Травоядный. Том I

Что есть воля к жизни?

Инстинкт или долг?

А может проклятие?

— Кха-а-а! — Я рванулся вдохнуть, но стальная хватка сдавила горло. — По… жа… луй… ста…! — хрипел я, не понимая, что творится.

Перед глазами плыла влажная муть, словно разводы дождя на стекле. Голова готова была лопнуть.

— Эй, Рихан, хватит! Он мне нужен! — рявкнул грубый, шершавый голос.

— Он посмел перечить! Смеяться за моей спиной! — гнусаво огрызнулся другой. — Я такое не прощаю!

— Брось, говорю!

Моё тело грубо подняли. Ноги оторвались от земли, цепь где-то вдалеке звякнула. Я качнулся, и тут же ветер хлестнул по лицу, ткань хлопнула. Удар! Грохот и треск — то ли костей, то ли досок. Воздух ворвался в лёгкие бешеным потоком, обжигая, точно кипяток, раздирая изнутри. Боль вспыхнула повсюду — от пальцев до кончиков ушей, всеми оттенками сразу. Когда первая волна ослабла, и воздух перестал казаться ядом, меня вырвало кровью и желчью.

— Рихан, мать твою!

— Ты сказал бросить — я бросил! — гнусавый хмыкнул с циничной насмешкой. — Убери своё дерьмо, тупая скотина!

Я вытер рот, всё ещё задыхаясь, и с трудом поднял голову, пытаясь разглядеть ублюдка. Часто моргая, разгоняя муть, я различил лишь смутные очертания. И тут — подошва сапога! Мир озарился звоном и вспышкой, словно молния в ночи. Я отлетел, лицо залило тёплым — кровь, понял я. Боль удвоилась, добавив мерцание и головокружение, будто я на палубе в шторм.

— Прекрати, б***ь, с него хватит! — рявкнул грубый голос.

— Чего?! Будет знать, как поднимать мерзкую морду без разрешения! — прогнусавил второй.

— Закрой пасть, идём!

Я не пытался больше смотреть на нападавшего. Сил не осталось — ещё один бросок, и меня добьют… второй раз. Руки и ноги налились свинцом, мышцы горели, внутренности грозили отказать. Сердце пыхтело на пределе. Даже грёбаный хвост болел!

А? Что? Какой, н***р, хвост?!

Я перевернулся на бок и ощупал задницу: худощавая, жилистая, в грубой колючей ткани… и хвостик. Маленький, пушистый, как бубенчик на детской шапке. И я его чувствовал, чёрт возьми!

Нет, нет, нет! Это ёб***е безумие!

— Эй, заберите его в барак! Готовится к ночной смене и уменьшенному пайку! — рявкнул грубый голос, спасший меня от новых побоев.

Топот множества ног — быстрый, ритмичный, как барабанная дробь под звон железа. Меня подхватили подмышки и потащили спиной вперёд.

С трудом сфокусировав взгляд, я увидел двух воинов в чешуйчатых доспехах с мечами на поясах — широкими, изогнутыми. Они… не люди. Человек и зверь в одном: прямостоящие, но с хищными мордами, покрытыми шерстью — волк серый, тигр черно-рыжий. Волчара скалился жёлтыми глазами, жадными до крови, точно кот, не наигравшийся с мышкой. Тигр, массивный, с косматыми бровями, смотрел серьёзно, но с раздражением.

Неужто я рехнулся? Или сплю? Может, лежу без сознания после битвы на поле? Какой битвы? Я таращился, а они развернулись и пошли по пыльной дороге, мерно покачивая хвостами.

Хвостами… Я медленно оглянулся. Меня тащили… зайцы. Громадные зайцы! Тонкие, жилистые руки, покрытые серой взмыленной шерстью, держали меня на весу.

— Ха-ха-ха! Я не умер, а сбрендил! — промямлил я. Зайцы глянули с жалостью. — Чего пялитесь, чёртовы животные! — выплюнул я, и виски сдавило болью.

