Три — пятьдесят шесть

Три — пятьдесят шесть

ПРОЛОГ. Миссия 42.1952

ГЛАВА 05000. Разгон

ГЛАВА 15000. Вмешательство

ГЛАВА 20000. Сброс

ГЛАВА 25000. Дозаправка

ГЛАВА 30000. Ложные цели

ГЛАВА 35000. Стена

ГЛАВА 40000. Дегидратация

ГЛАВА 42195. Финиш

ЭПИЛОГ. После миссии

В РОЛЯХ

— Подъем, экипаж! Всем по местам! — голос командира звучит с легкой дрожью.

Мигают панели, где-то в глубине корпуса что-то щелкает, гудит насос. Свет на пульте прыгает от зеленого к оранжевому. Тишина уходит, как туман, и внутренняя система, наконец, оживает.

Коля подтягивает ремень на кресле, проверяет приборы, взгляд строгий, челюсть сжата. Рядом возится механик Миша — коротко остриженный, в засаленной форме, с гаечным ключом, который явно тяжелее его доброты.
И где-то позади, распластавшись в кресле, болтает ногами, закинутыми на приборную панель, Эмма — штурман-оператор систем защиты. Сегодня на ней что-то яркое, безумное, с блестками.

— Так, — говорит Коля, не оборачиваясь. — Время старта подтверждено. Маршрут загружен. Цель — пройти дистанцию без сбоев.
— Без сбоев? — хмыкает Миша. — С нашими-то системами? Да я вчера топливо вручную качал, насос свистел!
— Все под контролем, — спокойно отвечает Коля. — Главное — стабильный темп.
— И никакой паники, — вставляет Эмма и нажимает красную кнопку просто потому, что она красная.

В рубке воет сирена.
— Отставить! — рявкает Коля. — Эмма, сколько раз тебе говорить — не трогай боевой сектор без команды!
— Я проверяла вашу реакцию, командир, — лениво улыбается она. — Все работает, вы орете.

Корабль дрожит. Экраны показывают колебания по всем осям. Миша матерится, открывает люк под консолью и бьет кулаком по какой-то трубе.
— Ща, подожди… все, устаканилось!
— Я же сказал — не рвем со старта. На кой вы систему расшатываете?! — шипит Коля. — Мы еще не вышли из дока, а уже все пыхтит!
— Командир, я тебе так скажу: двигатель-то старенький, но тянет, если не гнать!

Эмма подается вперед:
— А я вот за то, чтобы гнать. Сегодня у нас шанс войти в историю! Вы видели метку миссии?
— Видел, — хмурится Коля. — 42.195. И что?
— Красиво. Звучит как код славы! Сорок два сто девяносто пять — звучит пароль от закрытого клуба, куда пускают самых упрямых!

Миша фыркает:
— Или 42 аргумента против того, чтобы все это начинать.

Пауза. Все замолкают.

Коля набирает код в панель управления, на экране загорается строка:
«Mission start in T-00:00:20»

Двадцать секунд.

— Экипаж, приготовиться, — тихо говорит капитан. — Работаем слаженно. Без геройства.
— Без геройства неинтересно, — шепчет Эмма и проводит пальцем по кнопкам, будто играет на пианино.
— Если ты еще раз… — начинает Миша, но Коля поднимает руку.

Десять секунд.

— На счет три выходим на курс, — тембр командира стал сухим, почти металлическим. — Темп контролирую я. Механик — давление , температура. Эмма — защитные системы, но чтоб без фейерверков.
— Поняла, — отвечает она, сладко закатывая глаза.
— Три, два, один… Пуск!

Рубку сотрясает вибрация. Свет мигает. Все вокруг дрожит. Миша едва слышно матерится. Коля, стиснув зубы, отсчитывает такт. Эмма хохочет, выкрикивая: «Йоху!»

Снаружи мелькают силуэты — десятки, сотни других участников, выстроившихся в линию. Все стартуют синхронно. Их миссия — пройти дистанцию, не зная зачем, не зная, что ждет в конце.

Коля пытается поймать сигнал телеметрии.
— Миша, давление стабильно?
— Почти. Система сбрасывает избыточное тепло, но пока норма.
— Эмма, наш уровень мотивации?
— Пять из пяти! Я подключила дофамин и серотонин, чтоб добавить чуть-чуть безумия!
— Сколько — чуть-чуть?
— Ну, на глаз.
— Господи…

Секунды растягиваются.
Они уже на дистанции. Поверхность планеты проносится мимо. Их трясет, чувствуется мощь, уверенность, азарт.

— Слушай, — Миша чуть улыбается. — А ведь идет-то мягко.
— Вот так и держи, — отвечает Коля. — Он оптимальный
— Как думаешь, далеко нам?
— По легенде — сорок два сто девяносто пять единиц.

Эмма зажмуривается, прижимается к спинке и шепчет:
— Это прекрасно. Мы летим. Мы — энергия. Мы — поток.
— Мы — психи, — бурчит Миша. — Если доживем до конца дистанции на этой развалюхе, я напьюсь тормозной жидкости.

На пульте загорается зеленый индикатор: MISSION ACTIVE.

Пульс растет. Каждая секунда — толчок. Каждый удар — команда.

Мир вокруг плывет, как будто сам подстраивается под их курс.
И где-то далеко впереди — мерцает цель.

ГЛАВА 05000. Разгон

Рубка покачивается, как лифт, застрявший между этажами, — и тут же выравнивается. Снаружи все мерцает, гигантская станция выталкивает их в свободный коридор. Пульт под рукой у Коли теплый, живой: цифры бегут, тонкие стрелки сдвигаются в свои сектора, зеленые индикаторы дышат ровно.

— Темп пять тридцать, — говорит он, не поднимая глаз. — Держим. Без фокусов.
— А как же веселье? — Эмма хватается за ремни, тянется через плечо к блестящему переключателю.
— Веселье — после, — роняет Коля.
— Если будет «после», — добавляет Миша, будто из подвала. Он провел ладонью по панели «Охлаждение» — влажная. — Туманит.

Через иллюминаторы струится разноцветный поток — экипажи вокруг держат строй, но каждый чуть по-своему. Одни мигают, как новогодние гирлянды; другие, наоборот, идут глухо, темными комками. И двое, судя по очертаниям, вообще одеты в нечто невозможное: один — с угольно-черными «крыльями», второй — ярко-желтый, цилиндрический, со смешной «шляпой».

— Командир, подтверждаю визуальный контакт с… бананом, — Миша щурится. — И, кажется, с летучей мышью.
— Это не летучая мышь, — серьезно говорит Эмма. — Это Бэтмен.
— В наш протокол это не вписывается, — сухо отвечает Коля. — Игнорируй.
— Как игнорировать скоростной банан? — искренне удивляется Миша.

Пульт тихо трещит. Где-то глубоко в корпусе слышен бит — тук-тук, тук-тук, — каждые десять, двадцать ударов он будто набирает вес, заставляя кабину едва заметно подпрыгивать. Коля сверяется с приборами, отсекает левый ряд показателей, добавляет осторожный щелчок правым тумблером.

— Пять тридцать две, — сообщает. — Чуть мягче.
— Мы идем медленно! — Эмма уже не сидит —забралась на кресло с ногами. — Посмотри, как Бэтмен летит!
— Бэтмен летит, потому что у него плащ, — бурчит Миша. — У нас плаща нет. У нас палки, изолента и… надежда не сдохнуть.

Первая тысяча — легкий вдох. Вторая — глубокий. Третья — такой, когда ты впервые слышишь собственное сердце. Эмма хлопает то в ладоши, то по панели (Коля каждый раз морщится), то пытается дирижировать ритмом, как будто рубка — оркестр. Миша слушает корпус: «Подшипники молчат. Это хорошо. Значит, еще живые».

— Ты замечал, — негромко говорит он Коле, — звуки…
— Это фон, — отрезает Коля. — Не отвлекайся.
— Фон обычно монотонный, а тут — как будто кто-то дышит.
— Миша, — вмешивается Эмма, — иногда нужно просто поверить в чудо.
— Я верю, — серьезно отвечает механик. — В WD-40.

