Травля

«Тот, кто победил других, силён.

Тот, кто победил себя, могуществен»

Лао-Цзы

Пролог

За долгую жизнь старый Грамб так часто заглядывал в глаза смерти, что сразу понял, этот раз — последний. Яркая полная опасностей жизнь позади, впереди путешествие в лучший мир.

Но смерть идет к нему медленно и неохотно. Старое сердце, прежде никогда его не подводившее, сразу же дало сбой, когда в окно постучал клювом голубь от младшего сына. Когда же старик прочитал послание, боль в груди вспыхнула так, что пальцы левой руки, державшие записку, сами собой разжались, и та плавно полетела навстречу бессильно подгибающимся ногам.

— Как некстати!.. — только и смог выдавить старик, оседая на пол.

Поселившаяся в груди и руке боль не отпускала, не давая даже нормально дышать, однако прекрасные девы все не являлись, чтобы сопроводить некогда бравого воина в священные чертоги. Что ж, тут все, как при жизни: прекрасные девы порой заставляют себя ждать.

Много раз Грамб слышал, что перед смертью перед глазами пролетает вся жизнь. Но сейчас старик почему-то детально видел только один момент.

***

— Как звать тебя, Обезьяна?! — хмуря и без того уже соединившиеся брови, спросил командир арьергарда, прикрывавшего отход остатков некогда большого отряда.

— Грамб, сер! — вытянувшись, в ту же секунду молодцевато ответил юнец.

— Слушать всем сюда! — по привычке рявкнул командир, но тут же досадливо поморщился, когда горное эхо услужливо повторило его грозный рык, и дальше заговорил уже нормально, почти по-человечески, а не как бездушная боевая единица. — Молокосос, которого мы все знаем, как Обезьяну, получает первое настоящее боевое задание, а вместе с ним и право снова пользоваться своим именем. Его звали Грамб. Хотите — запоминайте, хотите — нет. Так вот, Грамб, сейчас тропа начнет петлять и сужаться. За первым же поворотом. Твоя задача — спрятаться и напасть на передовой дозор врага. Место здесь такое, что один может сдержать дюжину и выиграть время для остальных. Не думай, что ты один такой. Остальные будут расставлены также. Мы толком не участвовали в основном сражении: пришло время и нам пролить свою и вражескую кровь. Наша задача: дать основному отряду время дойти до крепости и усилить ее гарнизон. Потеряем крепость — потеряем все, за что сражались наши отцы. Это все понимают?

Понимали все. И каждый знал, что это его последний день. И никто не стал запоминать тогда, что Обезьяну звали Грамбом. А какой в этом был смысл? Запомнить и погибнуть с этим знанием? Вовсе не на это нужно тратить последний день жизни!

Почти все стали тихо читать молитвы. Одни закрывали при этом глаза, другие — смотрели в небо, третьи, судя по остекленевшим глазам, — внутрь себя. Только Грамб и командир отряда смертников смотрели друг на друга.

Все было правильно. Мало того, что Грамб — новичок, так он еще и бездетен, и у его матери есть сыновья и кроме него. Кем же еще жертвовать, если не парнем, чьим единственным достоинством является умение ловко лазить по деревьям?

Зато, если крепость выстоит, и командир выживет, мать получит за него небольшую пенсию…

Когда шаги соратников затихли, Грамб перестал смотреть на отвесную стену, за которой скрылись коллеги-смертники и тоже посмотрел в небо, чтобы прочитать молитву.

Несмотря на неопытность, парнишка понимал, что вот на таких горных тропах проще всего устраивать засады и заторы. Действительно, один быстрый юркий человек с верной рукой может натворить тут много дел и надолго задержать продвижение врага. Перед смертью.

Тряхнув головой, отгоняя дурные мысли, Грамб попытался всего себя посвятить молитве. Но тут же вновь отвлекся от этого душеспасительного дела. На этот раз каким-то козлом. Нет, буквально — животным.

Старый горный козел бодро трусил по практически отвесному склону, не без подозрения косясь мутным глазом на человека. Бежал он с той стороны, куда ушел отряд, явно испуганный тем шумом, что не могли не производить люди.

