Три руки и три ручки

Жил-был человек, и было у него три руки. Две — обыкновенные, плечевые, загорелые и шершавые от работы, пропахшие древесной смолой и лаком. А третья была его особенностю.

Росла она не из задницы, как злословили злые языки, а чуть повыше, в самом основании копчика, и была удивительно симметричной: два больших пальца, два указательных, а ось симметрии проходила по безупречно прямому среднему пальцу.

В детстве, оставшись один, он мог часами разглядывать её в зеркале, сжимая и разжимая ладонь, поражаясь её нелепости и своему странному чуду. Вилять ею, как хвостом, не получалось, но он научился приветливо помахивать ею из-за спины. Или выразительно показывать идущим сзади свой «средний палец» — это открытие случилось ещё при трёхколёсном велосипеде. С тех пор он с велосипедом не расставался. А вот машин с дыркой в сиденьях для него так и не придумали, и сидеть в них было мучительно неудобно.

Две его «верхние» руки делали всё из рук вон плохо, вечно норовили что-нибудь уронить или не туда нажать. Зато средняя жила своей жизнью — мудрой и уравновешенной. Она была его опорой в буквальном смысле.

Он работал столяром. Две руки пилили, строгали, забивали гвозди, а третья, упираясь в верстак, принимала на себя тяжесть тела, даруя ему невероятную устойчивость. Солнечный луч, пробивавшийся сквозь запылённое окно, заливал золотом три работающие тени.

— Эх, Три-Рук, тебе бы не ящики тут колотить, а в цирке греметь под фанфары! — раздался из дверного проёма хриплый голос.

На пороге, перегородив собой свет, стоял сосед-дальнобойщик. — Или в охрану. Представь: ночь, ты на посту. Вор тянется к твоему стволу — хвать! А ты его другой рукой, которой он и не ждал! Ха-ха!

Герой наш не поднял глаз, продолжая водить наждаком по кромке доски. Третья рука чуть сместила упор.

— Пистолет не вырвет, — тихо согласился он. — А вот полку для книг — запросто. Держи, — он протянул соседу только что сделанную деревянную полочку. — Твоей жене на прошлой неделе потребовалась. Мебель тоже кому-то делать надо.

Девушкам его третья рука нравилась, он это чувствовал по их смущённому, заинтересованному смеху. Они могли робко потрогать её на свидании, но стеснялись и всегда дотрагивались до «нормальных» рук.

Их пальцы были тёплыми и быстрыми, как птички, и никогда не задерживались надолго. Ни одна из них не осталась. Он и не злился, просто решил, что его предназначение — в молчаливой беседе с деревом, в стуке молотка и в свисте ветра на велосипедном спуске.

Зато дети его обожали.

— Дядь Три-Руки, дай то, краснобокое, на самой макушке! — неслось из-под густой яблони.

Он ловко взбирался на устойчивую развилку, и его тело обретало давно отточенное равновесие: две руки тянулись к спелым плодам, а третья, задняя, обвивала сук, сроднившись с шершавой корой. Он был похож на странного древесного духа, трёхрукого хранителя сада.

— Лови!

Он не просто бросал яблоки. Он запускал их вниз по сложной траектории, чтобы они мягко катились к ногам детей, а не бились о землю. И пока те хлопали и смеялись, он на мгновение замирал, и его третья ладонь, не выпуская опоры, легко-легко шевелила пальцами в такт ветру — его собственное, никому не видимое прощание.

Так бы всё и продолжалось, если бы однажды на площади не появился торговец разными диковинками. Воздух заиграл ароматами пряностей, старого дерева и далёких стран.

Среди свистулек, часов с кукушками и пёстрых тканей его взгляд зацепился за один предмет — зонт. Но не простой. С тремя ручками, расходящимися из одной точки, словно лучи.

— Это что за диво? — не удержался он.