Корпус чуть тяжелеет — не опасно, но заметно. Гул становится глубже, как будто «ядро» начало работать экономнее. Коля медленно, почти незаметно, опускает «клапан» вдоха — выдох подлиннее, шаг покороче. Цифры стабилизируются.

— Вот, — говорит он. — Теперь мягко.
— Чудесно, — соглашается Миша. — Меня перестало растряхивать, как пачку сухариков.
— Поддерживаю, — Эмма прищуривается, раскачивается в ремнях. — Я парю. Я искра. Я… ой!

Слева кто-то мощно задевает их обдавая потоком — не врезается, но проходит слишком близко. Огромная спина, квадраты лопаток, тяжелая «броня» на корпусе.

— Ребята… — Эмма приоткрывает один глаз. — Нам навстречу дельфин-торпеда.
— Это не дельфин, — профессионально замечает Миша. — Это холодильник на ножках.
— Игнорируй, — повторяет Коля. — У каждого свой курс.

И все-таки этот «холодильник» проходит так близко, что по их приборам прокатывается дрожь — не тревожная, а какая-то… заразительная. Эмма провожает его с любопытством; Миша, сам того не желая, подбирает плечи и стучит по коленям; Коля, едва слышно, щелкает темп назад на два деления.

— Не увлекаться, — напоминает он себе, но вслух, будто команде. — Наш курс — наш.

Пятая тысяча объявляет о себе необычной тишиной. В «окошках» мелькают теперь уже лица — сосредоточенные, красные, счастливые, упрямые, совершенно пустые, как у автоматов, и такие живые, что Эмма внезапно замолкает.

— Господи… — шепчет она. — Мы же… вместе.
— С кем? — не понимает Миша.
— С ними, — кивает она на разноцветный шлейф,. — Мы же один поток.
— Поток — да, но у каждого в башке свои болты и свой экипаж, — сухо подытоживает Миша и постукивает по панели. — У «нашего» вот — мы.

Коля чуть улыбается уголком губ:
— Четыре пятьсот. Команда, отчет.
— Охлаждение держит, — Миша открывает один клапан, закрывает другой. — Правый привод походкой доволен, левый немножко ворчит — смажу на «десятке».
— Мотивация зашкаливает! — Эмма сияет. — Я добавила еще каплю эйфории.
— «Каплю», — скептически повторяет Коля. — Это сколько в миллилитрах?
— На глаз.
— Тогда на глаз — минус десять процентов.
— Жадина…

Он кидает взгляд на бегущую строку «Дистанция». Никаких секретов, никаких трагедий — еще «тридцать с жирком». Но там, внизу, под всеми цифрами, все равно отстукивает оно, простое, очевидное: тук-тук, тук-тук, тук-тук. И каждый раз, когда этот стук совпадает с их маленькими победами — выдержали скорость, обошли «летучую мышь», не вляпались в шуршащую кашу стаканов, — Коля чувствует, как рубка словно на мгновение расширяется, давая им лишний вдох.

— Запомните, — произносит он почти шепотом, но так, что оба замирают. — Настоящая гонка начнется позже. Сейчас — только разгон. Эйфория обманывает, верить ей нельзя.
— А можно чуть-чуть? — просит Эмма.
— Чуть-чуть можно, — неожиданно уступает Коля. — Но на поводке.
— Я надену этой эйфории ошейник с блестками! — торжествует она.
— И намордник, — добавляет Миша. — Чтобы не кусалась.

Они двигаются. Легкое напряжение меняется на ровный ток. Плечи, трубки, клапаны — все работает, как отрегулированные часики. Справа снова промелькивает банан и уходит вперед — Эмма машет ему вслед и шепчет: «Напиши нам, напиши открытку с финиша». Слева Бэтмен хмуро прижимает плащ к боку, будто прячет от них свою настоящую скорость.

— Не гонись, — мягко повторяет Коля, и это «не гонись» по странной траектории попадает куда-то глубже, чем уши.
Миша кивает, даже не посмотрев: он уже перестал гнаться — он слушает. Корпус урчит низко, ровно. В рубке тепло. Внутри — работа. Впереди — дорога.

— Пять позади, — говорит Коля. — Экипаж, молодцы.
— Йоху, — улыбается Эмма.
— Йоху, — неожиданно повторяет Миша и смущенно хмыкает. — Чтобы тебя.

И в этот момент частота «ядра» и колебания их рубки наконец совпадают — как два маятника, качающиеся сначала вразнобой, а потом вдруг находящие общий такт. В совпадении нет ничего мистического — просто физика. Но и немного магии тоже есть: они впервые за запуск почувствовали, что не сопротивляются движению, а входят в него.

— Дальше — сложнее, — напоминает Коля.
— Дальше — интереснее, — поправляет Эмма.
— Дальше — дороже по запчастям, — резюмирует Миша.

Семь километров позади. Корабль идет устойчиво, без колебаний.

— Курс стабилен, — докладывает Коля.
— Все тихо, — подтверждает Миша.

Эмма тянет зевок, откидывается в кресле и неожиданно спрашивает:
— Миш, а кем бы ты хотел быть из черепашек-ниндзя?

— Тем, кто не бегает, — бурчит Миша. — Но пиццу ест.

— Ну это понятно, а я думаю так… Леонардо — ну это, конечно, Коля. Донателло — это ты, Миша, ты же с железками.
— А ты?
— Я Микеланджело. Потому что опять на старте нажала все кнопки и ору «ЙО!»
— А кто Рафаэль?
— Рафаэль у нас на больничном. После прошлого старта.

Коля хмыкает, не поднимая глаз от панели:
— Я согласен. Лишь бы не Сплинтером. Слишком много ответственности.

Впереди — следующая «пятерка», первый настоящий пункт дозаправки, первые серьезные решения.

ГЛАВА 10000 Перегрев

Температура растет.
Не катастрофически — но так, будто кто-то включил июльский полдень и забыл выключить. Воздух в рубке становится плотным, как сироп. Индикаторы слегка запотели. Миша тянется к панели «Охлаждение» и делает пару манипуляций — для самоуспокоения.

— Давление в норме, но термостат кипит, — ворчит он. — Коля, я тебе говорил: корпус перегревается при темпе выше пяти тридцати.
— Нормально идем. — Командир не отрывает глаз от цифр. — Держи под контролем.
— Под контролем, — передразнивает Миша. — У тебя все под контролем: температура, судьба, Вселенная… кроме реальности.
— Реальность я делегировал тебе.

Эмма, как обычно, уже не на месте. То ли жар подействовал, то ли в ней реально слишком много дофамина. Она снимает верхнюю часть формы, остается в яркой майке и что-то напевает — то ли песню, то ли внутреннюю мантру.

— У нас миссия, а не карнавал, — бормочет Коля, не глядя.
— Зато веселей. — Эмма улыбается. — И вообще, у нас началась фаза «полета в потоке». Чувствуете?

Миша бормочет сквозь зубы:
— Вот поэтому, Коля, баб на корабле быть не должно.
Эмма мгновенно отвечает:
— А без бабы вы бы уже давно сдохли от скуки.
— Возможно, — признается Миша. — Зато в тишине.

Коля, не поднимая глаз от панели, бросает:
— Оба молчать. Энергия должна тратится на движение, а не на флирт.

Что-то действительно изменилось: звук «ядра» стал гуще, мощнее, он не просто звучит — он катит их вперед. Каждая вибрация отдается в креслах, в зубах, в пальцах. Как будто кто-то извне стал чуть сильнее дышать, а они под этот вдох подстраиваются ускоряясь.

— Командир, — подает голос Миша. — У нас опять несогласованный импульс тяги.
— Что значит — «несогласованный»?
— Значит, я его не давал!
Эмма смеется:
— Может, это Вселенная подталкивает нас?
Миша закатывает глаза:
— Вселенная, ага. Или кто-то решил поддать пару.