Но почему же тогда животное, судя по взгляду явно понимающее опасность человека, идет так низко, непростительно близко подходя к тропе?

Грамб рос любопытным мальчишкой и вырос в любознательного юношу. Поэтому даже перед лицом пускай и героической, но неминуемой смерти он заинтересовался поведением старого осторожного животного.

Козел не мог не знать, что человек представляет для него опасность, однако же, приблизился к нему на расстояние верного выстрела из лука и продолжал это самое расстояние сокращать. Вот он уже осторожно подобрался на расстояние броска небольшого охотничьего копья. Остановился. Видимо, прекрасно понимая, что творит настоящее безумие, оглянулся в ту сторону, откуда пришел и дернул ухом.

Желая подбодрить животину, парень немного попятился. Козел тут же прошел точно такое же расстояние. Еще раз подергав ушами, он в оглушительным блеянием, одним гигантским прыжком оказался на тропе, что бы в то же мгновение вновь взмыть вверх и за считанные секунды скрыться из виду.

— Так-так-так, — сам с собой заговорил изумленный и думать забывший о скорой смерти Грамб, — люди вспугнули козла. Он побежал куда его козлиные глаза глядят и уперся в меня. Назад не пошел, так как, видимо, слышит, что где-то неподалеку еще есть люди. Видимо, командир поставил следующий заслон. Почему козел так близко подошел ко мне?! Они ведь пройдут где угодно…

По всему выходило, что животное просто боялось идти по склону над головой парня. А что это могло значить? Чего козел мог бояться сильнее такого беспощадного хищника, как человека? Только чего-то еще более опасного. Чего-то, что точно не пощадит…

Грамб не был горным жителем, но все же довольно быстро пришел к выводу, горный козел не доверял склону, под которым парень сейчас стоял.

Беглый осмотр ничего не показал неопытному наблюдателю, пришлось пустить в дело руки. Но и тут склон не дал шанса усомниться в своей монументальности. Однако Грамб не просто так получил свое прозвище. Никто из людей в целом мире не умел так ловко лазать по деревьям, или перемахивать через самые высокие заборы.

С четвертой попытки парнишка смог оказаться на том месте, откуда спрыгнул на тропу козел. Ради этого даже пришлось пожертвовать сломанным ногтем и порванной в двух местах одеждой.

Что ж, если смотреть сбоку, то действительно сразу стали заметны глубокие горизонтальные трещины в породе, причем между ними тоже вились тонкие и частые паутинки трещин. А еще, взобравшись чуть выше, Грамб и вовсе приметил, многочисленные случаи серьезного и не очень отслоения породы. Да уж, тут и козе понятно, что куча горной породы чуть ли не на волоске держится, и еще не обвалилось только каким-то чудом…

Камнепад выдался на славу: началось все с обычной осыпи, опасной только разве что воинам без шлемов, а закончилось настоящим светопреставлением, когда вниз поползли целые пласты, увлекая за собой все, что только плохо держалось на этом и соседних склонах.

Так для своих боевых товарищей Грамб-Обезьяна стал Грамбом-Горным козлом. Для врагов же — Золотым Козлом, потому что за его голову была назначена очень внушительная награда.

Взобравшись так высоко, как только хватило сил и умения, Грамб стал понемногу кантовать один из отслаивающихся пластов горной породы. Как только парень почувствовал, что камень едва заметным движением отзывается на его усилия, так сразу самая большая в мире гора упала с его плеч. И когда на тропинке внизу появились разведчики врага, Грамб взялся за дело всерьез!

Еще совсем недавно бывший таким податливым и даже отзывчивым пласт, вдруг, отказался шевелится, и парня в одно мгновение прошиб холодный пот. Волнение и стыд за то, что он провалил первое же задание, прибавили молодому бойцу сил — внушительный слоенный, как любимый домашний пирог, пласт камня, кряхтя, начал сползать вниз. На миг он притормозился, и Грамба снова окатила волны отчаяния, но потом вниз устремилась чуть ли не половина всей горы!

