Тот старый латунный кофейник

Тот старый латунный кофейник

Бойся предметов желанных, даром в руки дающихся.

И доверяй инстинктам, своим и чужим. Особенно – инстинкту своей собаки. Когда ни с того ни с сего она начинает тянуть прочь от темного проулка, в который тебе почему-то приспичило сунуться – поверь ей! Беги не раздумывая! Уноси ноги прочь, думать будешь потом. Если останешься цел.

Так размышлял владелец небольшой антикварной лавки Урфин, но – потом. А в тот вечер, когда началась эта история, он по обыкновению прогуливал пса по кличке Грумм породы далматинец пустынными улицами в окрестностях дома и думал про другое. Думал он, как ни странно звучит, о жене своей Милли, отношения с которой вконец разладились.

«Какого рожна ей надо?» – задавался вопросом Урфин – и не находил ответа.

Урфин был антикваром средней руки, его двухэтажный дом, что достался ему от отца, стоял на торговой улице и выделялся вывеской на фасаде:

АНТИКВАРНЫЙ МАГАЗИН УРФИНА М.

Специализацией Урфина были изделия из металла, на что, по его мнению, и указывала буква М. Другого объяснения он не имел, хотя остряки находили букве иные обоснования. Посуда, предметы обихода, инструменты, оружие – все такое. Медь, латунь, бронза, серебро. Серебра было мало, в последнее время совсем мало. Дела шли не очень, чтобы удержаться на плаву приходилось экономить и многим жертвовать. Может поэтому в Милли, жену его, будто черт вселился. Совсем не стало с ней сладу, хоть ты что делай. Не любила она ни экономить, ни жертвовать. В пику Урфину, она называла его магазин лавкой старьевщика, а его самого – старьевщиком. В чем-то она была, несомненно, права. Но, злился Урфин, обидно! Можно же как-то более деликатно обозначать проблемные вопросы. И если не желаешь помогать, хотя бы не мешай! Да, ему приходилось копаться в старье, чтобы найти в нем редкую жемчужину. По сути, он только тем и занимался, что копался в старье. Между прочим, за счет этого они худо-бедно жили.

Но благодарность, это не про Милли.

Магазин размещался на первом этаже, там же находилась мастерская, в которой Урфин восстанавливал и реставрировал предметы, шлифовал их до блеска, придавал им товарный вид. Мастером по металлу он, кстати, был весьма неплохим. Частенько случалось, что ему приносили вещи не на продажу, а для ремонта, и он никому не отказывал. В последнее время торговля упала, все в округе о том говорили, и металлоремонт сделался весомой статьей пополнения их семейного бюджета.

На втором этаже, над магазином располагалась квартира, в которой они жили с Милли и ее Мамой. Когда-то жили вполне счастливо, если он ничего не путает. Но потом между ними начались трения, да такие, что того и гляди могло полыхнуть, и Урфин перебрался жить в магазин. Там ему было спокойней.

Раньше Милли была учительницей математики, тогда ее звали Милена Леопольдина. В какой-то момент она разочаровалась в учениках и забросила преподавание. Ушла из школы и занялась собой, стала медитировать. И все бы ничего, но Милли медитировала как раз в то время, когда Урфину нужно было работать. А работа у него шумная, громкая, приходится стучать молотками. На этой почве у них с Милли тоже случались перепалки.

– Ну почему тебе обязательно греметь своими ужасными молотками именно тогда, когда мне необходима тишина?! – кричала Милли. – Я же просила!

– Потому что я должен работать! – отвечал Урфин. – А почему ты не можешь медитировать в другое время?

– Когда? – спрашивала Милли. – Ты грохочешь круглые сутки!

– Ночью я не работаю, – возражал Урфин.

– Ночью я сплю! – заявляла Милли. – И, между прочим, сплю одна.

На это Урфину возразить было нечего. В постели Милли, чем ближе ей было к сорока пяти, тем становилась капризней. Все требовала чего-то невероятного, глубокого и проникновенного. На что Урфин в свои пятьдесят смотрел скептически. Да и что может быть невероятного в обычном деле? Все эксперименты, все захватывающие дух открытия ушли вместе с молодостью. Но вот ей – все подавай, и снова, и снова. Она брюзжала, выражала недовольство и скрипела сильней, чем железная кровать, на которой они спали. И однажды, чтобы прекратить поток негатива, Урфин перебрался спать вниз. Да, было дело. И будет еще неопределенное время, потому что ему нужно успокоиться. А Милли смягчаться и не собиралась.

Теща, восьмидесятилетний прототип Милли, которую все, включая соседей, звали Мама, во всем дочь поддерживала, так что и в этом плане ему лучше было держать дистанцию. Детей Милли рожать не собиралась, а вот собаку завела. Урфин был против, но кто в их семье обращал внимание на такие мелочи?

– В доме должен быть хотя бы один настоящий мужик! – заявила Милли, принеся крошечного кобелька-далматинца, которому сама же придумала кличку: Грумм. Выгуливать собаку стало священной обязанностью Урфина, и это не обсуждалось!

С тех пор Грумм превратился в рослого пятилетнего пса, в меру бестолкового, неутомимого и преданного. Принадлежал он к породе, представители которой, как выяснилось, пробежав и полтора десятка километров, чувствуют лишь легкую усталость, поэтому гулять с ним приходилось часто и подолгу. Что Урфину, хоть он и продолжал ворчать для виду, и самому было по нраву.

Вот и в тот вечер они, как обычно, прогуливались. С псом на поводке, Урфин сделал большой круг по близлежащим улицам, чтоб таким путем выйти к собачьей площадке, где Грумм мог побегать в свое удовольствие, на свободе да с другими собаками.

Была осень, довольно промозглая, но Урфин тепло оделся – вязаную шапочку, шарф, и даже не забыл перчатки. В общем, чувствовал он себя хорошо. Но уже стемнело, и ветер усиливался, начинал потихоньку завывать в проводах и ветвях деревьев, выдувая из них последние листья. Здесь росли огромные платаны. Их листья, те, что еще держались за свои места, давно высохли и больше походили на куски пергамента, и так же шелестели на ветру. А когда, сорвавшись, уносились в темноту, мелькнув в последний раз в свете ближнего фонаря, они напоминали Урфину летучих мышей.

В общем, они находились вблизи собачьей площадки, когда на углу темного переулка в свете тусклого фонаря, Урфин уловил на земле металлический блеск. Вспыхнул крошечный маячок, и пропал. Он остановился, присматриваясь. Показалось? Нет? Он вернулся на шаг назад... А, вот опять!

Там действительно что-то блестело. По личному опыту, такой блеск дает только бронза. Или латунь. Но откуда? Здесь? Посреди города? Все, что можно было, – и что было нельзя – мужчины-добытчики вынесли и сдали в пункты приема. На дороге могло лежать только то, что кто-то случайно обронил. И при этом не заметил, что тоже удивительно, ведь кусок металла не мягкая игрушка, упадет, так не беззвучно.