Вибрация усиливается, и рубку вдруг резко бросает вперед. Панели подпрыгивают, Миша ругается, Коля хватает штурвал обеими руками.
— Не трогай управление!
— Я и не трогал! — кричит Миша. — Это само!
— Системный сбой?
— Системный черт! Тут кто-то…

Но фраза тонет в шуме. На несколько секунд все замирает. Потом вибрации спадают, и система выравнивается.

— Что это было? — спрашивает Коля.
Миша потирает лоб.
— Как будто нас кто-то дернул за шкирку.
Эмма спокойно, почти ласково произносит:
— Может, система сама хочет нам помочь.
— Или убить, — бурчит Миша.
Коля не отвечает. Он проверяет на индикатор ритма — тот слегка изменил частоту, стал четче, ровнее, будто кто-то извне выставил метроном.

На отметке «шесть» они входят в зону, где перегрев становится реальной угрозой. Панели светятся красновато-янтарным, пульс мигает на грани аварийного.
Эмма облизывает губы:
— Влажность 90 процентов, но это не влажность, это… аромат победы.
— Это пот, — уточняет Миша. — Самое честное химическое вещество во вселенной.

Коля сосредоточено.
— Эмма, снизь эмоциональный тонус до нормы.
— Я пытаюсь, но он сам растет! — она хохочет и стучит себя в грудь. — Пошла жара!
— Это перегрев, — холодно говорит Коля. — Контролируй.

На восьмой тысяче им встречается первый «оазис»: линия станций дозаправки, шуршащих пластиковыми цилиндрами. Добровольцы машут прозрачными капсулами. Некоторые экипажи отклоняются, другие сбиваются в кучу — столпотворение, крики, всплески жидкости.

— Нам туда! — кричит Эмма. — Горло сушит!
— Пропускаем! — решает Коля.
— Мы же сгорим!
— Если сбавим, вернуться будет сложно.
Миша хмыкает:
— Ага, потом расскажешь это нашему движку.

Но слишком поздно — поток увлекает. Рубка влетает в хаос капель, запахов, геля, бананов. Одна капсула ударяется о борт, другая лопается, заливая приборы липкой смесью.
— Черт возьми! — Миша вытирает лицо. — Кто швыряет еду на скорости света?!
— Это они! — Эмма визжит, смеясь. — Они кормят нас любовью и углеводами!
— Меня углеводы только утяжеляют, — бурчит механик. — Особенно если в глаз.

Коля стирает влагу с дисплея, прикидывает потери.
— Стабилизировать баланс! Выходим из зоны!
Система дрожит, затем послушно выравнивается. В рубке на секунду становится тихо — только работа «ядра» и капли, стекающие где-то под панелями.

— Слышите? — Эмма вслушивается.
— Опять твоя музыка? — раздраженно спрашивает Миша.
— Нет. Это другое.
И правда — сквозь фон пробивается какой-то чужой звук. Низкий, равномерный, похожий на дыхание. Коля приподнимает голову.
— Что за частота?
Миша проверяет датчики.
— Не знаю. Она идет… не по проводам. Как будто прямо сквозь корпус.
Эмма шепчет:
— Это она.
— Кто — она?
— Сама машина. Само тело. Оно знает, как лучше, оно может само управлять…
— Управлять? — усмехается Миша. — Мы здесь пилоты!
— Видимо, не всегда, — тихо говорит она.

Миша открывает рот, чтобы ответить, но в этот момент рубку снова бросает — короткий рывок, неопасный, но ощутимый. Все трое инстинктивно хватаются за поручни.
— Командир!
— Спокойно! — Коля проверяет скорость, глядя на дисплей. — Система адаптируется.

Появляется новый звук — что-то вроде вдоха, потом выдоха.
Сначала слабый, потом сильнее, потом снова исчезает. Они сидят в тишине, каждый слышит одно и то же.
Эмма улыбается:
— Я же говорила. Он дышит.
Коля переводит взгляд на мигающий индикатор «Темп». На нем цифры слегка подрагивают.

— Пусть дышит, — говорит он наконец. — Пока это не мешает процессу.

Девятая тысяча проходит под знаком тепла и странной легкости. Экипажи вокруг будто перестали быть соперниками — все двигаются синхронно. В рубке пахнет железом, потом, гелем и каким-то неуловимым чувством, похожим на счастье.

Миша откручивает верхний лючок охлаждения, давая пару выйти.
— Слушай, — говорит он, — А может это «выгорание»?
— Это не «выгорание», — отвечает Эмма. — Это временный сбой энтузиазма.
Коля считает удары.
— Сто шестьдесят семь, — произносит он. — Многовато.
Миша вытирает лоб:
— Если нас сейчас не расплавит, мы прорвемся.
Эмма тянет руку вперед, будто чувствует жар пальцами:
— Прорвемся. Мы же созданы для этого.

На десятом километре они выходят из горячей зоны. Ветер по корпусу — как прохладный душ. Миша вздыхает:
— О, блаженство конвекции.
Эмма хохочет:
— Ты даже отдышаться не можешь без термина!
— Инженер я или кто.

Коля отмечает точку на панели и тихо говорит:
— Перегрев пройден. Экипаж, не расслабляться. Это только первая волна.
Эмма улыбается, глядя куда-то вдаль:
— Зато мы теперь знаем, как пахнет скорость.

Справа вспыхивает низкая дуга огней; за ней — ряд объектов, у каждого — вытянутые «манипуляторы».

— Пункт дозаправки? Уже? — удивляется Миша. — По графику позже.
— Пропускаем, — решает Коля. — Нам рано.
— Но они так заманчиво машут! — Эмма потягивается, как кошка. — И пахнет сладким!
— Это ловушка, наш бак еще полный.

Они проходят створ, не замедляясь. Видят летящий пластик; слева кто-то сталкивается с обломками, сбивается с курса. Эмма прикладывает ладони к наушникам, будто слушает эфир:

— Слышите? Слышите? Они кричат… «Давай!», «Красавчик!», «Ты сможешь!»
— Радиопомехи, — Коля даже не моргает.
— Очень содержательные помехи, — Миша хмыкает. — Особенно вот это «д//в//а//й».

Воздух вокруг густ, сладок и чуть солоноват — чуть перебродивший вкус победы. Рубка ровно гудит. Сердце системы бьется стабильно. Пока.

ГЛАВА 15000. Вмешательство

Тишина бывает разная. Бывает — как перед бурей. А бывает — как после того, как буря устала и улеглась. Вот сейчас — второй случай.

Температура спала, показания приборов ровные, работа систем спокойная, размеренная, как дыхание человека, который наконец вошел в синхрон.
Эмма мурлычет себе под нос, постукивая пальцами по панели. Миша чинит что-то из принципа, хотя все работает. Коля — сосредоточен, почти умиротворен.

— Пять минут стабильности, — сообщает Миша. — Это рекорд.
— Не сглазь, — отзывается Коля.
— Я инженер, я не верю в сглаз. Я верю в статистику.
— Вот и держись за нее, — спокойно отвечает командир.

Эмма откидывается в кресле, глаза прищурены, губы улыбаются:
— Ребята, а вы чувствуете? Мы нашли ритм.
— Мы нашли баланс, — поправляет Коля.
— Нет, именно ритм. Слышите?
Они прислушиваются.
И правда: слышимый в глубине корпуса «тук-тук», раздающийся синхронно с показателями темпа, стал чище и явственнее. Будто посторонние шумы ушли из системы, и остался только этот пульс.

— Двигатель стабилизировался, — заключает Миша. — Просто совпадение.
— Совпадение не бывает случайным, — поет Эмма. — Это судьба в чистом виде.
— Судьба у нас одна — дойти до конца, — бурчит Коля.

Он тянется к панели, проверяет параметры курса, когда вдруг рубку слегка бросает вправо. Не сильно — но ощутимо, будто кто-то снаружи пихнул их в бок.

