Три хлебных брата

Хмуро в доме старой калачницы, одиноко, безрадостно. Сколько муки просеяла, сколько хлебов напекла, а семьи не нажила. И тогда на старости вспомнила калачница, что схоронено у неё в погребке три мешочка волшебного зерна. Взяла она половинку гарнеца пшеничной муки, да и выпекла себе старшенького сыночка. Пышненьким получился Пшенено, с кожей беленькой, а головкой румяной, золотистой. Положила она его на стол и накрыла скатёркой – чтобы не замерзал. Из полугарнеца ржаной муки выпекла калачница среднего сына. Крепеньким получился Рожено и с головкой поджаренной землистой. Положила калачница его подле брата и накрыла скатертью, чтобы вместе грелись. Младшего сынишку выпекла из ячменной муки. Вытащила садник из печи, смотрит – хиленький серый Ячмено, недоспел ещё. Подождала малость. Вытащила второй раз – едва ножки держат мальчонку, подгибаются. В третий раз опустила калачница его в печь, а всё одно выпекся Ячмено хворый, слабосильный. Нечего поделать. Поцеловала в головку младшего сыночка, положила к братьям, да и вышли во двор.

А покуда не было в избе калачницы, прибегала гладная собака. Подошла к Ячмено, принюхалась, но не укусила, не понравился. Подошла к Рожено – получила кулачком тяжёлым по носу. А к Пшенено пригляделась, тот заулыбался и ручонки пухлые к ней протянул. Собака расхрабрилась, цапнула и уволокла пшеничную ножку.

Мать прибежала на плач ребёнка, утешила и выпекла Пшенено новую ножку. А собаку-злодейку побранила и посадила на цепь.

Стали хлебные братья матери и всему селу по хозяйству помогать. Когда подходила страда, Пшенено зерно убирал, да не косой и серпом, а волшебным словом. Выйдет так в поле и громко крикнет:

– Златокудрая пшеница,

Уж довольно колоситься!

Полезай-ка в коробчонку,

И в кадушку, и в ведёрко!

Тотчас зёрнышки слетались на его зов, а пустые колоски укладывались стогами. Ячмено брал ведёрко, Пшенено коробейку, а Рожено взваливал на широкие плечи кадушку в четырнадцать пудов.

В посевную пору выходил Пшенено на пашню и кричал так:

Овёс да пшеница,

Рожь да ячмень,

Я вам колоситься

Велю в сей же день!

Ворожба поднимала зерно и засеивала пашню, а урожай выходил богатым даже в сухое лето и в жар.

Когда надо было боронить поле, Рожено тянул борону, аки тягловый конь. Когда надо было поить животину, он поднимал бочку, какую не поднимали и трое молодцов.

Ячмено выполнял работу попроще, ибо не уродился ни волхвом, ни силачом.

Есть, братья не ели, только пили. Напьются иной раз ледяной водицы, размокнут и сядут под жгучее солнышко подсыхать. И ни усталости, ни сна братья не знали. Сумерничают, бывало, на полатях, ножками сучат, маме спать мешают. А калачница и довольна не спать, слушает их детский лепет, умиляется.

Через три года подросли братья и у матери в большой мир попросились. Рассадила тогда калачница детишек пред собой и так наставила:

– Ты, Пшенено, старший брат, на твоих плечах забота о младших. Осмотрительным будь, выбирая друзей, и не вдруг доверяй человеку и зверю. Ты, Рожено, самый сильный брат, защищай братьев, не давай в обиду. Но и силой своей не бахвалься, всегда найдётся тот, кто посильнее тебя. Ты, Ячмено, слушайся старших братьев и за ними следуй. Будешь по совести жить, и тебе найдётся в мире применение.

Поклонились земно матушке хлебные братья и в город босоногие пошли. Когда лугом шли, подбежала к ним хлебная мышка, пропищала:

– Сжальтесь над горемычной! Пусто в норке моей, голодно! И самой мне кушать нечего, так и деток нечем кормить!

– Нет у нас для тебя еды, мышенька, – дружелюбно ответил Ячмено.