— Завались, Декс! Тебе знатно башку отбили! Будет мутить — скажи, остановимся, проблюёшься! — бросил подбежавший заяц, жутко высокий, на две головы выше остальных, с длинными лапами и чёрными ушами на серой шерсти.

Я разглядел: морды звериные, но с людскими чертами — скулы, лоб, глаза на месте. Торс почти человеческий, а лапы… заячьи, мускулистые, громадные!

— Декс! Понял меня?! — гаркнул чёрноухий так, что разум озарила вспышка боли.

— Не ори! — рявкнул я в ответ. Мир поплыл, закружился.

Ох… сознание решило взять перерыв. Надеюсь, это сон. Хотя разве надежды оправдывались?

***

Как только свет начал медленно проникать под завесу век, чувства тоже постепенно ожили. Во рту стоял клейкий привкус крови, напоминая о случившемся. Тело не отставало: резкий укол в затылке сменился пульсирующей тупой болью, позвоночник отозвался несколькими жгучими укусами, будто возмущаясь вопиющему обращению. Затем, глуше, пришли сигналы от синяков и ссадин по всему телу.

Но, похоже, всё не так плохо. Кости вроде целы, внутренности тоже. Я всегда умел контролировать тело, примерно понимая, что к чему. Хотя откуда это умение — не вспомнить.

С трудом привстав на локтях и зажмурившись от боли, я сел и осмотрелся. Сначала показалось, что я в хлеву для скотины — так воняло дерьмом, — но потом заметил лежаки из веток и соломы. Рядом стояли грубо сколоченные тумбы и стеллажи из необтёсанных досок. Всюду валялось сырое тряпьё, простая обувь из лиан, котелки и мятые железные тарелки. В центре, где оставался узкий проход, темнело пятно очага с закопчённым котлом. Над ним в потолке — вырез, а за ним — голубое небо без облаков.

— Хах! — болезненно выдохнул я и повернулся к выходу, до этого лежа лапами к стене.

Лапами… Ха-ха! Точно не сон!

Я нервно оскалился, и рот отозвался десятками колющих ран. В какое дерьмо я вляпался?!

Мои ноги — огромные, почти прямые заячьи лапы, налитые звериной силой, с выпирающими венами под мехом и крепкими костями, судя по щиколоткам. Громадные ступни заканчивались четырьмя длинными пальцами с мягкими подушечками и спрятанными когтями, а пятый — сбоку, короткий. Лапы чуть согнуты, мышцы в вечном напряжении. Но больше беспокоили стальные кандалы с толстой цепью.

«Что за напасть? Ни шва, ни замка…» — подумал я, оглядев их.

Развернувшись, я увидел вход, закрытый ветхой материей. Она трепыхалась на ветру, пуская солнечные лучи играть с клубами пыли.

— Напоминает барак для рабов, только без нар. Ха, ха-ха! Да вы издеваетесь, н***й! — рявкнул я.

Голова заныла тупой, нарастающей болью. Слова с языка слетали чужими, странными, но воспоминаний не было. Я знал, что такое «нары» или «рабы», но картинок в голове не возникало — будто книга на родном языке, где всё понятно, но без иллюстраций.

— Чёрт! Что за дерьмовая шутка?! Мне это всё очень не нравится! — истерично крикнул я и почесал голову, нащупав высокие кроличьи уши. — А бог тот ещё шутник, оценил, оценил! Кое-что я помню! Слышишь меня, а, у***к?! — злобно проорал я и согнулся от боли в рёбрах. Похоже, переломов не избежал.

Бог — капризный у***к! Я помню… немного, но помню! Я просил одного — дать мне спокойную жизнь! Сраную жизнь! А он сделал меня рабом или кем-то вроде! Серьёзно? Какой же мразью я был, если мне такая участь? Разве я… А кто я? Ха-ха… ха! Добрый вечер! Ни имени, ни прошлого… ничего! Или почти ничего, кроме того, что умер в бою, и жизнь моя была поганой, как секс с парализованной!