— Эй! — рявкает Миша. — Что за…
— Я не трогал управление, — спокойно говорит Коля.
— Ну и кто тронул? Призрак скорости?
— Проверяю систему навигации. Сбой связи на две секунды.
— А у меня чуть сердце не выскочило, — ворчит Миша.
Эмма нервно фыркает:
— А может, это знак?
— Какой еще знак?
— Что он живой. Он лучше знает, что делать, и иногда не нуждается в командах.

Через минуту — второй толчок. На этот раз сильнее. Рубку будто резко дернуло за нос.
Коля быстро корректирует курс.
— Дополнительный толчок изнутри, — произносит он ровно.
Миша хватает штурвал руками:
— Да я ж ничего не делал!
— И я, — отвечает Коля.
Они переглядываются.
Эмма подается вперед:
— Значит, это он.
— Кто — «он»?! — раздражается Миша.
— Тот, кто двигает нас! Сам корабль! Он необычный!
— Успокойся, штурман, — Коля остается холодным. — Мы фиксируем аномалию. Никакой мистики.

Он делает пометку в журнале:
«Несанкционированное воздействие. Тяга положительная. Стабилизировать курс»

Но сам он чувствует этот импульс.
Ненадолго.
Рывок — и будто через их корпус проходит волна. Внутри — странное ощущение: легкость, свобода, почти восторг. Как будто кто-то снаружи улыбнулся, и их сердца улыбнулись в ответ.

Миша трет затылок:
— Опять потеплело.
— Он нас ведет, — шепчет Эмма. — Видите, мы летим ровнее.
— Он нас тащит, — парирует Миша. — Как чемодан без ручки.
Коля молчит. На экране мигает:
Скорость стабильна. Системы синхронизированы.

На двенадцатой тысяче — первый подъем.
Не резкий, но заметный. Как будто под корабль подкатывается волна, медленно, но неотвратимо. Миша подает давление, Коля держит курс.

— Сейчас будет тяжело, — предупреждает он. — Но без рывков.
Эмма, наоборот, будто только этого и ждала:
— А вот сейчас начинается магия!
Она нажимает пару клавиш, добавляя в систему всплеск дофамина. На пульте загораются зеленые линии.
— Эмма! — рявкает Коля.
— Это не я! — искренне говорит она. — Само включилось!

Корабль снова ускоряется — ровно в тот момент, когда подъем достигает пика. Все трое синхронно хватаются за поручни.
Коля стиснул зубы, но не тормозит.
Миша орет:
— Да кто, мать его, включает форсаж на подъеме?!
Эмма вскрикивает от азарта:
— Он чувствует! Он не дает нам остановиться!

Звук в корпусе теперь громче. Не просто гул — серия ударов, живое усилие. Каждый метр подъема отзывается в панелях, в креслах, в сердцах. Они ощущают — кто-то как будто бы снаружи бежит, тянет, страдает, но не сдается.

— Командир, — тяжело выдыхает Миша. — Мы поднимаемся выше расчетной траектории!
— Держи! — отвечает Коля. — Не сопротивляйся.
— Нам же вырвет все крепления!
— Пусть вырывает. Это его решение.

Они не знают, кто этот он, но в этот момент верят, что все правильно. И когда подъем заканчивается, и рубку выносит на ровную траекторию, тишина снова становится почти священной.

На отметке 13,5 — короткая пауза. Эмма часто дышит. Миша обмякает в кресле. Коля молчит, только постукивает пальцем по панели.
— Командир, — тихо говорит Эмма. — Мы ведь правда не одни, да?
Коля не отвечает.
— Скажи честно. Ты это чувствуешь?
Он поворачивается к ней.
— Я чувствую, — говорит он. — Что кто-то там, снаружи… верит в нас.
— Или использует, — бурчит Миша, вытирая пот.
— Это одно и то же, — улыбается Эмма.

Они сидят молча, пока ритм снова не стабилизируется. Все возвращается в норму. Но теперь эта «норма» уже другая. Теперь в ней — чужое присутствие. Учтено, согласовано, регламентировано.

На пятнадцатой тысяче дисплей сообщает:
«Темп синхронизирован. Пилот активен»

Миша читает и морщит лоб:
— Кто такой «пилот»?
Коля тихо отвечает:
— Видимо… это не мы.

Рубка дышит вместе с ними.

Вибрация тела — ровная, уверенная. Снаружи — ветер. В глубине— покой. Они идут дальше. С новым чувством — будто кто-то невидимый движется вместе с ними.

И впервые за все время Коля позволяет себе короткую мысль:
Если он там есть — пусть не останавливается.

ГЛАВА 20000. Сброс

Фон поменялся, стал плотным и вязким, первые признаки утомления. Пульс двигателя — уже не бодрый марш, а неохотное размеренное биение.

— Давление растет, — говорит Миша. — Система может накрыться.
— Держим курс, — отвечает Коля.
— Я серьезно! Корпус раздувает, клапаны шипят! Еще чуть-чуть — и мы сваримся в собственном поту!
— Значит, сбросим. Но только по моей команде.
Эмма произносит — неожиданно тихо:
— А если не по команде? Если просто… отпустить?

Коля не отвечает. Он оценивает показатели, будто пытается взглядом их выровнять. Усталость, которая сидит под ребрами, — не физическая, а какая-то внутренняя, командирская.

Миша потеет. Рубашка прилипает к спине, руки соскальзывают с рычагов.
Он не жалуется — просто делает. Без него все это железо не поедет. Но где-то глубоко, уже зарождается злость.
Не на Колю. Не на Эмму. На саму задачу.

Миша садится на пол. Говорит, что сломался. Самому себе, будто ему все равно, услышат ли.

— Может, ну его, — говорит он, — давай просто посидим минуту.

Коля не поднимает головы:
— Я кажется знаю, куда бы ты вписался, если бы не в эту гонку.

— И куда бы?

— В хоккей.

— Что?

— Там можно две трети игры просидеть на лавке, а при победе приз делят на всех.

Миша усмехается, не глядя:
— Звучит заманчиво.

Эмма вытирает лицо. Волосы прилипли ко лбу. В ней все клокочет: хочется материться, плакать, обниматься, бросить все к чертям. Она чувствует этот поток, как эмоцию, которую больше нельзя держать в себе.
— Слушай, Коль, — произносит она медленно, — а ведь если бы не ты, я бы уже остановилась.
— Потому и не я, — отвечает он.
— Что?
— Это я должен не останавливаться. Вы можете. Я — нет.

Он не повышает тон, не смотрит на них. Просто говорит. И в этой сухой фразе больше человеческого, чем во всех его командах за день.

На отметке «шестнадцать» корпус начинает подрагивать. Миша ловит вибрацию руками, как механик, который давно понимает машину лучше, чем себя. Он знает: если сильно напрячься, треснет не металл — он сам. Но и не тянуть нельзя. Он — опора. Он — мышцы этой миссии.

— Все нормально, — бормочет он себе. — Пока двигаемся.
Коля слышит, но не мешает.
Он знает: иногда важно дать машине поругаться. Хороший способ не сойти с ума.

Семнадцатый километр — как вязкое болото. Эмма пытается вдохнуть, но кислород словно не доходит до легких. Эмоции перестают быть пестрыми — остается одна, простая: усталость жить в вечной динамике. И все же в какой-то момент она поднимает голову, глядит на обоих и говорит:
— Вы чувствуете? Мы все еще движемся.
— И что? — бурчит Миша.
— А то, что это — чудо.
Он фыркает.

Коля отвечает после паузы:
— Это не чудо. Это работа.
— А работа без чуда бывает? — мягко спрашивает она.
Он не знает, что ответить.

На восемнадцатом километре начинается «турбулентность». Не сильная, но раздражающая — словно кто-то снаружи решил подбросить мелких камней. Миша реагирует первым:
— Опять кто-то снаружи.
— Система?
— Или тот… кто дышит.
Эмма произносит мягко, как будто боится спугнуть момент:
— Он с нами. Я чувствую.
— Ага, это тонкая женская интуиция, спасибо что не логика, — отмахивается Миша.
Но сам ловит себя на том, что ждал этого ощущения — будто кто-то рядом.

