Травник, улетающий с ветки

«Это было в первые зори мира, когда злые духи послали Мор на племена людей. Отчаявшись, колдунья одного из племён взмолилась Велесу Волосатому, Хозяину всех тварей лесных. И было ей знамение: идти за белой волчицей, что придёт к поселению.
Вышла из чащи волчица великая, шерсть на ней седая, а глаза полны мудрости древней. И повела она за собой обессилевших людей через тёмный лес, обходя звериные логова и болота.
Привела она их на поляну, где стоял дуб исполинский, а под ним бил родник чистый. Там волчица легла и напоила молоком своим младенцев племени.
Сила звериная лютая вошла в них, и выжили они и стали зваться Лютичи. А волчица ушла обратно в чащу, став вечной Покровительницей и Роданицей этого рода».

(Отрывок древнего мифа)

1.

Вот она дверь – вот порог, ободранный и облезший. Вот старуха сидит на пороге. Померла давно, а все сидит.

Платок повязан на ее голове, закрывает всю ее печаль, все года-травмы и годы-радости тоже закрывает.

Вот старуха пыхнула трубкой. Стало быть, жива еще. И волчица с серебристой шерстью у ног шевельнулась. Стало быть, и волчица жива, пока жива старуха.

Старуха не ест уже ничего. Отварила в чане картошку и не ест. Волчица встала, уныло мотнула головой, пошла к миске с водой. Ждать свою участь, так хоть напившись.

Не скрипят под ней ступени. Под волчицей. Шаг ее легкий и бесшумный, как на тропе охоты за зайцем.

Старуха ждёт. Не сына, не дочь. Смерть может ждет, а та не идет никак, задержалась где-то.

Старуха отложила трубку, шамкает беззубым ртом, и руки так держит, будто картоха в руке у нее, будто ест она.

Пошла, открыла створку в печи, пламя осветило ее чело. Давно уже, с юности, она смотрела на пламя чаще, чем в зеркало. Не стеснялась пламени, как зеркала, – перед огнем хочется пойти в танец, оголить тело, как в молодости, улыбнуться по-человечески, и показать огню свое изуродованное лицо, тоже не стеснительно.

Старуха лучиной подпалила табак. Запыхала, запыхала, пока дым не повалил, как из трубы. Голубой дым поднимается кольцами, стелется облаками.

Низко-низко.

Волчица к дыму привыкла и носом не ведет и глаз не слезится. Пусть волчий глаз тот же, да потух он, навидался всего, – пусть застит его голубой дым, – пусть морду окутывает дымный воздух томным войлоком, – может быстрее сон придет в коллекцию волчьих снов о летних тропках.

Седина на шерстке пошла серебром. Особо на морде, вокруг глаз светлые "очки" и проседь на щеках. Волчица то заглядывает в зеркало, в отличие от старухи.

Вот старуха ловко кладёт шершавую ладонь между ушей зверя, – звон браслетов на запястье старухи запаздывает за железными кольцами, обдавшими голову волчицы холодком.

Вздымается серебро волчьей холки. Волчица любит эти редкие проявления нежности, потому отодвигает носом жёвело, свалившееся с полки. Рыбачили вон когда, а жёвело от сетей осталось, и все катается по полу. Да, старуха с волчицей рыбачили, и не хвостом волчьим как в сказке, а сетями.

Дым путается в волосах старухи, путая ее мысли, взбираясь под ее балахон россыпью воспоминаний. О логове, о волчице-кормилице, о погоне волчат за бабочкой на поляне, о девочке, о выстреле притаившегося охотника…

– Садись, – говорит старуха девочке, ­– не бойся меня,садись, – говорит старуха девочке. – Я расчешу твои волосы, – говорит старуха девочке. – Распутаю твои страхи, – говорит старуха девочке.

Старательно чешет юную голову с сочными, льняными волосами, и кладет к лапам серебряной волчицы гребень деревянный.

– Мы ведь могли не встретиться, – говорит старуха девочке, и волчица берет зубами гребень и тычет им в ноги старухи. – Садись, деточка, пришла твоя пора услышать правду о себе. Может и заберет Смерть нас с этой правдой. Слушай.

Волчица с грустью посмотрела на старуху, – устала слушать эту историю.

2.

В то утро один человек услышал травника. Тогда человек прошел по опушке леса, спустился на луг, шел по стоячей воде, пока не уперся в деревянную изгородь, и постучал так, чтобы услышали хозяева, – большое кольцо висело на воротах, – звук громкий пошел, как удар церковного колокола. Да, травник тогда прокричал, – значит, что-то стряслось в лесу. Девочка вышла к тому путнику, бросила ведро в колодец, набрала ему воды для питья-мытья, сапоги его приставила к печке, а сама ускакала в лес.

Травник, травник… Птица осторожная. Улетает быстро, как ветерок, а может как жизнь…

Ты и глазом не поведешь, девочка, как улетит травник с ветки.

Помни, у травника резкий крик. Будь готова услышать. А когда-то рассказывали, клюв у него настолько тонкий и длинный, как стебель луговой травы. Травник этим клювов ловит любое движение, любой шаг, и срывается с ветки.