Событие конечно не бог весть, какого масштаба, но из повседневной рутины явно выбивалось. Так что Урфин тут же изменил первоначальный план прогулки и направился к подававшему световые сигналы сгустку цветного металла.

Но не тут-то было! Совершенно неожиданно Грумм уперся всеми четырьмя лапами, и ни в какую не хотел переходить на другую сторону улицы, куда тянул его Урфин.

– Это еще что такое?! – изумился тот такому неистовому сопротивлению. – Ну-ка, пошли! Кому говорю?!

Однако пес не желал слушаться. Он упирался, тянул в противоположную сторону, впечатление было таким, будто собака сильнейшим образом напугана. Но чего? Улица в обе стороны была пустынна! Однако пес скулил, сопел и вилял из стороны в сторону, как, бывает, лавирует воздушный змей под сильным ветром, всем своим видом демонстрируя желание убежать. В конце концов, строгий ошейник соскользнул с шеи и узкой головы Грумма, и он, освободившись, немедленно бросился наутек.

Урфин только в немом изумлении посмотрел ему вслед. «Что за чертовщина? – подумал он. – Что на собаку нашло?»

Не найдя ответа, он пожал плечами и, с поводком в руках, перешел на другую сторону улицы. Подняв находку, он там же под фонарем принялся ее рассматривать.

– Хм, – сказал он через минуту. – Это может быть интересно.

Во-первых, латунь. Мастер сразу определил металл. И это что-то из посуды, – подсказал взявший слово в нем антиквар. Точней идентифицировать оказавшийся в руках Урфина предмет пока было невозможно, ввиду того, что он совершенно потерял форму. Попросту говоря, был раздавлен. Кто-то наступил на него, и, похоже, не один раз. Но на практически плоском боку красовался чеканный узор – летучая мышь в круге, увидев который Урфин задрожал от радости. Вот уж точно, теперь так по металлу не работают, не умеют. Неужели повезло, и он нашел что-то стоящее? Хм, хм. Он почувствовал, как по спине пробежал холодок узнавания. Где-то что-то такое он уже встречал. Давным-давно, в далеком детстве. Он напрягся в воспоминании, но быстро отступил, поняв, что так сразу этот барьер ему не преодолеть. Требовалось время, но именно теперь его не было.

С поводком в одной руке и находкой в другой, он бросился за собакой. Первым делом, он заглянул на собачью площадку, потому что был уверен, что пес побежал туда. Но Грумма там никто не видел. Странно, куда же он делся? – озадачился Урфин. Вот глупый пес!

Не понимая, что происходит, он отправился домой. По дороге он внимательно вглядывался в темноту и полумрак улиц, в надежде, что где-нибудь промелькнет белый собачий бок. Не мелькнул, не показался, поиски были тщетны.

Однако, к его облегчению, Грумм ждал возле крыльца, и вид имел виноватый. Он едва смотрел в глаза и усиленно отрабатывал хвостом, так что Урфин и ругать его не стал. Только пожурил слегка. Он вообще всегда разговаривал с псом уважительно, как с взрослым мужиком, коим тот без сомнения и являлся. Ну, а какой мужик без придури? У каждого свое. Что ж теперь?

Едва он открыл дверь, как пес юркнул вперед и растворился где-то в темном пространстве магазина. Урфин же сразу направился в мастерскую, включил лампы и, усевшись за верстак, принялся колдовать над находкой.

Да, перед тем здесь еще одна забавная вещь произошла.

В мастерской, в углу, чтобы не подниматься лишний раз в квартиру, Урфин устроил себе что-то вроде небольшой кухни. Здесь имелась раковина, и находился стол с тумбой, в которой хранились кое-какие припасы, а также посуда, а на столе стояла плитка, на которой он грел себе чай и варил макароны. Здесь же на полу обреталась миска Грумма, куда, придя с прогулки, Урфин сразу сыпанул корма. Обычно Грумм не стеснялся, немедленно налетал на еду и демонстрировал отличный аппетит, в этот же раз его не было видно с полчаса. Но, очевидно, голод взял свое, и потом он таки появился в дверях мастерской. Заглянул осторожно, с явной опаской, после чего буквально прокрался к миске, схватил ее зубами и быстро выбежал обратно. И все, больше он к мастерской и близко не подходил, хотя прежде всегда лежал в ногах у Урфина пока тот работал.

Урфин, несмотря на занятость, поведение собаки отметил. «Ну, – подумал, – совсем у пса крышу снесло. Съел чего-нибудь? Или нанюхался?» Вероятным было и то, и другое. Народ травился всякой гадостью, а заодно отравлял и все вокруг. У собаки однажды уже было что-то подобное. Тогда он неделю никого не узнавал.

Но о Грумме Урфин почти сразу забыл. Потому что истинный его интерес лежал перед ним на столе. Да-а, вещь была очень занятная. Прелюбопытная! При свете ламп он быстро понял, что латунь эта очень необычная. Нетипичная. Она не так блестела, и не так звучала, да и патина на металле выглядела как-то по-особому. А если это была бронза, так тем более странная. Теперь так ее не варят. Очень, очень интересно. Но пусть состав металла он узнать не мог, а вот как восстановить форму предмета, знал. И умел.

Он взялся за инструменты, и потихоньку стал выправлять то, что было смято грубой силой. Рихтовочные работы кропотливые. Тук-тук, тук-тук, тук-тук... Мало-помалу металл стал распрямляться, выгибаться, принимать форму.

Он старался стучать тихонько, едва слышно, а лучше совсем неслышно. Но давно наступила ночь, а в ночной тишине звуки усиливались непостижимым образом, будто сами собой, и проникали туда, куда никак не должны были проникнуть. И достигали тех ушей, которых лучше бы не достигали.

Он так увлекся, что совсем не слышал встречных предостерегающих стуков в потолок.

Но прошла ночь, а Урфин все работал. И еще полдня прошло, прежде чем он закончил. Какое-то время он сидел, совершенно обессиленный, в оцепенении и в абсолютном счастьи глядя на работу своих рук. Если бы не его мастерство металлиста, этот кусок металла так бы и остался потерявшим форму комком. Теперь же...

Да, это был кофейник. Возрожденный им из небытия, славный образец работы старых мастеров. Весьма необычной формы, с необычным декором. И этот медальон с летучей мышью, который он заметил сразу... Своим видом кофейник – если максимально абстрагироваться – и сам напоминал ему летучую мышь. Особенно похожей на рыло зверька с открытой пастью формой носика. Так и казалось, что внутри него припрятана пара преострых зубов. Должно быть, тут когда-то была еще крышка, теперь она отсутствовала, но можно было предположить, как она выглядела, и как с ней выглядел кофейник. Очень, очень... Над ним еще придется покорпеть, чтобы довести до ума, но в общих чертах работа была закончена. Урфин был счастлив, как счастлив всякий настоящий мастер, добившийся нового подтверждения своего мастерства.