Вдруг корпус снова содрогается. На мгновение кажется, что все остановилось. И потом — резкий выдох. Шипение. Сброс давления.

Миша закрывает глаза.
— Слава богу.
Эмма вздыхает.
— Это не бог. Это просто… человек, который тоже устал.
Коля сосредоточен на панели. Цифры скачут, затем выравниваются.
— Главное, что он до сих пор не остановился.
— Кто? — спрашивает Миша.
— Неважно, — отвечает Коля. — Просто не будем мешать.

Девятнадцатый километр. Система снова ровная, износ чуть меньше 50%. Пот, соль, жар — фирменный коктейль марафонца. Только не пытайтесь повторить. Коля в собственных мыслях. Он не знает, почему, но чувствует: если он остановиться, то шансы тронуться минимальны.

«Вот так, — думает он. — Это и есть моя работа. Быть тем, кто не отпускает, пусть другие тормозят и ломаются.»

Эмма чувствует его напряжение и шепчет:
— Командир, ты… живой?
— Пока да.
— Я просто… спасибо.
Он кивает. Без слов.

Миша подводит итог сухо:
— Корпус держится. Давление в норме. Продолжаем.
— Отлично, — говорит Коля. — Тогда готовьтесь. Следующий этап будет длинным.

Эмма поднимает бровь:
— Длиннее чего?
— Длине чем хотелось бы, а так, еще столько же — отвечает он.

И все. Никакой драмы. Просто трое внутри гудящего механизма, который больше не чувствует разницы между теплом и болью.
Просто трое, которые продолжают идти, каждый — по своей линии ответственности, даже если сами об этом не догадываются.

Коля — потому что должен.
Миша — потому что может.
Эмма — потому что верит.

А вместе они — кто-то, кто все еще не остановился.

ГЛАВА 25000. Дозаправка

Двадцать позади. Если бы у них был календарь и сентябрь — можно было бы перевернуть страницу. Но есть только курс, пульс и пот.

В рубке стало тише, чем должно быть. Даже гул ядра перешел в низкое, ленивое урчание — будто сама система взяла короткий отпуск, чтобы отдышаться.

Миша проверяет приборы.
— Давление стабильное, — докладывает он. — Но я бы не расслаблялся. После штиля всегда кто-нибудь чихнет.
— Пусть чихает, — отвечает Коля. — Держим темп.
— Мы держим его уже два часа, — бурчит Миша. — Корпус не из титана, а из мяса.
Эмма усмехается:
— Ты говоришь, будто это плохо.
— Это не плохо, — огрызается он. — Это просто больно.

Она тянется к окну и смотрит в поток. Впереди — новые экипажи. Кто-то уже сбавил ход. Кто-то вообще встал. Все больше «развалившихся» систем.

— Командир, — тихо говорит Эмма, — у нас топливо.
— Сколько?
— На десять километров, если не экономить.
— Тогда экономим.
— А если не хватит?
— Ну, тогда по инерции, — отвечает он.

На двадцать первом километре начинается новая зона дозаправки. Шум усиливается, будто все разом решили поговорить, вдохнуть, пошутить, а кто-то еще и побрызгать изотоником в лицо.

Вдоль трассы — ряды добровольцев с капсулами, стаканами, кусками чего-то блестящего.
Миша щурится:
— Вижу гели. Бананы. Соленые огурцы.
— Это не меню, это засада, — сухо комментирует Коля.
Эмма тянет руку:
— Но мы же можем взять чуть-чуть? Просто… попробовать.
— Если сбавим, придется нагонять. Это хуже.
Миша хмыкает:
— А я вот бы взял огурец. Для души.

Они проходят первую линию. Потом вторую. Толпа становится плотнее, как жидкость, в которой каждая молекула ищет место. Кто-то спотыкается, кто-то останавливается прямо перед ними.
Миша ругается:
— Да вы же… эти жертвы энтузиазма!
— Тише, — спокойно Коля. — Обходим.
Эмма хлопает по панели:
— Давайте хоть один стакан! Ну пожалуйста!
— Эмма…
— Я все рассчитаю!
И, не дождавшись ответа, тянется наружу.

Прохладная капля падает на пол. За ней вторая.. Звук — чпок — и по рубке прокатывается аромат сладкой химии. Миша ругается — кажется, и правда стало легче.

— Видишь, — улыбается Эмма, — я же говорила: энергия вокруг нас.
— Энергия какая-то липкая, — бормочет Миша. — Но ладно, пусть будет.

Дальше идет участок, где толпа становится плотнее. Сотни голосов. Чужие выкрики прорываются сквозь герметичность рубки, будто радио внезапно поймало эфир другого мира.

«Давай! Держись!»
«Ты сам это выбрал!»
«Ты быстрее, чем Wi-Fi в Лужниках!»

Эмма замирает.
— Они говорят нам?
— Они говорят всем, — поправляет Коля.
— Но почему именно сейчас слышно?
— Потому что мы начали уставать и отвлекаться, — тихо отвечает он.

Миша оглядывается, будто кого-то ищет.
— А ведь, может, эти голоса — это не снаружи, а изнутри? От тех, кто когда-то был… на нашем месте?
Эмма улыбается:
— Ты становишься философом.
— Я становлюсь старым.

Коля не вмешивается. Показатели на панели чуть выросли.

На двадцать втором километре система теряет согласованность. Не ломается — просто становится непослушной. «Корабль» как будто хочет свернуть.
Миша удерживает.
— Командир, левый привод сам тянет.
— Не мешай, — говорит Коля. — Может, он знает дорогу.
— Если он знает дорогу, пусть объяснит нам, как добраться целыми.

Эмма прикладывает ладонь к стене:
— Он нас ведет.
— Опять этот «он»? — раздражается Миша. — Может, наконец расскажешь, кто это?
Она улыбается загадочно:
— Просто поверь. Это кто-то, кто идет рядом.
Миша фыркает:
— Если этот кто-то сейчас еще раз включит подъем, я лично выйду и…
— Не выйдешь, — обрывает Коля.

Двадцать третий километр. Ветер становится прохладнее. Миша массирует плечо.
— Слушай, Коля, я понимаю, ты командир и все такое, но может… чуть-чуть сбавим? На пару единиц.
— Нет.
— Даже не обдумал?
— Уже обдумал.
— Ты железный, — резюмирует механик.
— Нет, просто не имею права.
Эмма кивает:
— Он не из железа. Он из намерения.
— Из чего-из чего?
— Из того, что тянет вперед, когда все остальное хочет лечь.

Миша замолкает. Иногда проще не спорить с поэтическими диагнозами.

На двадцать четвертом километре их догоняет группа. Молодые, быстрые, свежие. Проходят, будто ветер.
Эмма провожает взглядом:
— Как красиво летят.
Миша напрягает скулы:
— Пусть летят. Мы — по своему плану.
Коля только шепчет:
— И наш — не хуже. Наш — опытней.

Он смотрит вперед. Пульс стал громче.

Эмма делает серьезное лицо:
— Кажется, я начинаю понимать.
— Что именно?
— Что мы — не совсем управляем. Нас как бы несут.
— Не спеши с выводами, — тихо отвечает он.
— Но если это правда, — шепчет она, — то тот, кто снаружи, бежит, как мы. Просто… на другой стороне рубки.

Коля молчит. Миша молчит. Весь мир будто слушает, как что-то большое и живое продолжает дышать.

Двадцать пятый километр. Ни геля, ни огурцов, ни толпы. Только пустой ровный путь.
Миша зевает и говорит:
— Вот она, настоящая работа. Без аплодисментов, без зрителей, без дурацких лозунгов.
Коля кивает:
— Именно. Это и есть половина миссии.
— А вторая половина скоро?
— Сразу когда поймешь, зачем прошел первую.

Эмма выпрямляется. Они двигаются дальше. Ровно. Ритм стабилен. Еще не финиш. Уже не старт. И в этой ровности появляется появляется тревожный покой — будто всё идеально, но ненадолго.