Ко всему была готова девочка…

…Волчица скулила, оказалась в капкане, в промоине, у корней вывороченной бурей сосны. Девочка провела ладонью по волчьей бедолажной голове, – кольца зазвенели, забыла снять, но капкан снять – это потяжелее будет. Она вернулась в деревню. С инструментом пришла к волчице. Вызволила бедолагу.

Дойдешь до логова? Можно не спрашивать, пошла самка, волоча одну ногу. Там ее ждали волчата.

Девочка стала навещать звериное отродье. Сдружились. И с волчицей, и с волчатами.

Стая подросла, и тут раздался выстрел, за ним еще один, еще, – одного волка крутило на земле, он бился в конвульсиях, другие – в рассыпную.

Лицо девочки вдруг вспыхнуло, как от огня. Она свалилась на колени, горячие струи стекали на шею, грудь и живот, – кипятком обжигало лицо. В голове свистело, будто пуля летала внутри, и боль стучала в висках. Деревья кружились, как на карусели. Она почувствовала, что проваливается куда-то, но ее удерживал волчий взгляд.

Волки обступили тело человеческое, когда охотник набросил на шею волчью тушу и ушел с места убийства. К девочке он не притронулся, – волки все видели. Курил и оглядывался, – волки все видели. Видимо, рассчитывал, что звери вернутся и от человека там ничего не останется.

Раненая была без сознания, раненая дышала тихо и редко. Обнюхали. Девочка не пахла смертью или страхом. Она пахла кровью. И лесной землей.

Волк ткнулся мордой в ее руку. Рука была холодной. Волк ткнулся в ребра девочки, – девочка не шевельнулась.– она не приходила в себя. Рану не зализать, – он оскалился, зубами рванул грубую материю куртки, – куртка натянулась, а дальше сдвинулось и тело. Два волка вцепились в рукав и тоже потянули, потом вцепились и во второй рукав.

Они тащили ее головой вперед, с распростертыми руками, тащили быстро, иногда бросая, чтобы высунуть язык, подышать и вцепиться снова. Недавно тащили трофей – тушу лося. Намного было тяжелее. А тут легко и быстро за деревьями на опушку, а там на луг.

Только по воде прошли луг, как раздался неистовый лай собак.

Собаки почуяли волков загодя, когда те еще шли под пряслом. Собаки разразились лаем, они помнили, как их предки гибли от нападения волчьей стаи.

Когда изгородь повернула к деревне, волки стали крутиться, они выглядывали людей. За дорожкой показалась хозяйка с козой, далеко показалась, – волки дали небольшой круг, чтобы хозяйка их увидела, и вслед за старым волком, бросились к краю луга, и исчезли в темноте хвои.

Хозяйке показалось, что волки бросили свою добычу, может, загрызли скотину у кого? Сразу подбежала. Девочка была без сознания. Голова и одежда девочки были залиты алой кровью. Лицо было разворочено дробью. От уха осталась рваная дыра. Женщина схватила ее и понесла на руках, благо, дом старого знахаря рядом, почти на воде.

Деревенский лекарь привел девочку в чувство, напоил чем-то, она вырвала, но потом глотнула еще. Уха на левой стороне не было. Раны позакрывал, пошептал молитв, щеку зашил крепкими грубыми нитками, чтоб не успели погнить, пока рана затянется.

3.

Девочка выжила. Стала прикрывать срамоту на лице, но все шептались. Дети с криком бежали от нее. Мужики отворачивались. Раз – другой. Не могли люди привыкнуть, будто она была в чем виновата. И она молчала. Никто не знал, что разговаривала только с волками, когда уходила в лес.

Ружье не брала, – это было подозрительно, – там зверья вокруг тучи. Охотники ее сразу прозвали ведьмой.

Раз даже выследили. Она приходила туда, где земля пахла гнилой сосной, старой кровью и свежей хвоей. Дальше мужики идти побоялись.

А она сидела на валежнике и ждала. …И они пришли, ночью. Старый волк вышел первым. Он посмотрел на нее желтыми глазами. Учуял свой запах на ней. Запах того страшного дня.

Она медленно протянула руку. На ладони лежал кусок замерзшего оленьего мяса.

Волк приблизился. Ткнулся мордой в ее ладонь. Скинул мясо, лизнул ладонь. Потом взял мясо, только зубы блеснули в лунном свете.

Она сидела с ними. Они улеглись вокруг. Они не выли. Они молчали. Как и она.

Потом она приходила часто. И они принимали ее. Как часть леса: как березку, об которую хорошо потереть спину, как мокрую траву, чтобы лизнуть, как дуб со шрамами, куда можно заглянуть в дупло.

Она была своей среди волков, – чужой среди людей. Простой и ясный договор без слов.

– Слышишь, девочка? Травник прокричал, – предупреждает старуха.

Серебряная волчица делает вид, что ей все равно, но на всякий случай оглядывается, – да, так и есть, уже из века в век перед ней сидит старуха, а вокруг стоит тишина, мудрая и бродячая, насыщенная хвоей и напоенная росой.