Этот завал разгребали несколько месяцев, доставая из-под него десятки тел. Выигранное время позволило лучшим образом подготовить горную крепость и к штурму, и к длительной осаде. Но этим подвиг Грамба в тот славный день не исчерпался. Парень спас не только крепость, но и нескольких товарищей по отряду, которых командир оставил охранять тропу после Грамба. Одного из них молодой воин даже вынужден был какое-то время тащить на себе, так как тот умудрился попасть под обвал и здорово повредить себе ногу.

Потом, приходя в себя в безопасности крепостных стен, Грамб и сам не мог решить, что в тот день было сложнее: двигать с места горы, или тащить по узкой тропе «мертвый» груз, превосходящий его собственный вес едва ли не втрое.

Благо, следующий охранник тропы оказался на их пути уже шагов через двести. Плохо, что при этом он чуть было не убил буквально выползающую из-за камня парочку. Ну, так не убил же…

***

— А чего же ты хотел, старый мудрый воин? — неожиданный сильный мужской голос заставил бы Грамба вздрогнуть, оставайся у старика на то силы. — Ты немало для нас сделал, но все еще слишком много нам должен, чтобы так легко попасть в священные чертоги.

Воин действительно был мудрым и, несмотря на свое плачевное состояние, понял, что ему предстоит торг. Торг, на котором, как ни старайся, требуемую продавцом цену не сбить, но таковы правила приличия: торговаться нужно!

— Я все еще жив, — с трудом констатировал очевидный факт Грамб.

— О да, — усмехнулся невидимый собеседник, — но ты же не сомневаешься, что в нашей власти это исправить?

— Отнять жизнь может любой дурак; я сам сотни раз так делал!

Последняя фраза лишила старика остатка сил, и он плавно начал погружаться в пучину беспамятства.

Но голос мог не только вести разговор, но и удерживать внимание собеседника.

— Не спеши, почти мертвый Грамб, мы ждали, теперь и тебе придется запастись терпением. Что ты там говорил перед тем, как упасть?

— Очередную банальность, как и почти все, что говорил в течение жизни.

Голос, казалось, не просто вернул старика в сознание, но и отсыпал тому немного сил, и Грамб приоткрыл правый глаз, словно бы выцеливая говорящего.

Так и есть: Посланник. Причем явился он сразу же за первым и последним предупреждением. Смотрит, ждет. Отделаться от вопроса пространным ответом у старика явно не выйдет.

— Я сожалел о том, что смерть в этот раз подкралась ко мне некстати, — выдавил из себя Грамб, найдя в себе силы для едва заметной, но бесконечно горькой усмешки, — бывали у нас с ней моменты, когда я обрадовался бы ей больше.

— Да-а-а! — отразил усмешку собеседника Посланник. — Ты знатно на нас поработал, и неизменно удачно и долго избегал личной встречи. Ты был тем, кого мы называем «локтями»: вроде бы и всегда поблизости, да не укусишь. Но вот, как видишь, настал и твой час, смертный.

— Не заговаривай мне немногие оставшиеся зубы, Посланник! — выдохнул уставший от хождения вокруг, да около Грамб. — Предавай что должно, или тебя пошлю еще и я! И будешь ты дважды Посланником!

Тихий кашляющий старческий смешок, сменился раскатистым хохотом незваного и нежеланного гостя.

— Воистину, смелы те, кому нечего терять, — блеснув горящими угольками глаз, произнес гигант, облаченный в черных видавших лучшие времена латах, — но ты-то, старик, знаешь, что нужен сыну живым!

— Говори! — прошептал мудрый воин. — Я тебя слышу и слушаю!

— Ты пойми меня верно, смертный, — очень неожиданно перешел на простой и даже панибратский тон Посланник, — таковы традиции: с ними муторно, а без них — хоть в петлю лезь!

И тут же посланник Смерти расхохотался своей немудреной шутке.