Так… А что об этом мире? Язык я понимаю, это точно. Если это чужое тело — может, удастся…? Я заглянул в сознание и… пусто. Ладно, всё в порядке. Н***ра не в порядке! Спокойно, надо разложить по полочкам. Ах, как рёбра ноют! Тот заяц звал меня Дексом — значит, это моё имя. Я в теле человекоподобного зайца, и, похоже, не свободен, судя по железякам и обстановке.

— Декс! Ты пришёл в себя! — раздался звонкий, до раздражения радостный голос, сбивший меня с мысли.

Полог откинулся, и в проёме встала невысокая зайчиха. Откуда я знал, что она девчонка? Это было очевидно, хоть я видел её смутно на фоне яркого солнца, и голос — высокий, почти мальчишеский. Но я знал её. Чувствовал тепло внутри (и ниже паха), облегчение и странную радость. Сердце забарабанило как бешеное.

«Да этот парень по ней сохнет!» — понял я.

Она подбежала, завёрнутая в грубую мешковину, подвязанную шнуром на талии, чище, чем у меня или других зайцев. Надо же, я внимательный. Запомним. На её лице — беспокойство, она волновалась за хозяина этого тела. За Декса… Хм, приятно, когда о тебе заботятся. Наверное, она бы расстроилась, узнав, что настоящего Декса тут нет — он умер от побоев. Но ей об этом знать не надо, верно? Воистину так!

— Как ты себя чувствуешь? Кости целы? Внутри болит? — она принялась осматривать меня с энтузиазмом, и где касалась, кожу жгло, а потом покалывало.

— Всё… Кха! Ха! — начал я и закашлялся. — Я в порядке, не так плохо. Голову отбили, почки немного, позвонок выбили. И рёбра, похоже, сломаны, — сказал я, разглядывая милую зайку: невысокую, худенькую, с большими зелёными глазами и… Взгляд скользнул по шее, где мешковина обрисовывала не самые маленькие… Я сглотнул.

— Я помогу, — сказала она и коснулась плеча. Его обожгло, щёки вспыхнули. — Ложись и не шевелись.

— Только я на живот лягу? Так меньше болит… — сказал я. Она глянула недоумённо, не догадываясь о причинах, но пожала плечами и кивнула.

Я растянулся на лежанке, уперев ноги в стену, и повернул голову к её маленьким коленкам под мешковиной. Странно, её ноги не такие мускулистые, мех короче… Мех… Раньше меня не тянуло к волосатым женским ногам? Я прислушался к себе: либо в прошлой жизни я был извращенцем, либо вкусы сменились с телом.

Она приложила руки к боку, я скривился от резкой боли…

— Потерпи немного… — ласково, с жалостью сказала она. Я увидел зелёное свечение — мягкое, тёплое, как свет лампы в тумане. Оно стекало с её пальцев и впитывалось в меня. Боль уходила, меня укутывал покой, точно тёплое одеяло зимой. Такое… чувство безопасности. Странно.

— Как ты… это… — начал я. Она посмотрела, будто на дурочка, но даже это не оскорбило.

Она не ответила, а задала вопрос:

— Ты сказал про почки и позвонок? — удивилась она. Я растерялся. Разве я выдал себя? — Не думала, что ты знаешь такие слова. Ими только лекари пользуются.

«Не глупи, парень! Следи за языком, лучше молчи, пока не разберёшься, что тут к чему и кто такой Декс», — одёрнул я себя.

— Я, по-твоему, совсем тупица? — вырвалось у меня.

— Так-ак! — она хлопнула себя по тонким коленям, убрала руки, и с ними ушёл покой. — Похоже, с тобой всё в порядке! Нет, ты не тупица, просто чуть умнее придорожного булыжника! — сказала она, скривив недовольную мину. — Рёбра скоро срастутся, там трещина.