ГЛАВА 30000. Ложные цели

Промзона - середина между «кайфом старта» и «адом тридцатки»! Такое ощущение, будто кто-то невидимый плавит окружающее пространство и одновременно подсыпает внутрь пыли — мелкой, едкой, от которой хочется моргать чаще.

Миша ворчит:
— Песок в фильтрах. Все забивается. Датчики жжет.
Коля отвечает безэмоционально:
— Это жара. Просто жара.
— Просто жара — это когда корпус греется, — бурчит механик. — А у нас уже мозги плавятся. У нас опять перегрев.
Эмма улыбается:
— Не называй это перегревом. Это энергия. Мы просто горим.
Миша фыркает, оттягивает ворот комбинезона:
— Энергия, ага. Это вам не «Марафоны желаний».

— Что?
— Да ничего. Просто железо плавится — вот и вся визуализация.

Коля не вмешивается. У него внутри идет другая борьба. Он чувствует, что начинает тяжело дышать, но не готов в этом признаться. Командир не имеет права уставать первым. Если он выдохнется — они рассыплются. Если он сбавит — остановятся. И это страшнее любой боли.

На двадцать шестом километре по внешнему экрану начинают пролетать яркие всполохи — как метеоры.
Эмма подается вперед:
— Смотрите! Сверху падают искры!
Миша хмурится:
— Это лед, девочка. Кубики. Их швыряют из зон охлаждения.
— Лед?! Настоящий?
— Самый что ни на есть.
Коля тихо произносит:
— Охлаждение системы. Сброс температуры.
— Так красиво… — шепчет Эмма. — Как благословение.

Один кусок льда ударяет по корпусу, второй — проскальзывает по обшивке сзади, вдоль всей оси. На секунду воздух становится холодным, резким, почти освежающим.
Миша довольно вздыхает:
— Вот. Так-то лучше.
— Это подарок, — уверенно говорит Эмма.
— Это замерзшая вода, — отвечает Коля.
— Иногда разницы нет, — улыбается она.

Через пару минут начинается очередной поток бегущих. Некоторые — странные. Впереди по курсу движется нечто огромное и зеленое — с хвостом и короткими лапами. Рядом — кто-то желтый, цилиндрический, и, кажется, в очках.
Миша таращится:
— Это что за зверинец?
Эмма в восторге:
— Это динозавр! А за ним — Миньон!
— Командир, — хрипло говорит Миша, — у меня серьезный вопрос: мы еще в реальности?
— Мы в миссии, — отвечает Коля. — Все остальное — детали.

Они пробегают мимо.
Эмма с восхищением в голосе:
— Они же безумцы! В таких костюмах — на таком солнышке!
— Каждый сходит с ума по-своему, — бурчит Миша. — Мы вот разговариваем с двигателем.
— Мы не безумцы, — фыркает она. — Мы вообще-то экипаж.
— Сейчас это почти синонимы, — тихо вставляет Коля.

Прямо по курсу появляется объектив — серый, жилистый, с блестящим глазом, как у старого дрона.
Ловит ракурс, щелк — вспышка.

— Неопознанный разведчик! — Эмма уже тянется к аварийной заслонке. — Плюнуть в него, что ли?
— Отставить, — спокойно говорит Коля, — пусть снимает.

Разведчик подмигивает Эмме:
— Ну что, макароны все вчера съели?

— Это что сейчас было? — моргает Миша.
— Психологическая диверсия, — отрезает Коля.
Эмма прищуривается:
— А мне понравился. У него блеск в глазах правильный. Ему бы щепотку безрассудства — и прописать в экипаже.

На двадцать седьмом километре начинается «размазывание времени». Каждая минута растягивается. Пульс ровный, но ощущение, как плавание в вязком сиропе. Коля сосредоточен. Он не думает. Он считает. Три вдоха — два выдоха. Пять шагов — одна мысль. Мыслей становится все меньше.

Миша проверяя показания:
— Командир, тяга падает.
— Стабилизировать.
— Не выйдет. Мы на пределе.
— Значит, держи до конца.
— Сколько еще?
— Не знаю.
— А если развалимся?
— Тогда узнаем, сколько было «до конца».

Эмма молчит. Не спорит, не шутит, не смеется. Просто дышит. С каждым выдохом будто отпускает часть эмоций, пока не остается пустая, но спокойная оболочка. Ее зрачки стеклянные, но в них — странная сила.
Коля замечает и шепчет:
— Не гаси свет.
— Какой свет?
— Свой.

Она кивает, и из уст ее вырывается короткий смешок.
— Кажется, я схожу с ума.
— Это почти штатный режим, — отвечает Коля.

На двадцать восьмом километре Миша начинает сбоить. Вроде гребет, но как будет через бетон.
— Командир, — тяжело говорит он, — у нас перегрузка в левой секции.
— Корректирую.
— Я не про панели. Я про себя.
Коля не отвечает.
Миша шепчет:
— Я реально не чувствую ног.
— Ноги не нужны. Работай руками.
— Что?
— Двигай руками.
— Ты издеваешься?
— Нет. Просто так делай.
Миша обреченно поднимает руки и начинает ими махать — будто гребет.
И вдруг что-то срабатывает. В груди становится легче, дыхание выравнивается.
Он хрипло смеется:
— Ну ты даешь, командир. Откуда знал?
— Неважно! Главное — работает.

Эмма поднимает голову:
— Видишь? Он помогает.
— Кто?
— Тот, кто снаружи. Он слышит нас.
Миша фыркает:
— Если он и слышит, пусть подкинет вентилятор.
Коля произносит сухо, но с какой-то странной уверенностью:
— Он слышит. Просто не все сразу.

На двадцать девятом километре солнце давит сверху, как тяжелый груз.
Коля идет. Не думает. Просто идет. Чистый механизм. Но в этом механизме уже не холодная логика, а что-то вроде тихого упрямства.

«Я не могу бросить.
Даже если бы хотел — не могу.
Если остановлюсь я — остановятся они.
Если остановятся они — конец гонке».

Миша уже почти не разговаривает. Только ругается шепотом, механически проверяя датчики. Эмма то смеется, то плачет, но теперь — тихо, будто сил не осталось даже на хороший всхлип. И все же, когда на горизонте появляется табло «30.0», они все трое вдруг выпрямляются. Не потому что легче. Потому что видят цифру.
Цифра — это цель. А цель — это жизнь.

Эмма шепчет:
— Мы все еще здесь.
Миша фыркает:
— Куда ж мы денемся.
Коля кивает, и впервые за все время в его голосе звучит тепло:
— Дальше — стена.
— А за стеной? — спрашивает Эмма.
— Посмотрим, если дойдем.

Он нажимает кнопку фиксации курса.
На экране мигает строка:
«30.0 — СИСТЕМА ФУНКЦИОНИРУЕТ»

И в этот момент они все трое чувствуют: снаружи кто-то делает вдох. И этот вдох — их.

ГЛАВА 35000. Стена

Тридцатый километр остался позади, и внезапно каждый метр стал как через сопротивление. Свет — тусклый, мутный, будто кто-то выкрутил контраст. Рубка превращается в горячую капсулу, где нет ни прошлого, ни будущего.

— Давление падает, — сипит Миша. — Я теряю тягу.
— Это не давление, — отвечает Коля. — Это энергия. Она перераспределяется.
— Да чтоб она провалилась, эта энергия, — хрипит механик. — У меня движок почти кипит.
— Нормально, — спокойно говорит Коля. — Никто не обещал что будет легко.

Эмма молчит. Она сидит, обхватив колени, и глядит куда-то в одну точку. В глубине все горит. Не вспышка, а остаточное пламя — стабильное, как аварийное питание.

— Эмма, — говорит Коля. — Ты со мной?
— Не знаю.
— Это ответ?
— Это честно.

