехнулся, похлопал себя по животу и покосился на товарища:

- Кому-то котелок через край, а кого и бочонком не наполнить.

Монах помолчал, последний глоток кваса допил, встал, огладил бороду, рясу отряхнул и вдруг говорит:

- «Любое испытание –

Это искушение.

От Бога послушание

И для души спасение».

Попытаюсь.

- Значит, и я с тобой, - сказал солдат. – Уговор ведь у нас.

- Ни-ни-ни, брат, по уговору я первый, - улыбается монах. – Ты, как хочешь, потом. Сам.

- Поспорил бы я с тобой, божий человек, так ведь уже мы в споре. Будь пока по твоему.

Завечерело. Пошел монах ко вдове на постой проситься. Та ему, конечно, не отказала. И за ради Бога, говорит, и просто по-людски, приют всегда дам, кому нужда. Отвела его в сарайку – там и дрова, и сена навалено, лежанка сколочена, очаг небольшой с котелком. Даже кружка есть. Напротив в саду колодец, чего еще желать?

- Отдыхай, святой отец, я в дом пойду.

- Постой, матушка, если вдруг что понадобится – кого просить? У тебя работник, может, какой есть...

- Сейчас спрашивай. И моего ничего не дам, должен знать, – перебила вдова. – Ты тут целый день болтался, все слухи, наверное, собрал.

- Угостить тебя хотел. Был вот в далекой стране, научили меня удивительную похлебку варить.

Остановилась вдова в дверях, внимательно посмотрела на монаха, усмехнулась и вернулась в сарайку. Села на лежанку, показала монаху на поленицу – присядь, мол, и ты.

- Послушай меня, святой отец, я недолго. Ты, на первый взгляд, человек неплохой...

- Поверь, матушка, ведь и я со всем уважением...

- Не перебивай, - строго сказала вдова. – Если б ты знал, сколько за эти годы и умных, и хитрых, и обаятельных... Все хотели проверить: так ли крепка моя стойкость, не вру ли я слабому, чтоб дороже отдаться сильному, не настолько ли глупа, чтоб поверить в еще большую глупость... Если б ты попробовал столько каш из топоров, столько супов из камней, столько печенья из канареек, столько ушицы из якорей, сколько довелось мне – ты бы не стал меня мучать и просто пожалел.

Смутился монах, ничего не ответил.

- Так что попей водички колодезной и спи, - продолжила вдова. – А завтра... Раз у меня ночевал, значит и крошки хлебной не видел. Тебя всякий накормит. А если расскажешь какова я в постели – даже стопку нальют.

- Зря ты, - вздохнул монах. – Так-то в людях зла немного.

- Может и так, - не стала спорить вдова и ушла в дом.

Утром встретил монах солдата на главной площади и все ему без утайки рассказал.

- Эх, товарищ, - хмыкнул солдат, - ведь затравили бабу, не разглядел ты.

- Да что теперь говорить, - махнул рукой монах, - кругом я дурак. Намекивал мне святой схимник в Угорских горах, что долгонько я по свету гуляю. Заигрался. А спор наш нехорош вышел, оставим его. Пойду, пожалуй, в монастырь, отмаливать.

- Правильно, - вздохнул солдат. – Умеешь – берись, не умеешь – тянись. И про меня там высокому начальству доложи: дескать, премного за все благодарен и даденному рад.

Пожал монах солдату руку на прощанье, обнялись они крепко и пошли в свои стороны. Но солдат все-таки к вдове завернул. Не сдержалась вдова, расхохоталась.

- Ох, - смеется, - монах не справился, солдата послал! Третьим-то, говорят, черт приходит. Так что, ждать?

- Ты хозяйка, тебе решать, - улыбается в ответ солдат, - а я б не стал: что ж он, дурак, что ли? Такая женщина – даже ангел не справится. Вот, разве мужик подходящий попадется.

- Не попадается, - вздохнула вдова. – Жду-жду, а все никак.

И как будто улыбнулась солдату. А может, показалось. Ни-ни-ни, подумал солдат, у меня только отпуск начинается.

- А ты его нарисуй, - говорит солдат, - надежный способ.

Вдова только рукой махнула:

- Ой, ладно, иди уже.

- Да ты послушай, - не унимается солдат. – Был в нашем полку повар, из далекой южной страны. Он-то всех нас и научил: если чего очень хочешь – надо это нарисовать.

- Ага, - кивнула вдова, - нарисовать, выкинуть и забыть. Чудесный способ, я знаю.

- Вот и нет, - возразил солдат. – Нарисовать в голове. Так, чтоб глаза закрыл – и видишь, во всех подробностях.

- Хм... – усмехнулась вдова, - забавный способ.

- Уж ты поверь, - отвечает солдат. – У нас в полку все поверили. Помню, стояли мы три дня при Гросс-Кюммельсдорфе. Досталось нам крепко, и еще обозы все потеряли. Есть совсем нечего стало. И вот как-то под вечер смотрим – а из лесочка, прямо на наш редут свинья бежит. Толстая. Немного грязная. Немцы в крик – швайне, швайне! и ловить. А она не дается, к нам пробивается. Тут из второй шеренги подзнаменщик как закричит – это она, с пятнышком! и к ней. Ну, примкнули штыки и – марш-марш, - сбили немца с позиции. А когда вечером кулеш со шкварками ели, повар и рассказал, что подзнаменный с барабанщиком два дня себе эту свинку в мыслях представляли, только никак не могли уговориться – справа у ней пятнышко или слева.

- Хм... – покачала головой вдова, - проверенный, значит, способ? Ну-ну...

Не стал солдат ее убеждать да уговаривать, пожал плечами, поклонился на прощанье и пошел. А вдова чуть задумалась – надо ли солдату пятнышко подрисовывать или как есть пусть будет – и не успела решиться его остановить. Так и расстались.

Выбрался солдат на большак и зашагал, только пыль под сапогами пляшет. Верст двадцать оттоптал, поднялся на крутище, дай, думает, дух переведу. Только встал – с другой стороны навстречу торговый мужик коня с телегой тянет. Подскочил солдат, помог. Глядь – а на телеге человек сладко дремлет. Тощий, лохматый, между мешками завалился, будто ветошь.

- То маляжек наш, - качнул головой мужик, - в городе купцам вывески красит. Мне вот понтрет срисовал. Прилег, видать, а я и не заметил. Да и пусть его.

- Правильно, - усмехнулся солдат, - пускай.

Достал из трубочки уголек, в пальцах растер и на щеке художнику пятнышко намазал. Тот только засопел гуще. Вскинул солдат бровь, хмыкнул, чуть подвинул голову маляжека и на другой щеке тоже пятнышко растер.

- Гадать - не сгадать, а два лучше одного. В село придешь - никому ничего не говори! Пускай оно само как-нибудь складывается, – подмигнул солдат мужику и пошел себе дальше.