— И как ты это поняла?

— Да уж, с головой у тебя беда, — без издёвки, с искренней жалостью сказала она. — Тем же Даром, каким лечила твои бесконечные травмы раньше.

«Дар? Это про её целительство, — понял я. — Поэтому она так выглядит. Целители даже среди рабов в привилегиях».

— Придорожный? — спросил я с болезненной улыбкой.

— Тот, что у дороги валяется, — уточнила она.

— А, вот оно как. Значит, придорожные булыжники умнее обычных, или наоборот?

— Это тебя правда волнует? Ты решил перечить Рихану! — вдруг строго сказала она. Я опешил. — Думаешь, этот шакал в волчьей шкуре забудет? О чём ты вообще думаешь? Твои шутки тебя в могилу загонят!

«Фактически — уже загнали», — усмехнулся я.

Становится интереснее. Бывший хозяин тела перешёл дорогу неприятной фигуре… Похоже, он из тех, кто шутит не с теми и не там! Как, н***р, удачно!

— Неужто всё так плохо? — спросил я, разминая мышцы и кривясь от боли, будто набил рот лимонами.

— Да приди ты в себя! Рихан — редкостный подонок, жестокий и мелочный! Если б не Хавир, он бы всех передушил! — сказала она, сжимая кулачки. Милашка… — Он опасен! Говорят, дезертировал на войне, за что его сюда сослали! Он тебя достанет!

Приятно, когда о тебе беспокоятся. Даже если это не совсем тебе. Неужто моя прошлая жизнь была так паршива, что я рад пустяку? Но обстоятельства этого беспокойства меня не радуют.

— А Хавир — это тот второй? С грубым голосом? Тигр, верно? — спросил я.

— Тигрид! Декс, больше уважения, а то следующим тебя отпинает Хавир!

— Эмм… Ти-гри-ид… — протянул я, давая понять, что не в курсе.

Она тяжело вздохнула:

— О, Наира, за что мне это? — сказала зайка, а я улыбнулся лучшей улыбкой, хоть эффекта не было. — Скалится ещё! «Ид» — приставка к высшим зверям, детям Дигора и его братьев с сёстрами. Понял? Без неё обратишься — сочтут оскорблением, будто приравнял к низшим животным… — пояснила она поучительно.

Вопросов было море: что за ночная работа; кто такой Рихан; насколько он силён и умён? И ещё сотня — от моего имени до причины смерти. Но на последние она вряд ли ответит.

«Сейчас важнее узнать о мире. Но ясно одно — я в заднице, большой и зловонной! И слабее Рихана — это очевидно. Он хищник, а я… Ах… Травоядное… Креативные вы уроды, хреновы божки…» — обречённо подумал я. Но отчаяние мне не свойственно, и при всей паршивости ситуации я не беспокоился. Это как задача, которую надо решить — логично и правильно.

Но заяц, травоядный — звучит жалко.

— А этот Хавир… тигрид… Похоже, не такой плохой, — рассудил я.

— Да, он вовремя остановил Рихана. Повезло, что он был рядом — другой надзиратель бы не пошевелился. Хавир жёсткий, но справедливый, не наслаждается чужими страданиями, — она вдруг приблизилась и заглянула мне в глаза. Её зелёная радужка — как ранняя пшеница с золотыми вкраплениями. — Ты правда всё забыл?

Притворюсь, что потерял память — полезнее, чем признаваться, что занял тело её мёртвого друга. Ха-ха, определённо! И не совру!

— Похоже, да. Мы знакомы, но я даже имени твоего не помню. Прости… — сбивчиво сказал я, будто это важно.

— Декс… Мне жаль… — она нежно коснулась моей руки, и сердце забилось чаще. — Сделай всё, чтобы Рихан тебя простил. Это унизительно, жалко, трудно, но иногда надо проглотить гордость, чтобы выбраться. Тут все так живут… Пойми… — сказала она с лёгким отчаяньем. — Что бы он ни попросил — сделай, и выберись. — Она резко встала и отвернулась.