И снова он ощутил этот зуд припоминания. Будто когда-то в детстве, в одной из книжек в кабинете отца, которые он любил перелистывать, забравшись в глубокое кресло и при свете настольной лампы, он видел подобный рисунок. Что-то он припоминал, но что именно? Надо, надо будет покопаться, поискать. Ведь предмет с историей обладает куда большей ценностью, чем безымянный, беспаспортный. Вдруг что и сыщется? Те старые книги-то, отцовы, он сохранил. Во-он они в сундуке, в углу, целехоньки. Освобожусь, подумал он, обязательно займусь.

Еще ему подумалось, что продать кофейник и без истории можно за весьма неплохие деньги. Особенно, если на нем сыщутся клейма. Но, странно, продавать этот предмет ему совсем не хотелось. Может, оставить себе? – думал он. А и правда! Сам буду варить в нем кофей.

Но дольше предаваться радости и размышлениям он уже не мог, потому что дьявольски устал и полностью выбился из сил. Он чувствовал себя так, точно накормил кофейник своей плотью, будто он донор и только что из него выкачали пол-литра крови. Странная слабость навалилась на Урфина, даже голова закружилась. Оставив готовую работу на верстаке, но так, чтобы мог видеть ее с дивана, буде захочется ему на нее взглянуть, он перебрался на тот самый старый диван и завалился спать. Час, два часа, сколько получится – совершенно необходимо!

Однако поспать ему в тот день не довелось. Едва он закрыл глаза, едва стал понемногу отбывать в родную сонную гавань, как в мастерскую ворвалась разъяренная Милли.

– Это как называется?! – пошла она в атаку сразу с порога. – Что за светопреставление ты мне здесь устроил?!

– Мммм? – Урфин, откликаясь на звуковые волны, не разлепляя глаза, приподнял бровь.

– Ни днем нет от тебя покоя, ни ночью! – грохотала супруга, как сорвавшаяся с горы телега. – Поспать не дал, так еще и медитация полетела псу под хвост из-за твоего грохота! Сколько можно?! Когда это закончится?! Я же просила!!!

– Ммм?

Видя, что ее проникновенные слова не достигают цели, супруг никак на них не реагирует, Милли взялась за него лично и принялась трясти Урфина изо всех сил.

– Да я из тебя душу вытрясу, скотина ты беспардонная! – заводилась она все больше.

Вот это вряд ли.

Раскачиваемый на легкой волне челн с Урфином на борту беспрепятственно отбывал в страну сна. Тут стало очевидно, что причиной их нынешних разногласий и недовольства друг другом скорей всего стало несовпадение темпераментов. В этом смысле Милли представляла собой верховой, раздуваемый ветром лесной пожар, Урфин же был подобен полному жара тайному огню торфяника. Возможно, они могли бы неплохо дополнять друг друга, но почему-то их стихии оказались разнонаправленными.

Милли, никем и ничем не сдерживаемая, бесновалась над потерявшим чувствительность телом Урфина еще минут пять, а тот был все равно, что мертвый, и даже перестал мычать. Устав, Милли бросила физически напрягаться и, тяжело отдуваясь, огляделась. Взгляд ее горел, душа требовала сатисфакции. И тут она заметила новенький для нее предмет – латунный кофейник на верстаке.

– Ах, так! – провозгласила она мстительно. – Не хочешь по-хорошему? Тогда я забираю вот это! В качестве компенсации!

И, схватив кофейник со стола, Милли растворилась в облаке светящегося газа, которым было наполнено сновидение Урфина. Возможно, уходя, она даже хлопнула дверью, но какие двери во сне? Они же бесшумные!

Урфин проснулся ближе к вечеру от ощущения, что на него кто-то смотрит. Открыв глаза, он сразу наткнулся на полный тоски и муки взгляд Грумма. Казалось, глаза собаки были полны влаги, слезы, во всяком случае, из них текли в два ручья. Грумму надо было в туалет. Он стонал в голос и порывался бежать, всем своим видом показывая, что – все. Еще немного, и он за себя не отвечает. Так что, без лишних разговоров Урфин встал и вывел собаку до ветру.

Он и сам чувствовал себя как-то странно. Вроде вполне отдохнул, но, все равно испытывал необъяснимую слабость. Его качали и подталкивали даже слабые порывы уличного ветра, ему сразу захотелось обратно, в объятия дивана.

Вернувшись в магазин, он поел, и ему сделалось немного легче. Но пропал кофейник, над которым он работал до сна, а куда тот мог деться, он не понимал. Вроде, Милли приходила? Или это ему приснилось? Совершенно ничего не помнил. Спрошу у нее, решил он. Обязательно спрошу. Когда только? Ничего-ничего! Завтра он с этим разберется! Вот прямо утром.

После позднего обеда, ставшего ему ужином, он опять прилег на диван. Его все еще качало, ему надо было поспать. Грумм, как обычно, устроился на полу рядом. Опустив руку на теплый собачий бок, умиротворенный, почти сразу Урфин заснул.

На следующее утро он проснулся рано. Мастер на удивление хорошо выспался, слабость и головокружение прошли, но вместо этого в душе его поселилась неизъяснимая тревога. Он ощутил ее сразу, едва увидел свет нового дня, едва глотнул воздуха нового урожая. Ему представилось, и он вообразил, что должно произойти нечто ужасное, – если еще не произошло. Он решил, что должен это предотвратить. Но что?!

Кофейник! – вспомнил он. Следует немедленно его вернуть! Скажу Милли, чтоб не дурила! Что вещь чужая, скажу, и что за ней должны прийти.

С такими мыслями, думая, что и как он скажет Милли, он открыл магазин. У дверей задержался, глядя на улицу. Погода совсем испортилась, хлестал дождь, небо было сплошная хмурая туча – будто мокрая тряпка, которая протекла. Хорошо, что они с Груммом успели прогуляться до дождя. Он все время к чему-то прислушивался, но в квартире наверху было тихо. Что странно, обычно теща, скрипя половицами, с утра пораньше уже бродила из угла в угол, ее тяжелые шаги были хорошо слышны. Никто не придет, подумал он про покупателей. Никто. По такой-то погоде.

Оставив Грумма за старшего, Урфин спустился в подвал. Там он проверил работу котла, подбросил в него угля. Сегодня больше обычного хотелось тепла.

Когда он поднялся наверх, в магазине его ждала Милли. Как же медитация? – подумал он. Сегодня-то что мешает?

Милли была похожа на привидение: совершенно бледное лицо, темные круги вокруг огромных глаз, всклокоченные волосы. Балахона не хватало, но это можно быстро сообразить. И пусть кофейник вернет, нечего дурить!

Несмотря на привычную его ироничность, при виде супруги в груди у Урфина екнуло.

– Ты что? – забыв про кофейник, спросил он с тревогой.

– Мама умерла, – едва слышно произнесла Миллим. Потом проглотила ком в горле и повторила громко: – Мама, умерла... Я думала, она спит, вставать не хочет из-за дождя, а она умерла. Вчера все было хорошо, как обычно, а сегодня, вот... Я с ней даже не простилась...