На тридцать первом километре впервые за все время возникает мысль — не «Тяжело», не «Жарко», а «Зачем?».
Она прорывается, как помехи в радио.
— Командир, — хрипит Миша, — а может… ну его?
— Что — его?
— Все.
— Не можем.
— Можем. Просто скажи, что все, и выключим системы.
— И потом?
— Потом — отдых.
— Потом — пустота, — тихо говорит Коля. — Мы не для этого стартовали.

Эмма поворачивает голову:
— А для чего?
— Чтобы узнать, где предел.
Она усмехается:
— Здесь.

На тридцать втором километре начинается «отключение зрения». Не буквальное — просто мир будто теряет фокус. Коля видит только курсор перед собой. Миша — только рычаги и цифры. Эмма — только собственные ладони.

Голоса снаружи стали тише. Толпа исчезла. Теперь — только ритм, тяжелый, медленный.

— Командир, — шепчет Эмма. — Кажется мы тонем.
— Мы не тонем. Мы управляемо погружаемся.
— Какая разница?
— В первом случае — конец. Во втором — шанс.

Тридцать третий километр приносит «Стену». Не буквально, конечно. Но Коля видит ее — серый, ровный бетон, без трещин. Она не впереди. Она внутри. Не перепрыгнуть, не обойти, не взорвать.

— Миша, статус?
— Система отказала в левой секции. Я компенсирую правой.
— Эмма?
— Мотивация на нуле.
— Подними хотя бы до одного.
— Не могу.
— Ещё шаг — и сможешь.

Он сам едва дышит. Каждый вдох — усилие. Каждый выдох — битва. Сердце стучит, как двигатель, работающий без масла.

На тридцать четвертом километре Миша ломается. Не вслух — по-тихому. Просто перестает реагировать. Руки все еще на рычагах. Остальное — замерло. Коля чувствует это сразу.
— Миша.
Тишина.
— Миша!
Ответа нет.

Коля тянется к нему, трясет за плечо.
— Держись!
Никакой реакции.
Механик — как выключенный.
Эмма тихо спрашивает:
— Он выгорел?
— Нет. Он просто ушел в себя.
— Как ушел, так и вернется.

Коля смотрит на панели. Скорость падает. Темп рушится. Он понимает, что если сейчас не вмешается — миссия закончится.

Он встает. Напряженный. Решимость, без слов и жестов.
— Слушайте меня.
Эмма пытается сфокусироваться.
— Мы продолжаем.
— Зачем?
— Неужто ты хочешь проходить это еще раз?

Он говорит это не им — себе. И с каждым словом, будто, что-то щелкает.

Эмма поднимает руки и шепчет:
— Он возвращается.
— Кто?
— Миша.
И правда — механик шевелит пальцами. Плечами. Выдыхает.
— Черт. Я жив.
— Добро пожаловать обратно, — говорит Коля.

Тридцать пятый километр — как рассвет после долгой ночи. Не легче, но светлее. Корабль дрожит, но держится. Рубка притихла. Даже свет стал тяжелым — будто и он выдохся.

Миша сидит, опустив голову. Эмма не шевелиться. Коля задумчиво уставился в дисплей и, затем тихо произносит:

— Самое время для мотивации.

Миша морщится:
— Для чего?

— Для того, что включают, когда уже нечего включать.
— Ты о музыке?
— О вере, выраженной в децибелах.

Эмма тянется к консоли. Из динамиков, сквозь треск, вырывается знакомый голос:

«Знаешь ли ты, вдоль ночных дорог…»

Пару секунд все молчат. Миша поднимает глаза, будто его только что обидели лично:
— Ты серьезно? Под это можно засыпать, а не финишировать.
И почему фанаты «Спартака» рыдают под эту балладу?

Эмма улыбается:
— Потому что страдать под неё удобнее. Поддерживает концепцию клуба.
— Мы тоже страдаем, — говорит Коля, — но ускориться это не помогает.

Эмма молча нажимает следующую кнопку. Рубку пронзает гитарный рифф.

AC/DC — Highway to Hell.

— Вот это я понимаю, — оживает Миша, — хотя бы честно: «Дорога в ад».
— В нашем стиле, — отвечает Коля.
— И с характером, — добавляет Эмма.

Они переглядываются.
Коля командует:
— Громкость — на максимум.

Музыка бьет по корпусу, как удар дефибриллятора. Стрелки дергаются.
Миша хлопает по пульту. Эмма подпевает. Коля отстукивает бит ногой в такт барабанам.

Ритм возвращается. Они снова идут. Через стену.

Эмма замирает.
— Я думала, это конец.
— Это и был конец, — отвечает Коля. — Но мы его прошли.
— А дальше что?
— Не знаю.

На дисплее мигает короткая строка:
«35.0 — СТЕНА ПРОЙДЕНА»

Он усмехается, сипло, но искренне:
— Я бы написал: «Треснул, но не сломался».
Эмма добавляет:
— Или «Бежим дальше, пока не поймем зачем?»
Коля кивает:
— Хорошая надпись. Запомни. На финише повторишь.

Они не знают, как выглядит финиш. Но знают, что снаружи кто-то дышит тяжелее, чем раньше. И что этот кто-то — не сдается. И значит, они тоже не могут.

ГЛАВА 40000. Дегидратация

После «стены» мир не стал добрее. Он просто перестал сопротивляться. Как будто Вселенная сказала: «Ну ладно, раз вы все еще двигаетесь — смотрите, что будет дальше».

Солнце давит, ритм равномерный, почти гипнотический. Миша дышит громко, будто у него в груди компрессор. Эмма снова начала что-то напевать без мелодии, просто чтобы не молчать. Коля на своей траектории, лицо каменное, взгляд — туда, где должен быть «финиш».

На тридцать шестом километре — новый пункт дозаправки.
Толкотня. Крики. Волонтеры машут стаканчиками.

— Пункт питания, — докладывает Миша, как робот.
— Не останавливаемся, — отвечает Коля.
— Но я же могу взять один, просто для…
Он не успевает закончить: в раскрытую створку ему суют стакан.
Холодный. Прозрачный.
Миша хватает на автомате, вливает в себя — и замирает.

— Коля… — сипло произносит он.
— Что?
— Это не вода.
— В смысле?
— Это… водка!

На секунду в рубке — пауза. Эмма срывается на истерику, смех превращается в кашель.
— Господи! — орет она. — Даже здесь найдется кто-то, кто подольет топлива не в тот бак!
Миша тоже кашляет, морщится.
— Обожгло все внутри.
— Водка стерилизует мораль, — серьезно говорит Коля.
— Да я сейчас стерилизую Вселенную! — хрипит Миша и, смеясь, добавляет: — Где мой огурец, когда он так нужен!

Эмма трет лицо:
— А я вот вспомнила, как в прошлый Новый год пила шампанское из пластикового стакана…
— И? — спрашивает Коля.
— И вот оно — дежавю! Только без блеска и нужды делать вид, что всё в порядке.

Коля не улыбается, на лице мелькает что-то похожее на человеческое тепло.
— Ладно. Питьевой эпизод считаем завершенным. Дальше едим и пьем воздух.

На тридцать седьмом километре у них начинаются галлюцинации «со смыслом». Эмма уверена, что видит болельщиков с плакатами:

«Эта боль — временная, финиш — вечен!» и опять
«Ты сам это выбрал!»

Миша бурчит:
— Спасибо, капитан очевидность.
А потом вдруг добавляет:
— Но, знаешь… может, и правда я сам. Кто ж еще.
Эмма кивает:
— Все всегда сам. Просто иногда рядом кто-то протягивает не тот стакан.

Коля молчит. Он слушает, как такт ядра начал сбиваться. Каждый третий удар — с перебоем. Он знает: если сейчас им расслабиться — нужно будет все начинать заново. Но он не орет, не командует.
Он просто говорит:
— Держимся. Осталось чуть-чуть.

Тридцать восьмой километр встречает их как старый знакомый. Ветер усилился, корпус вибрирует. Миша матерится на через шаг.

Эмма закатывая глаза:

— Я чувствую себя перегревшимся конденсатором, на который всё еще подают напряжение.

— Просто держи заряд, — отвечает Коля.