— Ты не сказала своего имени, — напомнил я.

— Лита, — ответила зайка и пошла к выходу. — Пожалуйста, переживи эту ночь. Прошу, Декс. — Она вышла, впустив закатные лучи алого солнца. — А я постараюсь помочь, — тихо добавила она снаружи.

Я смотрел на кусок мешковины вместо двери, сердце колотилось, будто ломая грудину, заставляя кости трещать. Уши горели, лёгким не хватало воздуха. Не похоже на меня.

Вроде.

***

Солнце покинуло дряхлый барак, на землю легла густая влажная тьма — плотная, тягучая, как на жарком юге или в аду. Испарина покрыла лоб, духота в смрадном хлеву с пропитанными потом лежаками стала невыносимой.

Но человек — тварь живучая, привыкает ко всему. Пусть я уже не совсем человек, чувствовал я себя по-людски.

Я побряцал кандалами, прохаживаясь по бараку, но не решался выйти, не зная, чего ждать. Чужой мир — надо быть осторожнее бывшего хозяина тела.

Нашёл сушёное мясо под лежанкой — с пятнами плесени, но свежей, — и полкотелка воды. Живот крутило, но я не привередничал. Цепи, кстати, добротные, слишком хороши для рабов: толстая сталь, ни ржавчины.

— Да уж, с такими не побегаешь. Килограмм десять одна цепь. И кандалы по пятёрке, не меньше. Неудивительно, что ноги в таком состоянии, — рассуждал я, разглядывая бугристые мышцы заячьих лап. Они уже не казались странными, и с новой участью я смирился быстро — я жив, и это главное. — Силы в них немерено, страшно представить, на что способны без оков, — говорил я сам с собой.

Я, похоже, любил это дело. Но осознавая это, чувствовал, будто воспоминания чужие. Может, потому что не мог связать их с собой. Они просто были, как знание языка. Но я точно знал: я не Декс с амнезией. Я умер в другом мире и возродился в этом — чуждом, неизвестном. И в громадной, вонючей заднице.

Кто же я такой?

Сидя на лежаке в нервном ожидании, я уловил топот множества ног — тихий, далёкий. Заячьи уши невероятны: я слышал каждый шорох снаружи. Звук множился, лился с разных сторон, нарастал. Я даже мог прикинуть расстояние до источника.

— Стоять! — рявкнул волевой голос снаружи. — В одну линию напротив барака!

С голосом пришёл свет — тёплый, пляшущий, как от факела. Тяжёлый топот, не заячий, без лязга металла, приблизился. Показалась лапа — жёлто-серая, покрытая короткой шерстью, а затем и тело: массивный лев вошёл в проём. Торс в кожаном нагруднике, ноги в грубых штанах с ремнём; мышцы бугрились канатами, уже тронутыми жирком; морда в шрамах, одна глазница — тёмный провал, впитывающий тьму; в густой гриве блестели седые колтуны.

«Что за монстр…» — подумал я, и ноги сами шагнули назад.

Животный страх накрыл меня, затмил разум. Ноги ослабли, я рухнул на колени, раскрыв глаза. У него не было меча, но он источал силу — неудержимую, безумную! Я ничто против него! Я… Я не способен… Я глубоко вдохнул, ещё раз. Медленно встал, помогая себе руками, и низко поклонился — из уважения и смирения. Ноги дрожали, так надо.

Смотри — как мне страшно. Я трус, поверь.

В его глазах блеснуло довольство. Он был рад покорности. Как и положено громадному льву.

«Вас не будут бояться, если вы трус, гордецы!
Не будут уважать, если видят ваш страх, глупцы.
Но в этом их изъян, слабость, шанс для вас.
Выживет не сильнейший, а тот, кто знает, куда бить, мертвецы!» — всплыла в мозгу песенка. Из той жизни или этой — не знаю, но я с ней согласен.