«Вот уж не хватало! – с неудовольствием, осознавая не горе, а дополнительную заботу, подумал Урфин. – И что теперь делать?»

Однако он зря переживал. Как и сама машина смерти, механизм сотрудничества с ней налажен и отлажен. Едва он позвонил по нужному телефону, как все и завертелось. Приехали, быстро осмотрели и забрали тело. Вопросов по смерти не возникло. Восемьдесят лет! Почти. Какие вопросы? Ну, и дальше: морг, церковь, кладбище. Глядя, как зарывают могилу, и, бросив свою горсть земли, он с содроганием думал, что теще в сырости и в холоде будет не очень. Она так любила тепло. А там вконец промерзнет, станет маяться бронхами, кашлять...

Поминки справили в кафе, в доме напротив. Проститься и помянуть Маму, как ни удивительно, пришла почти вся улица. Пили любимые тещины сладкие ликеры и наливки. Говорили мало, потому что не было слов, да и что тут скажешь. Все выглядели по преимуществу притихшими и пребывали в возвышенном сообразно моменту состоянии. Не зря ведь говорят: близость смерти возвышает душу. Или что-то такое.

Урфин немного перебрал, поэтому когда, после всего, Милли потянула его к себе наверх, он не сопротивлялся.

Никогда, даже в молодости, они так не согревали друг друга. Не дарили друг другу столько тепла. Может, потому, что теперь обмен энергией происходил совершенно бескорыстно.

Наутро Урфину было немного неловко смотреть в глаза Милли, да и она чувствовала смущение.

– Послушай, Урфин, – глядя в сторону, сказала Милли с внезапной надеждой в голосе, – может, мы...

Чувствуя, что еще не время, что, поспешив, можно все испортить, он остановил ее торопливым жестом.

– Да, – сказал он. – Только давай немного повременим. Нам нужно слегка опомниться.

Опомниться они так и не успели.

Несколько дней после тещиных поминок, и после ночи, проведенной с Милли, Урфин жил, как во сне. Он ощущал себя так, будто стоит на пороге приоткрывшегося ему нового светлого мира, где брезжил рассвет, куда он сможет войти, если будет осторожен. И он старался быть осторожен. Он будто в ладонях держал затеплившийся в его душе уголек, всячески оберегая и прикрывая его от ветра. Он не должен был позволить ему погаснуть, наоборот, помочь разгореться костром. Ради этого он стал заново учиться радоваться. Радоваться осени, дождю, солнцу, небу, жизни – всему. Радость, понимал он, первое и главное топливо для пламени счастья в душе. Он стал думать возвышенно и совсем перестал замечать реальность.

Вернул Урфина из объятий эйфории на грешную землю Грумм. Он вдруг сел посреди мастерской и, запрокинув голову к потолку, завыл. Этот протяжный выматывающий вой враз перевернул и душу, и жизнь антиквара. Полет прервался, он упал на землю. Хорошо, что остался цел.

Милли! – сразу спохватился он. Лелея свое возродившееся было чувство, он совсем забыл про нее. То есть, не забыл, а как бы просто не вспоминал. Ну, вы понимаете. Надо повременить – отложил на потом.

На внезапно ослабевших ногах, Урфин бросился вверх по лестнице. Несколько раз он споткнулся, упал, вновь поднялся и полз на четвереньках, а вдогонку, толкая в спину, все несся надрывный вой Грумма.

Милли, как неделей раньше ее мама, лежала на кровати в своей комнате, холодная и недоступная. И совсем-совсем мертвая. Чуть склонив голову к правому плечу, будто подготовленная шумом его приближения, широко раскрытыми глазами, темными, тусклыми, она смотрела прямо на него. Смотрела, ему показалось, с укором, как бы говоря: полюбуйся, что ты наделал. Наткнувшись на этот взгляд, как на пику, Урфин свалился без чувств.

Снова, снова сработала машина смерти. Провернулись ее механические челюсти, лязгнули жвалами, как кассовый аппарат внизу, приняв в оплату очередную человеческую жизнь. Если бы не помощь соседей, друзей, Урфин вряд ли справился с навалившейся на него кучей проблем. Эта череда необъяснимых смертей родных ему людей, особенно Милли, его просто подкосила. Смерть будто вправду поселилась в его доме – и расчищала для себя пространство.

Ужасно, но кое-кто стал подозревать Урфина. Говорили, что, мол, неспроста это! Не может такого быть, говорили, чтобы сразу, одна за другой, и безо всякой причины. Тут стоит покопаться! Стоит, стоит...

В общем, Урфин был рад, когда все траурные мероприятия закончились. Он насилу дождался момента, когда можно было закрыть дверь – во всех смыслах. Оставшись один, он заперся в магазине, и целыми днями, забывая про еду, валялся на диване. Он чувствовал себя осиротевшим, никому не нужным, вырванным из жизни и заброшенным на мчащийся в пустом пространстве космоса астероид. Каменная пустыня вокруг, никого нет, и сколько он так будет падать, или лететь, неизвестно. Он будет там вечно, – думал Урфин, – спасенья нет! К этому чувству надо было привыкнуть, только, как можно к такому привыкнуть?

Он и раньше чувствовал себя одиноким, но оказалось, что истинное одиночество наступило только теперь. Сродни затерянности в космосе. Он пытался его понять и, если можно, к нему привыкнуть, как чуть прежде пытался привыкнуть к теплу и радости.

Но та ошеломительная скорость, с которой знак жизни поменялся на противоположный, убивала.

Так прошла, может быть, еще неделя, или даже больше. Он никуда не ходил, только выбирался погулять с собакой, причем старался делать это в такое время, когда наименьшей была вероятность встретить кого-то на прогулке. Надоело выслушивать соболезнования, натыкаться на сочувствующие взгляды. Запасов в доме хватало, Урфин оказался на удивление запасливым, так что и посещения магазина он мог пока избежать. И это еще без оценки припасов наверху, тех, что оставила после себя Милли. А она, как он помнил, в плане запасливости могла дать ему фору.

Наверх он с похорон так и не поднимался, не мог себя заставить. Это смешно, но... Ему постоянно думалось, может, потому что он хотел этого, что пройдет немного времени, и Милли вернется. Неважно, как! Любым доступным и недоступным способом! Оказалось, что любовь, про которую он думал, что она давно умерла в нем, никуда не делась, не пропала. Напротив, когда ушло все необязательное, когда от толчка развалились все стены, которые они с маниакальным упорством возводили на ее пути, любовь вновь ожила в его душе. Плохо, что толчком тем оказалась смерть Милли. И возникла другая ситуация, когда любовь есть, а Милли нет. И что с этим делать, Урфин не знал.

Тоска, но жить можно. Потому что любовь даже в урезанном, ополовиненном виде дает для этого силы.

Когда Урфин пришел к такому выводу, и однажды поутру вновь принялся за дела – взялся за наведение порядка, – в дверь магазина постучали.