— Так вот, дурень, тебя тут не зря память который уж круг катает на одной и той же карусели. Ты уже тогда должен был умереть. А трое из тех, кто погиб тогда по твоей вине, должны были жить. Жить долго и сделать многое. Судьба мира в тот день свернула на новый путь. Из-за козла. Старого горного козла. И юного любознательного мальчишки…

— У меня как раз три сына! — прошептал Грамб. — Разве мы не в расчете?

— Не-е-ет… — блеснули в широкой улыбке ослепительно-белые зубы. — Как ты там говорил? Отнять жизнь может любой дурак? Так вот, детей настрогать тоже много ума не нужно. Такие долги, как твой, легко не отдаются.

— Я долго слушаю тебя, но так и не услышал вашего предложения, Посланник. Клянусь остатками своей жизни: ты болтливей любой базарной торговки!

Новый приступ искреннего веселья был ему ответом.

— Ладно, хотя бы эту малость ты заслужил. Слушай внимательно, смертный, ибо, вопреки своей болтливости, второй раз я повторять не стану. Ты оборвал три важных жизни в одном мире. Тебе предстоит поочередно сохранить три важных жизни в трех разных мирах. И оберегать ты их будешь так долго, как того потребует развитие событий. До тех пор пока либо подопечный не решит, что ты ему больше не нужен, либо пока моя госпожа так не подумает. Вот, пожалуй, и все, что тебе, смертный, полагается знать. Сохранишь три жизни, взамен оборванных тобой, получишь шанс помочь сыну. Вопросы?

— Как это возможно? Помощь ведь ему нужна прямо сейчас… А, может, уже и поздно.

— Кажется, твой мозг уже начал отмирать, — усмехнулся Посланник, — что может значить время для той, кто повелевает вечностью?! Или ты думаешь, что она предложит тебе просроченную плату? Не смеши меня, смертный. Спрашивай дальше!

— Что конкретно я обязан делать?

— Всеми правдами и неправдами оберегать подопечных от преждевременной насильственной смерти. Что бы в этих мирах не происходило, ты все время должен быть готов помочь подопечному словом или делом! Только и всего. — насмешливая улыбка снова тронула лицо Посланника.

— Чем при этом можно будет пользоваться?

— Всем, что сможешь раздобыть.

— На данный момент первому моему подопечному уже грозит смертельная опасность?

— Без малейшего понятия.

— Раз уж время для твоей госпожи — не проблема, могу ли я рассчитывать на более молодое тело? В душе-то я все еще молод, но вот эта морщинистая оболочка здорово меня старит.

— О, об этом можешь не беспокоиться! Невыполнимых задач госпожа не задает! Тем более, что она сама заинтересована в положительном исходе. Насколько бы морщинистым ты ни был, все задачи будут тебе по силам. Ну, так что, ты желаешь еще обрадовать меня дополнительной возможностью поболтать, как базарная бабка, или примешься, наконец, за дело, как достойный муж?

— Поехали! — махнул рукой старый хитрый Грамб и улыбнулся, празднуя в душе, ведь не каждому выдается шанс вместо одной смерти, прожить еще три жизни, а потом еще и суметь последний раз протянуть руку помощи сыну!

Больше Посланник не сказал ни слова. Вместо этого он сначала уставился в остекленевшие глаза Грамба своими, то горящими, то тлеющими углями, потом протянул обе подернутые дымкой руки к голове старика. Из приоткрытого рта, ноздрей и ушей старика к протянутым ладоням тоже заструились едва различимые клочки тумана. Заклубившись между широких размытых ладоней Посланника, они сплелись друг с другом и крошечным торнадо начали подниматься к потолку.

Миновав эту и следующие преграды, сама сущность старого мудрого и хитрого воина устремилась ввысь, пронизывая воздух, пространство и время.

Морщинистая же оболочка Грамба так и осталась лежать на полу собственной спальни, уставившись остекленевшим взглядом в холодную вечную пустоту.

Записка, принесенная голубем, стала быстро желтеть, потом сереть и, в конце концов, просто распалась прахом, растекаясь тончайшим слоем пыли по некогда чистому полу.