— Ты Декс? — спросил левид и, не дожидаясь ответа, бросил: — Выходи.

Я повиновался. Звеня цепью, держась за ноющие рёбра, я вышел. На улице — несколько шеренг зайцев, как я, в грубой мешковине, с закованными лапами и измученным видом. Все молодые — младше меня или ровесники, хотя, скорее, одного возраста. Стояли с опущенными головами, усталые. Они не решались взглянуть на меня, будто один взгляд обвинит их в пособничестве.

Что за работа у них? Не шахты — слишком чистые. Но шерсть взмыленная, труд тяжёлый.

Охрана в кожаных доспехах с чешуйчатыми наручами и поножами, не то что левид — в наплечнике и кожаной юбке с клёпаными пластинами, в сандалиях. Доспехи разные, будто каждый напялил что нашёл. Кто-то в шлемах с переносицей и кисточкой, кто-то в суконных шапках с вырезами для ушей. Факелы в руках — семеро: лев, гиена с бегающими глазками, волк с равнодушным взглядом, лиса с кинжалами на поясе. Остальных не разглядел. Но ясно: тут правят хищники.

«Похоже, расовое превосходство тут на другом уровне. Надеюсь, за цвет меха не цепляются», — подумал я с толстой иронией.

— За мной, невольник, — кинул левид через плечо и пошёл мимо колонны. Я заковылял, стараясь не отставать. Цепь позволяла идти, но не бежать.

«Хорошо придумали», — подумал я.

Проходя мимо колонны, я замечал и женщин среди зверлингов. Одежда грязная, лица не изящные. Не как у Литы… Но дело не в красоте. Она не трудится, как они — ладонь мягкая, одежда чище. И вряд ли эти бедолаги гуляют свободно, как она.

«Судя по её способностям — она в привилегиях. Целители всегда в цене», — сообразил я, заставляя мозг работать.

Один невольник вдруг глянул на меня. Крепкий заяц, с сильным телом и большими руками. В глазах — жажда и надежда. Он шагнул вперёд, тихо, осторожно, чтоб надзиратели не заметили. И когда мы поравнялись, сказал:

— Лита у Рихана. Просит за тебя. Сделай что… — голос оборвался. Три лезвия пронзили его горло. — Кха… Кха… Ха… — захрипел он, захлёбываясь кровью.

«Я даже не заметил, как она подкралась!» — нахмурился я.

Гиена упёрлась лапой ему в спину и выдернула тройное лезвие, будто стальные когти. Зверлинг рухнул передо мной, задыхаясь, извиваясь, как уж. Хватался за горло, потом за воздух. И затих.

— Хе-е-е-хе-хе-е! Говорить не разрешалось! Порядок нарушать нель-зя! — весело провизжала гиена, облизнув окровавленные лезвия. — Вот что будет! Во-о-от! — визгливо протянула мразь.

Ни один заяц не шелохнулся, не взглянул на мёртвого. А ведь он, наверное, рос с ними, ел, спал. Но все окаменели… Жестокость меня не впечатлила. Я приложил ладонь к груди — сердце едва ускорилось.

— Чего встал? — сказал лев, не обернувшись. — Пошли!

Он знал, что может умереть, но сказал мне про Литу… Сердце защемило. Она просит за меня… того монстра. Ком подкатил к горлу. Она… добрая…

«Какая глупость…» — подумал я, но сказал:

— Мне нужно к Рихану!

Левид остановился и медленно обернулся. В его усталых глазах — удивление, а в глубине — презрение? Нет, уважение. Он может убить меня одним движением, и шансов у меня нет.

Похоже, я ничему не научился в прошлой жизни. Вот и всё. Сдохну, не прожив дня.

— Какое совпадение, — вдруг сказал лев. — Мы как раз к нему идём.