– Уходи, злодейка! – нагрубил Рожено. – Знаем мы твой подлый нрав!

Задрожала мышка от обиды, пригорюнилась. Сжалился тогда Пшенено, отломил мизинец.

– Кушай, хлебная мышка. От меня не убудет, а тебе праздник.

Поклонилась ему благодарно мышка, а Рожено так предостерегла:

– Ты пожадничал для меня кусочком, так тебя целиком съедят!

Уж хотел Рожено прихлопнуть дерзкую мышь, но ускользнула она и в норке схоронилась.

Путь их лежал через лес. Остановились братья ночью у огня посидеть, погреться. Пшенено костёр раздувает, Рожено и Ячмено валежник носят. Вдруг слышат шорох, ветки трещат, кусты куманики шатаются. Выходит к ним медведь, садится подле, заговаривает:

– Вы кто такие, молодцы? И как в моём лесу очутились?

– Мы – хлебные братья, – отвечает Пшенено не испугавшись. – В город идём.

– То-то я чую, хлебом пахнет, – медведь сладко облизнулся и предложил: – Полезай ко мне в пасть, я тебя одного съем, а твоих братьев не трону и в город проведу.

Тяжело вздохнул Пшенено, поднялся.

– Мать завещала мне заботиться о братьях. Будь по-твоему, медведь, ешь меня, только братьев не тронь.

– Подожди умирать, Пшенено, – остановил его младший брат. – Я ваша обуза и ноша. Нету от меня проку, потому и мне умирать. Подходи, медведь, съешь меня.

Подошёл мишка, обнюхал Ячмено и носом поворотил.

– Нет уж, друг, есть тебя не стану. Хворый ты какой-то, так и самому недолго занемочь.

– А тогда меня съешь, коли сможешь! – с вызовом предложил Рожено. – А то смотри, как бы я тебя ни съел!

Засмеялся медведь, заревел, а с ним и Рожено засмеялся да так, что лес затрепетал, листья рассыпал. Сошлись они на поляне силой переведаться. Медведь обхватил ячменного брата, а тот стоит, как в землю врос, не сдвинуть его, не перевернуть. Подхватил Ячмено медведя, да и на лопатки, аки чадо малое положил. А потом потянулся к нему беззубым ртом, словно есть собирался.

– Не ешь меня! – взмолился медведь. – Я вам короткую дорогу укажу!

Пошли они звериными тропами, пока не упёрлись в овраг.

– Здесь повернуть надобно, обойти, – распорядился мишка.

– Мы – хлебные братья, землёй вскормленные, печью выпеченные. Не таковские мы, чтобы от оврага бежать! – возразил горделиво Рожено. – Спасибо тебе, медведь, за подмогу. Будет воля земли – свидимся!

– Береги себя! – попрощался Пшенено.

– Охотников берегись! – остерёг Ячмено.

Рожено поочерёдно перебросил на другой склон братьев, а затем прыгнул, да не рассчитал силы и свалился в овраг. И сколько ни пытался по круче взобраться, всё обратно сползал.

Тогда Пшенено подошёл к плакучей иве, что росла на краю оврага, и сказал:

– Ивушка горемычная, не оставь брата моего на погибель. Протяни к нему веточки, мне принеси.

Послушалось деревце, склонилось ещё сильнее и подняло Рожено.

Продолжили братья по звериной тропинке идти, пока не вышли к обрыву. У подножья утёса плескалась бурная река, и от старого навесного моста осталась пара прелых перекладин. Прыгать через обрыв было смертоубийством, ажно силачу Рожено не перебросить братьев. И пока они стояли в размышлениях, над ними закружила стая наглых ворон.

– Хлеб! Хлеб! – кричали вороны и все норовили Пшенено клюнуть. – Корми! Корми!

Рожено прогонял их камнями, а Пшенено вновь обратился к ворожбе.

– Матушка-землица, не оставь детей хлебных воронам голодным на потеху! Проложи нам путь, через обрыв проведи!

