Когда холоп Митрий Батыршин окончательно осознал, что им с хозяином сейчас предстоит отделать хозяйку, то чувство мстительного удовлетворения от грядущего события почему-то резво сменилось осознанием того, что это деяние — дорога назад. Однако дальше развить эту мыслю ему не хватило воли и просвещения, хоть Митька и разумел малость грамоту...
Боярин Лихой поднял на ноги всю челядь. Велел им стать на колени, содрать головные уборы и молиться истово. Сонмище смердов исполнило волю хозяина. Шептались молитвы, волосы на ветру развивались. Сторожевые псы, почуяв неладное, взвыли протяжными собачьими воплями, в курятнике голосили кочеты. Марфа Михайловна разоблачилась до исподней сорочки. Рыжие локоны упали на плечи, руки дрожали. По воле Господина Митрий Батыршин испачкал стены бани тягучей и липкой смолой...
— На колени.
Марфа Лихая исполнила приказ мужа. Её глаза увлажнились.
— Молитвы знаешь?
— Откуда мне знать, кречет, — пролопотала грешница.
Подрезали орлице крыла...
— Заходи, — велел муж.
— Обними хоть меня. Страшно...
— Наобнимались уже. Иди в баню.
— Ради тебя всё затеяла... Прости, безсоромицу, Яков Данилович, — зарыдала жена. — Детей береги.
— Прощай.
— Прощай, кречет. Лети к небесам. А я своё… отлетала.
— Ещё полетаешь…
Голова закружилась отчаянно... Вставая с колен, боярыня потеряла равновесие и упала наземь.
— Митька, подсоби барыне!
Холоп за руку потащил чародейку к двери бани. Боярыня оттолкнула его со звериной жестокостью.
— Пошёл прочь, смерд. Отворяй дверцу.
Батыршин исполнил волю хозяйки. Когда она, согнув хребет, вошла в проём, будто потусторонняя сила пригнула спину конопатого холопа в почтительном поклоне перед своей Госпожой.
— Затворяй! — гаркнул Властелин. — Держи дверь, чтобы ведьмачка не выскочила оттуда.
Батыршин просунул в щель ручки тонкий обрубок поленца, заранее им приготовленный ради такого святого случая. Барин щёлкнул кресалом о камень, вспыхнула искра, но смола не зажглась с первого раза.
— Лучину дай, Митрий!
"Проклятие! Про отца же ему не сказала! Дверь заперта..."
— Живее! Уже ломится, кур-рва! — заорал боярин.
"Всё есмь — ничто вскоре... Что мне теперь отец с его дерзновенными помыслами..."
Батыршин поднёс хозяину щепу. Щелчок, искра... рудожёлтое пламя лизнуло деревянные доски. Баня заполыхала священным огнём. Страшное судилище... Горит, горит банька. В парилке стала метаться белая фигура. Ручкой от ковша ворожея разбила слюдяное окошко, на землю посыпались осколки. Яков Данилович увидел вспученные глазюки, рыжеватые локоны. В парилке разгулялся серовато-чёрный дым. Учуяв волю, гадюшиный чад попёр в проём окошка. Боярин обеспокоился, что следом за серовато-чёрной дыминой-гадюкой наружу полезет приговорённая ко спасению души ведьма.
— Митрий! — завопил хозяин. — Рогатину тащи, живо! На которой башка зверя держится.
Холоп вскоре вернулся с кабаньим рылом, насаженным на жердь.
— Я здеся, Яков Данилович, — прокричал воодушевлённый смерд. — Чего с рылом дееть?
— Туда его правь, в парилку, к хозяйке! Поддай парку, Митя! Плесни кипяток на раскалённые камни! — кричал удалец-барин с таким рвением, будто раз в месяц жёг ведьм за бесплатно, по зову благочестивой души.
Батыршин просунул рогатину в проём окошка. Башка зверя никаким макаром не желала пролезать внутрь парной. Выручил барин. Он ухватил жердь руками и тогда холоп с усилием пропихнул вонючее рыло внутрь помещения, наполненного дымом, болью и звериным ужасом грядущей смерти. Рудожёлтое пламя снаружи полностью захватило баню. В парной не осталось воздуха, чёрный дым целиком заполонил последний приют колдуньи. Внезапно ворожея свершила последнюю попытку вырваться из охваченной дымом и адовой жарой парилки. Из проёма окна показались рыжеватые-чёрные локоны, наружу полезла чёрная голова, послышался дикий хрип. Лихой по-прежнему держал в руках жердь, освобождённую от головы зверя. Боярин вонзил наконечник в шею ведьмы и ослобонил её от неверного спасения, загнав грешные телеса обратно в чёрный дым, вместе с рогатиной.
— Аминь, Марфа Михайловна, — проревел Лихой Яков Данилович.
Липневый зной подсобил: баня прогорела довольно быстро... Стены обрушились, завалилась крыша... рудожёлтые столпы плясали на тлеющих головня́х развесёлые танцы, ходили вприсядку. Жара, как в преисподней. Поганая чародейка наверняка ныне очистилась душой, обернулась белой невестой, прорубила шлях к эмпиреям...
Горьковато-едкий запах тлеющих головёшек. Тридесятый пот струится со лба, через шею течёт за хребет... Палящие лучи липневого солнца. Дым клубами от земли к облакам тянется.
Жара, зной, испытание...