— А это зонт против ветра, — голос торговца звучал как задумчивый шёпот. — Держи сразу тремя руками, и никакой ураган не страшен. Но кто ж его удержит-то? Разве что трёхрукий чудо-богатырь из кунсткамеры.

Мужчина улыбнулся про себя.

— Чудо-богатырь? Ну, значит, я. Сам ты из кунсткамеры!

Он расплатился и щёлкнул замочком. Ткань купола распахнулась с упругим шелестом. И тут, будто по сигналу, налетел ветер, завыл, рванул на себя. Но зонт был непоколебим. Он чувствовал его уверенной тяжестью в трёх своих ладонях — и в плечевых, и в той, средней. Зонт был продолжением его тела, идеальной парой. Вокруг зашептались: «Смотри-ка! Да как удобно-то! Вот это придумка!»

Он шёл домой под накрапывающим дождём, и мир впервые не казался ему враждебным. Капли барабанили по натянутому брезенту, создавая уютную какофонию. Он не был больше странным уродцем.

Он был человеком с идеальным инструментом. Вселенная наконец-то подстроила для него одну свою деталь.

Под одним из матовых шаров фонаря, что рассеивали в сыром воздухе тусклый свет, он увидел её. Девушку, которая всегда торговала на рынке травами — мятой, чабрецом, зверобоем. Она стояла, кутаясь в промокший платок, и мелкий дождь безжалостно лупил по её ссутуленным плечам.

— Зонтик забыла? — хрипло окликнул он, останавливаясь.

Она вздрогнула и обернулась. Капли дождя повисли на её ресницах.

— А он у меня всё равно наизнанку выворачивается. Дважды улетал, махнула рукой.

Он замешкался, чувствуя, как кровь приливает к лицу. Затем сделал неловкое движение плечом, и та самая рука, не отпуская центральную ручку, мягко подтолкнула одну из боковых в её сторону.

— Вот... Возьмись. У меня их три, не жалко. И не улетишь вместе с ним, проверено.

Она посмотрела на странную, идеально симметричную кисть, сжимающую главную рукоять, потом — на протянутую ей обычную, шершавую руку столяра, и наконец — в его глаза. И рассмеялась. Не насмешливо, а с облегчением и лёгким любопытством.

— Честно? — её пальцы осторожно прикоснулись к прохладной пластмассе ручки, а затем обхватили её крепче. — Никогда в жизни не держалась так уверенно за зонтик.

Они сделали первый шаг, и их миры смешались под шелест дождя. Пахло мокрой пылью, её травами с рынка и его старым добрым брезентом. Он вёл их твёрдо, чувствуя, как три точки опоры сливаются в одну — нерушимую и целую. А её локоть почти касался его бока, и это было «я здесь, и мне некуда спешить».

— Удобно, — сказала она после паузы, и в её голосе не было смущения, лишь лёгкое удивление. — Я и не думала, что твоя рука может быть такой... нужной.

— А я не знал, что зонтик может быть таким... общим, — ответил он.

Они посмотрели друг на друга, и снова засмеялись. На этот раз вместе.

Дождь лил неделями, как это часто бывает весной. И всё это время они ходили вместе под его большим зонтом с тремя ручками. Он держал его всеми тремя руками, обретая наконец-то свою полную, предначертанную устойчивость.

Она держалась за его локоть, и её пальцы были уже не быстрыми и пугливыми, а твёрдыми и тёплыми.

Люди на рынке перестали называть его «Три-Рук — руки из задницы». Теперь они говорили, кивая на проходящую пару:

— Смотри, вон идёт тот мастер, что придумал зонтик на троих. Удобно, ничего не скажешь.

А он сам про себя знал главное: он нашёл не просто человека, который не боится его особенности. Он нашёл того, кому его третья рука — его странность и его опора — оказалась нужна точно так же, как и ему самому. Чтобы держать общий зонт. Чтобы вместе быть сильнее ветра.