Зашумела земля, задрожала, сошлись скалы и столкнулись над рекой. Братья по скалам перебежали и от ворон в лесу укрылись. Там охотника встретили.

– Доброго пути, – поздоровался охотник. – Подскажите, братцы, не видали вы медведя в лесу?

– А на что тебе медведь? – сторожко вопросил Пшенено. – Никак погубить желаешь?

– Уж таков мой труд, – развёл руками охотник. – Мельник мелет муку, пахарь землю пашет. Ежели ты охотник, так изволь на птицу, да на пушного зверя ходить.

– Вот и постреляй ворон, – недовольно проворчал Рожено. – А медведя мы тебе не выдадим, он наш друг.

– Как желаете. С вашей помощью али без неё, всё одно медведя выслежу.

– Не годится так, – возразил Рожено. – Ты, охотник, медведя не тронь или поколочу, так с тебя самого одна шкурка волкам останется.

– Ишь, какой смелый выискался! – рассердился охотник. – А ну как в тебя стрелу выпущу, как тогда заголосишь?

– А попробуй! – подначивал Рожено.

Стали братья его увещевать, успокаивать, а только пуще распалился Рожено. Оттолкнул братьев, так сказал:

– Пусть стреляет, да поточнее целится! Аще не убьёт, я его кулаком уважу!

Присмотрелся охотник, приложил к тетиве стрелу. Понял: не шутит Рожено, потому и выстрелил ему прямо в сердце.

Глубоко в хлебном теле увязла стрела, но большой беды Рожено не доставила. Вытащил ржаной брат её из груди, – только крошки высыпались. Молвил:

– Мой теперь черёд!

И кулаком к охотнику приложился. Так по лбу стукнул – замертво свалил. И вдруг слышит шорох, оглянулся, видит: хлебная мышка крошки его подбирает. Затопал от злости ногами Рожено, закричал:

– Убирайся, злодейка! Ещё не кончился я, а ты уж мои крошки подбираешь!

А сердобольный Пшенено отломил от себя второй палец, бросил мышке и сказал:

– Кушай, хлебная мышка, для того и выпечен хлеб.

Мышка ухватила пшеничный палец, а Рожено повторно предрекла:

– Скоро тебя растерзают на части, напрасно ты меня сегодня прогнал!

– Ты бы пальцами не сорил, так и без руки недолго остаться, – остерёг старшего брата Ячмено.

– Не завидуй мне, брат, – улыбнулся Пшенено. – Каждому свой удел.

– Где же тут зависти взяться ? Я об вас тревожусь. Вы не следуете материнским заповедям, так и не видать вам старости, ох, не видать.

Вышли братья из лесу, видят – мельница брошенная. В городе хлеба не сыскать, говорят, не родит земля. Взялись тогда за любимую работу. Пшенено зерно заговаривал, Рожено муку молол, Ячмено хлеб выпекал. Их чудесная пища вмиг насытила голодных, исцелила недужных и людей к братьям повлекла. Стал народ носить в благодарность сладости, земно кланяться, деньги давать. Тёплые слова братья принимали, от подарков отказывались – тем ненадобно денег, кто и в еде не нуждается.

Тут и хлебная мышка к мельнице подселилась. Подбежит, бывало, к Пшенено, попросит:

– Дай мне немножко зёрнышек, пшеничный брат.

Угощал её зерном Пшенено, не жадничал. Подбежит, бывало, мышка к Ячмено, скажет:

– Дай мне немножко хлебушка, ячменный брат.

Угощал её хлебом Ячмено.

Но однажды подбежала мышка к Рожено и произнесла:

– Дай мне немножко муки, ржаной брат.

– Прочь, нахлебница! Довольно с тебя дармовщины! – гневно закричал на неё Рожено и от ярости громко затопал.

Счастливо братья жили, тревог не ведали. Но как-то спустился Рожено в подпол муки снести, видит, хлебная мышка мешок трушит, да не одна, а с целым выводком. Рассвирепел он, застучал ногами, поймать никого не поймал, но одному мышонку хвост отдавил. Рассердилась тогда и мышка.