Пришел господин Гриц, коллега Урфина по бизнесу.

Магазин Грица стоял на соседней, менее многолюдной улице. Назывался он так:

«Торговый Дом Гриц и сыновья

АНТИКВАРИАТ»

При том, что никаких сыновей у Грица не было, а были у него три дочери и жена. А сам Гриц являлся низеньким и совершенно лысым человечком с густыми, нависающими седыми бровями, и было непонятно, как он сквозь них смотрит, и, главное, что-то видит. Во всяком случае, выражение у него постоянно было такое, будто он к чему-то приглядывается. Но как раз видел господин Гриц очень хорошо, и вглубь видел, и вдаль, да так, что дай, Бог, каждому.

«Этому-то что понадобилось?» – подумал Урфин, сильно удивившись визиту Грица. И не потому, что тот ему чем-то не нравился, или у них были, скажем, неприязненные отношения. Отношения как раз были вполне нормальными. Тем более что Грумм отлично ладил с их, Грицев, таксой Дорой, с которой до одури носились друг за другом на собачьей площадке. Впрочем, возможно, так звали жену Грица, мадам Гриц, тут Урфин слегка путался. Просто бизнес господина Грица был довольно мрачной и даже мистической направленности, охватывая круг всего, что связано с вампирами. Довольно обширный, как ни странно, но очень специфический рынок. Урфин же ни во что такое не верил, и не интересовался, и в его владении, как он думал, уж точно нет ничего Дракуле посвященного. Потому и удивился необычному посещению.

– Доброго здоровьишка! – ласковым голосом сказал господин Гриц, войдя, и поклонился. Он неизменно старался выглядеть проще и добрей, чем был на самом деле, но обмануть ему удавалось лишь тех, кто не был с ним хорошо знаком. Его острый, как скальпель, взгляд, нет-нет, да и выскальзывавший из-под бровей, быстро наносил укол и прятался обратно. В общем, с ним полагалось быть настороже. Что Урфин и сделал – насторожился. Гриц снял смешной старомодный котелок, в котором ходил в межсезонье, и стряхнул с него дождевую влагу. Впрочем, влаги оказалось немного, поскольку дождь на улице был больше похож на туман. Зонт он закрыл раньше и оставил на крыльце, у порога.

– Не дождетесь! – традиционно ответил Урфин.

– И в мыслях не было! – заверил его господин Гриц. – Я с открытой душой, скорблю вместе со всеми, и с вами, и так далее, по поводу безвременной кончины вашей супруги, и вашей Мамы.

– Благодарю вас... Тронут... – Урфин поклонился в ответ.

Они помолчали приличествующие случаю десять секунд.

– Так все-таки, чем обязан, господин Гриц? – поинтересовался Урфин. – Уверен, что попутно и чисто случайно у вас имеется ко мне и кое-какой практический интерес. Я прав?

– Пока ничем не обязаны, – отвечал Гриц. – Пока ничем. Но вот я... В общем, имея в виду происшедшие с вами события, учитывая все трагические обстоятельства, и так далее, я посмел предположить возможность того, что вы захотите продать магазин свой, и дом.

– Зачем мне это надо? – удивился Урфин. – В том смысле, что пока о таком варианте даже не думал.

– Ну, мало ли. Подумаете завтра, и так далее. Пожелаете сменить обстоятельства... Дело житейское. Так вот, имею высказать вам личную просьбу, что ежели такая мысль у вас появится... Я не утверждаю, я говорю – вдруг! И так далее. Так вот, если вдруг что-то такое надумаете, прошу вас в первую очередь вспомнить обо мне. Со своей стороны готов удовлетворить ваш самый требовательный финансовый запрос. Заплачу любую цену, и так далее. В пределах разумного, разумеется.

– Хорошо, господин Гриц, буду иметь в виду ваше предложение, – Урфин снова учтиво поклонился. – Но пока, право дело, ни о чем таком не думал. Честно говоря, вообще ни о чем не думается. Голова не очень соображает. А такие вопросы, сами понимаете, надо решать на трезвую голову. Но, действительно, кто знает, что будет завтра?

– Разумеется, разумеется. Тем более что могут возникнуть и новые обстоятельства. Ну, не смею вас задерживать!

Они раскланялись, и господин Гриц надел котелок.

Посетитель ушел, а осадочек от беседы с ним, как говорится, остался. «На какие еще новые обстоятельства намекал этот Гриц? – все вспоминал слова вампиролога, не мог успокоиться до самого вечера Урфин. – Этот пройдоха что-то знает! У него на всякие мерзости нюх! Почему прямо не сказать? Если что-то известно, скажи! Я так считаю! И так далее».

Днем Урфину захотелось выпить кофе, и он сразу подумал, что неплохо бы опробовать в деле приготовления титульного напитка новую кофеварку. Однако ее забрала Милли. Вот, подумал он, подходящий случай вернуть собственность обратно. Он поднялся в квартиру и внимательным образом осмотрел ее всю, однако кофейника нигде не обнаружил. Потом осмотрел все в обратном порядке. Тщетно! Несмотря на тщательность поисков, кофейник так и не нашелся. Образно говоря, он будто сквозь пол провалился! Неужели Милли успела его продать? – задумался Урфин. Нет! – решительным образом опроверг он себя. Не может быть! Такого развития событий он не допускал. Милли могла быть несносной, даже невыносимой, даже злой, и так далее. Но на подлость она была не способна. Особенно по отношению к нему. Категорически.

Конечно, он мог ошибаться. Но за некоторые принципы и истины, которые уже давно перестали быть и принципами и истинами, Урфин цеплялся из последних сил.

Раздосадованный и, поскольку вновь вспомнил Милли, печальный, Урфин вернулся в магазин. Кофе ему расхотелось, а захотелось другого, и он выпил коньяку. Коньяк лег на душу, как целебная примочка, как мамина ладонь. Успокоил, согрел. Это было именно то, что доктор прописал, поэтому он выпил еще два раза. Пожевав засохший кусочек сыра, глядя в муть и в сырь за окном, он посчитал дни, и оказалось, что сегодняшний как раз девятый. Недаром же он целый день Мили поминает!

Потом он поставил самовар, настоящий, который на дровах. Прежде ему дровяник все яблочные дровишки поставлял, а в этот раз привез невесть что. По виду поленьев Урфин решил, что это осина, но он такой себе знаток сортов древесины, мог и ошибиться. Впрочем, главное, что дерево было сухое, звонкое, он легко наколол на растопку.

Когда самовар разошелся, загудел и зашипел, он заварил чай и спустился в подвал за вареньем. Взял клубничное, Милино любимое. Собственно, она и наварила его столько, но теперь уже точно – последнее. Все ему достанется. Там, у стеллажа с банками, он неожиданно всплакнул. Подумалось: а, действительно, зачем ему одному такой большой дом? Может, того его, продать? Как Гриц предлагает? Ему и продать? А куда тогда? Некуда ведь. Никто его нигде не ждет... Никому он не нужен...