— А ты кто?

— Я — предохранитель. Тот что пока не сгорел.

На тридцать девятом километре они все трое будто перестают быть собой. Миша работает по инерции. Эмма поет что-то бессмысленное. Коля ведет без команд.

Снаружи шум толпы — как далекий прибой. И где-то между этим шумом снова слышен тот самый звук — вдох и выдох. Глубокий, человеческий. Тот, кто бежит снаружи, дышит в такт с ними. И теперь они это понимают.

К сороковому километру Коля почти не чувствует себя.
Он — ритм, а не тело.
Он — действие, а не мысль.
— Осталось два, — шепчет Миша.
— Осталось вечность, — отвечает Эмма.
Коля вытирает пот:
— Что осталось, все наше.

На панели загорается строка:
«40.0 — ВОДКА ОБНУЛЕНА. СИСТЕМА В СОЗНАНИИ».

Миша хрипло усмехается:
— Ну что, теперь точно без огурцов?
Коля кивает:
— До финиша — только воля.
Эмма тихо добавляет:
— И чуть-чуть удачи. Без нее безумие плохо работает.

ГЛАВА 42195. Финиш

Сороковой остался позади. Два километра. Каких-то два. И все же — именно они тянутся, как две бесконечные зимы, две жизни, два чужих сна.

Приборы на последнем издыхании. Миша хрипит, руки дрожат, но все еще держит рычаги — из упрямства, из привычки, из какой-то странной веры, что «если я отпущу, рухнет мир». Эмма сидит, прикусив губу, взгляд застыл в пустоте — как у тех, кто пытается понять, есть ли жизнь по ту сторону усталости. Коля молчит. Он больше не командир, не воля, не мозг. Чистый рефлекс.

На сорок первом километре они видят арку. Далеко, еле различимо — что-то вроде портала, тонкого светлого шва между реальностями.
Но добраться до него кажется невозможным.

— Командир, у нас все, — резюмирует Миша. — Давления нет, топлива нет, даже ругаться уже нечем.
— Когда будет вообще все, сделаем как в Терминаторе 2, — говорит Коля.
Миша слабо усмехается:
— Спасём Джона Коннора?
— Нет. Найдём резервный источник питания.

Эмма смотрит вперед.
— Красиво, — шепчет она. — Больно, но красиво.
— Это потому что уже нечем чувствовать, — бурчит Миша.
— Если бы это было кино, сейчас был бы крупный план и пафосная музыка, — тихо говорит Коля.

За четыреста метров до финиша все начинает ломаться. Не в технике — в восприятии. Каждый шаг становится отдельным миром. Каждый вдох — коротким взрывом. Миша видит вспышки света, Эмма — тени людей, Коля — только цифры.

Толпа орет. Но они не слышат. Пространство сжимается в узкий тоннель, ведущий к свету. Сердцебиение переходит в гул — чистый, частотный, почти музыкальный.

Сто метров. Пятьдесят. Десять.

— Держись, — шепчет Эмма. — Мы почти…
И вдруг — ничего. Ни света. Ни звука. Только тишина. Та самая, из которой все начиналось.

Панели гаснут. Механизмы замирают. Тело «корабля» перестает вибрировать.

Коля поднимает глаза. Перед ним — ровная белая плоскость. Без цифр, без показаний. Он делает вдох.

— Все, — произносит он. — Миссия завершена.

Эмма улыбается сквозь усталость:
— И что теперь?
Миша хрипло отвечает:
— Пьем.
— Живем, — говорит Коля.

Снаружи — базар. Громкий, человеческий. Воздух дрожит от аплодисментов и криков. Кто-то смеется, кто-то плачет.

И снова — дыхание. То самое, которое они слышали все это время.
Сбитое. Глухое.

На трассе, между сотнями финишеров, человек с растрескавшимся губами и пустым взглядом делает последний шаг. Его ноги дрожат, тяжелая одышка, на голени — след от старой травмы. Он пересекает финиш. И останавливается.

Все.

В этот миг, внутри него — где-то глубоко, в темноте, в пульсирующем сердце — внутренний экипаж сидит молча.
Три фигуры. Коля. Миша. Эмма.

Они не говорят. Просто слушают, как снаружи кто-то тяжело дышит и улыбается.

Эмма шепчет:
— Мы это сделали.
Миша отвечает:
— Мы, вообще-то, выжили.
Коля кивает.
— А теперь — перезагрузка.

И они медленно гаснут, оставляя после себя только химический запах напоминающий горелую пластмассу и легкий гул. Ровный, спокойный. Похожий на сердцебиение.

«MISSION COMPLETE — 42.195 СИСТЕМА СТАБИЛЬНА»

ЭПИЛОГ. После миссии

Он сидит на бордюре. Просто сидит. Согнувшись, без мыслей и без смысла. Руки дрожат, ноги не слушаются. Тело будто из резины — мягкое, бесполезное. На шее — медаль. Тяжелая, холодная, пока что чужая.

Свет размазан. Все вокруг движется медленно, как во сне: волонтеры машут бутылками воды, кто-то смеется, кто-то стонет, кто-то звонит домой и кричит: «Я добежал!»

Он не звонит. Чтобы говорить, нужны силы и эмоции: первые остались на тридцатке, вторые — размазаны по двум последним километрам.

И где-то в глубине, там, где обычно тихо, вдруг возникает колебание. Сначала едва заметная, потом все отчетливее — как работающий мотор, который все еще не выключили.

— Прием, — говорит голос из темноты.
— Слышу, — отвечает другой.
— Мы на месте?
— На месте.
— Потери?
— Два кило веса, литр пота и еще желание делать так ещё раз, куда-то пропало…

Он улыбается. Маленькая, почти незаметная улыбка. Даже губы не шевелятся.

В голове мелькают образы: Брутал Миша, усталый, с руками в мазуте, вытирающий лоб. Истеричка Эмма, смеющаяся сквозь слезы. Суровый Коля — спокойный, прямой, с тем самым лицом, которое всегда нужно «держать».

Они сидят где-то глубоко, в полутьме, глядят на мигающую надпись: MISSION COMPLETE.

Они молчат. Им не нужны слова. Слова — для тех, кто снаружи. Он делает вдох. И выдох. На мгновение слышит, как это дыхание отзывается эхом — тремя короткими ударами.

Тук. Тук. Тук.

Сознание возвращается. Он встает. Медленно. С трудом. Ноги — деревянные, голова — пустая, но в груди вдруг становится легко. Не от победы. Просто система перешла в режим покоя.

Оглядывается. Толпа. Лица. Смех. Слезы. И он, среди них — просто человек, который добежал.

Без героизма, без триумфа. Просто сделал то, что обещал. Сам себе.

На запястье мигают часы: 3:56:04. Он смотрит на цифры и усмехается. Из четырех!

«Сорок два километра, сто девяносто пять метров.
Все, что нужно, чтобы встретиться с собой».

Он идет шатаясь. На лице — улыбка, на губах — соль. Но где-то внутри команда уже переговаривается:

— Командир, каковы приказы?
— Перезагрузка.
— Цель?
— Следующий старт.

И короткий смех Эммы:
— Только в этот раз без водки!

Он улыбается. Пульс есть — значит, экипаж не сдался. А все остальное — подготовка к следующему старту.

В РОЛЯХ

Командир КОЛЯ (Воля) — Константин Хабенский
сдержанный, выгоревший, но тот, кто всегда держит курс.
Человек, у которого даже шаг звучит как приказ самому себе.

Механик МИША (Мышцы) — Павел Деревянко
вечно злой, потный, матерящийся, но именно он тащит корабль, даже когда остальные уже «ушли в философию». Плоть, которая думает гаечным ключом.

Штурман ЭММА (Эмоции) — Светлана Ходченкова
хаос с глазами цвета шампанского. То плачет, то ржет, то включает систему дофамина, то впрыск адреналина, не зная, где кончается вдохновение и начинается истерика.

Для тех, кто бежит не «ОТ», а «РАДИ».