– Злой ты, Рожено, и жадный! Дважды я тебя остерегала. Жди расплаты!

В тот же день в лесу нашли тело убитого Рожено охотника. Поползли по городу слухи, да и сам хлебный брат от вины не петлял.

– Друга я защищал, – отвечал он на расспросы. – И ничуть не стыдно, что лиходея погубил.

Привёл городской голова Рожено на виселицу, накинул ему на шею петлю. Зеваки собрались, ждут кончины хлебного брата. А Рожено на верёвке раскачивается, смеётся. Сняли петлю, он жив-живехонек, только шею немного покрошил.

– Хорошо бы смолчал, – грустно выдохнул Пшенено. – Мертвецом представился.

– Пущай пробуют ещё разок меня убить! – разрешил Рожено.

Привязали тогда к нему тяжёлый камень, в реку бросили. Собрались зеваки на берегу, долго ждут, не выплывает Рожено.

– Хорошо бы не всплыл, – пожелал Ячмено. – Мертвецом представился.

Вышел из воды Рожено, выжался, постоял под солнышком, обсох.

– Пущай в последний раз убить попробуют! – вновь дозволил средний брат. – А не получится, так я сам нашего голову на верёвке подвешу!

Испугался голова, стал совет держать. И шепнул ему старый хлебопёк, что всякий хлеб ножа боится.

– Вот ты его и заруби, – рассудил голова.

– Что ты! – ужаснулся хлебопёк. – Я людей кормлю, я их не убиваю.

Вызвал тогда голова лесника, но и тот отстранился:

– Не могу я погубить человека дружного с лесом.

Никто не желал казнить Рожено, ниже кровавый мясник сказал:

– Я могу зарезать скотину, но не человека.

– Что мне за несчастье с вами?! – сокрушался голова. – Али не найдётся в городе ни единого доброхота, ни единого смельчака?

Вышел тогда вперёд охотник, брат охотника, загубленного Рожено. Велел вывести к нему ржаного брата, да уложить на высокий стол.

– Беги, Рожено! – крикнули ему из толпы браться.

Тот рассмеялся.

– Что со мной станется? Голову отрежут, так я её обратно приставлю!

Понял охотник, что едва не оплошал, а потому отрезал ему сначала руки-ноги и только в конце голову отделил. До последнего мига Рожено беззаботно улыбался, и лишь когда не стало головы, чуть подёргал пальцами, поморгал удивлённо глазами, да и затих.

Ломти Рожено охотник людям раздал. И веселилась толпа, и неистовствовала. Но всякий, кто ржаного брата изведал, крепче сделался и сильней. И теперь-то ржаному брату хвалу воздавали, говорили, что и по смерти о людях заботится, что пример он для скупых его братьев.

Пригорюнились хлебные братья, и особенно тяжко гибель Рожено благодушный Пшенено переживал. Три дня в погребе слезами себя окроплял, так промок, что вконец испортился и отсырел. Там он и лежал, покуда его не искрошили гладные мыши.

А Ячмено в деревню вернулся. Брёл возвратной дорогой, сам дороги не замечая. Не кружили над ним крикливые вороны, не гонялись хлебные мыши. Даже медведя не встретил и не знал – жив ли медведь? Обошёл овраг кружной дорогой, пересёк луг, зимней шубкой одетый, где впервые повстречали братья памятную мышь. Постучал в родную избушку, опустил очи долу.

– Прости, матушка, – извинился, – не сберёг я братьев.

Погрустили вместе, попечалились, а засим зажили счастливо, ибо грусть, пополам поделенная, уже вдвое менее тягостна. Не ворожил зерно Ячмено, не тащил за собой тяжёлой бороны, а и без всякого большого чуда было им довольно и малых немудрёных чудес. Пережил Ячмено матушку, много кого в деревне пережил. Бывало, смотрят на него ребятишки, у родителей спрашивают:

– Кто этот серокожий старик, что на крылечке недвижимо сидит?

Не заметил никто, как Ячмено преставился. Постарел, поседел, задремал как-то под солнышком жарким, да и засох.