За самоваром он просидел довольно долго. Заедал вареньем тоску одиночества, Милли вспоминал. И даже ее Маму вспоминал. Ой, рассказать кому – на смех поднимут. Маму... А вот же ж, оказалось, и ее жалко. Ох...

Он и дальше сидел бы, киснул, но забеспокоился Грумм, запросился на прогулку. Ну, прямо очень интенсивно запросился. Урфин посмотрел на часы и присвистнул. Оказалось, уже совсем поздно, ночь на дворе. Оно и понятно, что собаке неймется.

Урфин быстро оделся и вывел страдальца до ветру. Ветер, кстати, к ночи разыгрался-разгулялся, кружил и завывал, как Грумм недавно. Жуть.

Странно, но и на улице пес продолжал нервничать, просился, чтобы его спустили с поводка. Но Урфин помнил его прошлую выходку, и не рискнул. Бегать потом полночи по городу за ним? Нет уж, увольте. Хотя, конечно, смотреть вблизи, как Грумм справляет свои дела – такое себе удовольствие.

По мере приближения к дому, беспокойство собаки нарастало, в конце он стал даже упираться, так что его пришлось тащить силой.

«Что за чепуха с этой собакой происходит?! – думал в возбуждении Урфин. – Такое впечатление, что в нее дух жены вселился. С Милли, когда на нее спускался дух противоречия, ака раж, вот так же сладу не было.

Нет, нет, зря он сюда Милли приплел. Причем здесь Милли? Хотя, конечно...

Дома Грумм отказался от еды и сразу забился в какой-то дальний угол. Был у него, видать, тайничок. И затих, и пропал там. Но он-то спрятался, а беспокойство свое оставил, и оно немедленно передалось Урфину. Еще на улице он планировал сразу лечь спать, но теперь как-то расхотелось. Снова вспомнились и не шли из головы слова Грица. На что тот, так его и растак, намекал? Что еще может случиться?

Тут наверху что-то громыхнуло. От внезапности и неуместности этого звука Урфин даже присел. Нервы завибрировали мелкой дрожью, будто по ним прошлись пескоструйкой. Это еще что такое? – подумал он. Стало совсем тревожно, как при реальной опасности, но он кое-как с нервами совладал. Взяв с полки фонарь и прихватив у печки крепкую кованую кочергу, он осторожно поднялся наверх.

Старая лестница отличалась крутизной и сварливостью нрава, скрипела при каждом шаге. Урфин же старался идти бесшумно, для чего прижимался спиной к стене, поэтому подъем занял у него время. Еще внизу он включил фонарь, но светил тот почему-то тускло, неудивительно, что наверху, во мраке и полумраке антиквара встретили и обступили призраки Милли и Мамы. Вообще-то, их было много, они были везде. Он выставил перед собой кочергу и стал ей размахивать, но, видимо, делал это не страшно, потому что призраки и не думали разбегаться. Лишь когда Урфин нашел выключатель и включил свет, все фантомы смылись. Рассеялись. Он заметил, как один втянулся в зеркало, а другой заскочил в комнату Милли.

В зеркало Урфин конечно не полез, а вот в комнату Милли, сжимая железку в руке, вошел. Включив дрожащей рукой свет и там, он шарахнулся от всплывшего в углу старого швейного манекена, и с перепугу чуть не поразил его кочергой. Вот чего, спрашивается, ему, безголовому не стоится на месте? Чего он бродит? Стой смирно, дурень! А то! Он пригрозил ему.

Урфин опять обошел весь этаж, осмотрел все помещения и везде оставил включенным свет. На всякий случай. Ничего необычного, ничего странного он не увидел. И ничего такого, что объяснило бы давешний грохот. Разве что, манекен... Так что, показалось спьяну? Ну, нет, причем здесь… Он, конечно, употреблял сегодня, но совсем немного, не до такой степени.

Он как раз остановился возле окна, когда за тем в очередной раз взревел ветер. Прямо буря! Порыв, натиск – и тогда на крыше грохотнул лист железа. Услышав тот внешний грохот, случившийся от ясных причин, Урфин облегченно выдохнул. Уф! Хорошо, когда мистику и чертовщину можно списать на вполне материальное железо.

На радостях он так лихо развернулся к лестнице, что наткнулся на приоткрытую дверь и пребольно ударился об нее лбом. «Ай! – закричал он от боли и гнева. – Твою дивизию!» Он мог поклясться, что дверь была закрыта, и он никак не должен был... Тогда, как?

Он зло пнул дверь и тут схватился за ногу. Получилось еще больней, чем лбом. Дверь была старая, дубовая, тяжелая. Лучше бы он с ней вовсе не конфликтовал. Себе дороже. Не хватало еще ногу сломать!

С такими мыслями, сильно прихрамывая, он стал спускаться по лестнице, которая, как мы уже упоминали, отличалась крутизной. Молли на нее всегда жаловалась, а Мама из-за нее и вовсе не спускалась вниз. Старая постройка, что тут скажешь. Но и переделывать ее не было никакой возможности. И дорого, и вообще... Кому оно надо?

Ах, лучше бы он тогда не поскупился, да занялся ей в свое время! Лестницей этой! Глядишь, и теперь обошлось бы!

В общем, не ведая, как, Урфин оступился на последних ступеньках, и, с грохотом обрушившись вниз, подвернул ногу. Да так, что в глазах потемнело от боли, брызнули и долго плавали в сгустках красных пузырей искры. Он выронил кочергу, фонарик, те с грохотом разлетелись в разные стороны. Фонарь сразу потух. Голеностоп спружинил и встал на место, но что-то там в нем хрустнуло и страшно заскрипело. Урфин присел, подскочил, и снова присел, однако на ногах удержался. Охая и чертыхаясь, на одной уцелевшей, он допрыгал до дивана и тяжело на него повалился. «Ой! – стонал и причитал он, скидывая ботинок с больной ноги. – Ой, о-ей! Да что ж такое, а? Что за напасть?!»

В этот миг заскрипели, будто продираясь сквозь камень, плечом выламываясь из стены, и каким-то на редкость зловещим голосом пробили часы.

Полночь! Долгий затухающий гул-звон-гул-звон...

Едва первый приступ ошеломительной боли стих, Урфин, цепляясь за все предметы в пределах досягаемости, сходил за эластичным бинтом. Был у него в хозяйстве такой, не раз ему пригождался. Вернувшись, он наложил повязку, и лишь тогда боль, медленно откатывая, перешла в фоновый ноющий режим. Теперь даже можно было от нее абстрагироваться. Ну, не особо, на самом деле.

Он распластался на диване, откинулся на спинку, руки в стороны, голову запрокинул, и в таком положении распятого вертолета вытянул больную ногу подальше, точно попытался отделиться от нее совсем. Когда он опустил голову вниз, взгляд его упал в аккурат на кофейник, который стоял на верстаке на том самом месте, откуда его унесла Милли.

Сначала Урфин ничего не сказал, он молча переваривал ситуацию. Потом все-таки сказал: – Так! – но ясней ситуация от этого не стала. «Он что же, все время здесь и стоял? – подумал Урфин. – А я, не замечая, как дурак, искал его наверху?» Пожал плечами: – Ну, может быть, может быть... Он готов был засомневаться в себе самом.

Грумма, однако, по-прежнему не было видно. И слышно не было тоже. Какая-то совсем уж зловещая тишина воцарилась в доме. Урфину сделалось тревожно и даже немного боязно. Перед тем, как прилечь на диван, он нашел и принес сбежавшую от него кочергу, и положил ее рядом с диваном на пол. Так-то лучше, подумал он, так-то лучше.

Он закрыл глаза и, возможно, даже задремал, но темные сновидения вкупе с тревожными ожиданиями, наслоившиеся на постоянную ноющую боль растянутых связок, не позволяли ему заснуть нормально. В один момент он будто от толчка вдруг поднялся на поверхность, вынырнул из дремы и нервно озирнулся. Сразу посмотрел на верстак, оказалось, что чертов кофейник снова пропал. Его не было видно на прежнем месте, однако он тут же сыскался на тумбочке рядом с диваном. Вот он, блестит, точно насмехаясь, латунным боком. И, между прочим, носиком ему прямо в правый глаз метит.

Урфин потряс головой, скидывая остатки сонливости.

«Чертовщина какая-то, – подумал он. – Либо железка сама по себе летает, либо шутник в мастерской завелся, шутки шутит».

Часы пробили три. Три часа, собачье время.

Собачье время, однако, собаки по-прежнему не видать. Урфин, кряхтя и поругиваясь, поднялся и сходил в туалет. Ходок он теперь был никакой, каждый шаг вызывал боль, а та – слезы в глазах. Но Урфин терпел, куда деваться. Вернувшись, он переставил кофейник обратно на верстак, подальше от себя, мимолетно удивившись, что это он такой теплый, будто только с плиты. Горячий почти.

Не нравилось все это Урфину, ох, не нравилось. Вот эта непонятная кутерьма не нравилась, эти блуждания предмета туда-сюда. «Что за ерунда такая? – думал он. – Стой, где стоишь! Куда поставили!»

Он вернулся на диван с видом, что собрался спать. Даже глаза закрыл, но так, чтобы из-под опущенных ресниц ему был виден кофейник. Понаблюдаю, решил он. Но, как всегда бывает по закону подлости, сразу и заснул. Без сновидений, будто в темную яму, полную тихого ужаса провалился. А когда так же внезапно проснулся, первое, что он увидел, это кофейник. Прямо перед собой. Тот висел в воздухе против его лица, а из носика, из пасти мышиной, торчала толстая сверкающая игла и снова метила точно ему в глаз.

Мгновение, – Урфин скатился с дивана на пол. Кофейник, атаковавший его в тот же миг, промахнулся. Но задел по голове пузатым боком – бом! Игла воткнулась в подушку и легко вспорола ее, из прорехи вырвалось белое облако, пух полетел по комнате.

Пока кофейник, как это ошеломительно ни звучало, барахтался в утробе подушки, Урфин, схватив кочергу, бросился к выходу. Забыв про больную ногу! Про все на свете позабыв, – кроме одного: скорей выбраться из дома, прочь от этого ужаса. Но кофейник не позволил, он уже выбрался из подушки и бросился вдогонку. Урфин это каким-то образом почувствовал, может, спиной. Как бы то ни было, он оглянулся, и вовремя, чтобы успеть отмахнуться кочергой. Кофейник занял позицию перед дверью и совершал зигзагообразные движения. Черт, соображал Урфин, похоже, из дому ему не выбраться. Да и долго ли он сможет отмахиваться кочергой? Стоит раз промахнуться, и все, прости-прощай!

А кофейник наседал, носился по воздуху, как летучая мышь, и куда бы Урфин ни бросался в поисках убежища, тот оказывался впереди него, тут как тут. Вскоре Урфин разгадал его замысел, – если совсем уж плюнуть на очевидную нелепость и предположить, что он мыслит. Очевидно, что этот латунный монстр пытался загнать его в подвал. И вот оттуда, если такое случится, ему точно не выбраться!

Извернувшись в очередной раз, Урфин вбежал в торговый зал. Там имелась небольшая коморка с крепкой дверью, и, если повезет, он надеялся в ней укрыться. Нет, не повезло!

Запнувшись больной ногой, он покачнулся и задел стеклянную витрину на входе, которая с грохотом и звоном завалилась на пол, разрушившись там на клочки и фрагменты: осколки стекла, щепа, предметы. Урфин упал и сам сверху, и так неудачно приземлился на что-то острое, что распорол себе плечо. Рука сразу отяжелела, сделалась ватной, куртка мгновенно напиталась горячей кровью. Урфина затошнило, будто он никогда себе палец не резал, лоб покрылся испариной. В общем, неловко получилось. Он просто был удручен и повержен своей неловкостью, что выразилось вполне конкретной словесной вязью.

Тут-то кофейник, этот летающий ужас, воспользовавшись случаем, и настиг его. И пока человек был не в себе, бросился на него, намереваясь вонзиться в шею. Урфин только и смог, что отследить мутным взглядом его полет, желтой молнии подобный. Ну, все, решил антиквар, и прикрыл глаза, чтобы не видеть своего конца воочию.

Конца-то своего он не увидел, но не увидел и другого. Как наперерез жестянке бросился невесть откуда взявшийся его пес и подставил убийце бок. Как давеча подушку, так же острая игла располосовала и шкуру Грумма. Немедленно на белую шерсть хлынула алая кровь. Много крови.

Пес тяжело грохнулся в кучу обломков и, оглушительно визжа от дикой боли, пополз куда-то прочь. А вот кофейник, сбитый с траектории атаки, сразу развернулся и уже был готов к новому нападению. И это антиквар уже видел.

– Проклятье! – простонал он с ужасом и разочарованием, одновременно лихорадочно соображая, что бы такое он мог предпринять. Единственное, что он смог сделать, когда кофейник метнулся к нему снова, это попытался сбить его ногой.

Он почувствовал тяжелый удар в ногу, почему-то в пятку. А когда его нога, совершив полукруг, бессильно упала на пол, он почувствовал, что ее кто-то сильно дергает.

Не понимая еще, что там происходит, Урфин приподнялся на локте и, вытянув шею, посмотрел. От увиденного он снова похолодел. Оказалось, чертов кофейник клювом своим, то бишь, иглой вонзился в каблук его ботинка. Каблук был толстый, стачанный из добротной, старой еще, резины, поэтому, как ни силен был удар, игла его не пробила насквозь. Или почти не пробила, потому что какое-то давление под стелькой Урфин все же ощущал. Застряв в каблуке, кофейник неистово дергался взад и вперед. Причем, похоже, ему было все равно куда продвинуться – вперед и вонзиться Урфину в пятку, или назад, освободиться и повторить атаку.

– Врешь! Не возьмешь! – выказал свое понимание ситуации Урфин. Его вдруг охватил азарт, он даже захохотал. Заметив, наконец, рядом верную кочергу, он схватил ее здоровой левой рукой и двумя ударами прекратил всяческие поползновения кофейника. – Сдохни, я сказал! – заключил он.

Что ж, тут судьба наконец переметнулась на сторону Урфина. Как ни крути, но бегал от налетчика он в одном ботинке, и вполне мог попытаться защититься другой, необутой. И тогда игла вонзилась бы ему в пятку. Да. Но вышло, как вышло. В смысле, повезло.

Чуть отдышавшись, Урфин кое-как разулся, потом кое-как встал на ноги и с ботинком в руках, с торчавшим из каблука порушенным кофейником, проковылял в мастерскую. Там он взял полукилограммовый молоточек и на наковальне тщательно расплющил латунь, окончательно превратив кофейник в плоскость. Потом там же на наковальне зубилом отрубил кофейнику зуб. Вот, так, говорил он, вот так. Ты теперь беззубый.

Но круг с летучей мышью на боку все так же можно было разглядеть.

Урфин подумал-подумал, да, что-то вспомнив, сходил к самовару за осиновой чурочкой. Из той чурочки он выстрогал кол. Потом проделал пробойником небольшую дырочку прямо посреди силуэта летучей мыши, затем вставил в то отверстие осиновый кол и одним лихим ударом молотка вколотил его в латунную грудь.

Крик вырвался то ли из той пробитой груди, то ли из неведомой глотки, и такой силы, что в торговом зале с люстры посыпались подвески. И тогда из пробоя, прямо из-под кола, хлынула кровь. Много крови. Тут-то Урфину стало ясно, как и отчего умерли сначала Мама, а потом и Милли. А всему виной, выходит, он сам, с его дурацкой страстью тащить в дом всякое металлическое непотребство.

А кровь все текла и текла, с наковальни на верстак, с верстака на пол, расплываясь по нему лужей.

Урфин с трудом обулся – не ходить же босым по битому стеклу, – и тогда занялся медициной. Сначала обработал рану Грумму, а после и себе плечо залатал. Хорошо бы, подумал, врачу показаться, и мне, и ему, но это уже завтра. Тьфу! Сегодня! Уже сегодня.

Грумм к этому времени повеселел, хотя все равно выглядел ошалевшим. Несмотря на ранение, он вилял хвостом и бегал вперевалку повсюду, ничего не боясь, только от лужи крови старался держаться подальше.

Урфин и сам смотрелся не лучше своей собаки. Такой же ошалевший. И такой же радостный, что наконец-то все закончилось. Но вот он заглянул в зеркало и отшатнулся, нарвавшись там на свое отражение. Ему понадобилось время, чтобы узнать себя в привидевшемся ему призраке с бледным вытянутым лицом, темными глазами и шалым взглядом.

От крови шел густой тошнотворный запах, как на бойне. Пока из кофейника еще сочилась кровь и капала на пол, находиться в мастерской было невыносимо. Урфин открыл в ней все окна и перешел в магазин, решив, что самое время кое-что выяснить. Иначе ведь покоя ему не видать. Повздыхав на царивший повсюду разгром, он, будто через минное поле, пробрался к сундуку с книгами.

Сундук, как ни считай, библиотека небольшая. Книг, даже в самый большой, входит не так и много. А Урфину еще и повезло, нужная лежала почти сверху. Это был старого издания альбом, назывался он так: «Темная энергия. Сто мистических предметов». На форзаце имелся подзаголовок: «Собрание тайных и непридуманных историй». Урфин забрал книгу из сундука и перешел к прилавку, к настольной лампе. Включив свет, он принялся листать альбом и вскоре нашел, что искал.

История называлась «Кофейник графа Дракулы», и рассказывалось в ней о том, как некий могущественный вампир с помощью колдовства был заключен в латунный кофейник. Чтобы освободиться оттуда, ему нужно выпить кровь трех человек. Прямо так и написано: кровь трех человек, хотите, верьте, хотите, нет. Урфин верил, потому что сам едва не стал третьим. Он хмыкнул.

– Так вот, оказывается, что значит сакраментальное – «третьим будешь?» Нет, нет и нет!

Открывала историю отличная гравюра, на которой был изображен некий предмет, возможно, кофейник, совсем не похожий на тот, который нашел он сам. Но на боку этого красовался тот же знак – летучая мышь в круге.

«Не за этим ли на самом деле приходил Гриц? – подумал Урфин. – Ага!» Еще он вспомнил поведение Грумма, как тот всячески избегал находиться близко от кофейника. А вот он сам, в отличие от этих двух, не такой чувствительный ко всякого рода таинственным и скрытым угрозам.

Зато он знал, как от этой конкретной напасти избавиться. Раз – и навсегда!

Он вернулся в мастерскую и, стараясь не вымазаться в крови, собрал остатки кофейника в пакет. Прям как тот был – пронзенный осиновым колом. Потом кликнул пса и вышел из дому. Всю дорогу до моста через реку Грумм держался рядом, будто понимал, что развязка близка, и что хозяину нужна его поддержка.

Занималось раннее утро, было еще совсем темно, и улицы казались пустынными. Хорошо, решил Урфин, двигая плечами, хорошо. На легком морозце он быстро взбодрился. Вскоре они были на мосту. Река внизу ощущалась темной влажной массой, была скрыта туманными испарениями, которые поднимались вверх, заполняя всю долину, и колыхались на уровне перил моста, прямо перед глазами.

На середине Урфин остановился. Он хотел бросить пакет в реку целиком, но подумал, что лучше утопить кофейник отдельно, так будет меньше шансов, что кто-то его вновь найдет. Тот, будто понимая, что пришел его последний час, зацепился и никак не хотел вылезать наружу. Наконец, потратив лишних десять секунд, Урфин совладал с ним. Держа остатки кофейника за осиновую рукоять, он широко размахнулся и запустил проклятый предмет в темное небо небытия. Как он думал.

– Пропади пропадом! – проводил он его напутствием.

Но все снова сложилось иначе.

Невидимая и неслышимая на ночной реке, из-под моста вынырнула идущая вверх по течению груженная песком самоходная баржа. Темный плывучий остров в зыбком пространстве. Урфин, ему показалось, услышал, как кофейник с характерным хрустом шлепнулся в песок на самом носу судна. Антиквар посмотрел на пакет в руке и с сожалением покачал головой.

«Дьявол! – подумал он. – Надо было бросить так, в обертке, и черт бы с ним!»

Ладно, решил он. Как есть, так есть, он сделал все, что мог. И он вынес из этой истории свой страшный урок. Другие пусть знают, что зло всегда рядом, в укромном месте ждет подходящего момента, чтобы впиться кому-нибудь в горло.

Бойтесь предметов желанных и соблазнительных, в особенности тех, что сами в руки даются! А пуще тех, что наделены тайной силой!