Три страницы реальности

В глубине старинного дома, спрятанного среди узких улочек Монстрёй-сюр-Мер, в тишине ночи, которая казалась почти священной, раздавался еле слышный треск — тонкий, нервный, будто стекло царапали чьи-то несуществующие пальцы. Николас Фламель, привыкший к настороженной тишине своей лаборатории, вскинул голову: звук был неправильным, чужеродным, слишком похожим на предвестие беды.

Он поднялся из-за стола, и его длинная тень качнулась на стене вслед за ним — медленнее, чем следовало бы, словно сама устала от непрерывной работы. Фламель, не замечая этого, сделал несколько быстрых шагов, и в тот же миг воздух над центральным постаментом дрогнул. Магические печати, веками державшие защитный контур, заструились жидким сиянием, словно их оплавляло невидимое пламя. Сначала растворилось одно руническое кольцо, затем второе, и вот уже вся сеть символов потрескалась, разломы на них напоминали тончайшие зеркальные прожилки.

—Нет… — выдохнул он, хотя сердце уже знало ответ.

Постамент был пуст.

Кристалл живой воды, артефакт, который невозможно было украсть без разрушения самого пространства вокруг него, исчез так, будто его и не было. Осталась лишь слабая, холодная дрожь в воздухе — след, который чувствовали лишь те, кто слишком давно жил рядом с магией и понимал её повадки лучше, чем человеческие.

Фламель провёл рукой над растрескавшимся контуром. Магия отползла от его пальцев, как испуганное существо, а затем погасла совсем.

Исчезновение было совершенным.

Слишком совершенным.

Он замер, и в этот миг его тень — резко и откровенно неправильно — дёрнулась на стене, будто пыталась вырваться вперёд, предупредить, поспешить. Фламель медленно обернулся, и выражение ужаса впервые за десятилетия исказило его лицо: маг не боялся смерти, времени или тьмы — но боялся того, что связано с отражениями.

—Он вернулся, — прошептал старый алхимик. — Он идёт до конца.

И он понимал: это был не просто грабёж. Это — продолжение плана, который начался давно, слишком давно. Слишком опасно.

Он рванулся к столу, пергаменту и перу. Рука его не дрожала — годы практики. На тонком листе вспыхивали короткие, холодно выверенные строки, каждая — предупреждение, каждое слово — срочное, без права на ошибку. Он не писал много; Дамблдор поймёт и так.

Когда письмо было готово, Фламель сложил его, прижал печатью, и та вспыхнула мягким голубоватым светом — старый код, известный лишь двоим.

—Альбус, — произнёс он тихо, опуская письмо в магический посыл. — Это началось. И времени у нас почти нет.

Письмо исчезло в золотом вихре света, а Фламель ещё долго стоял, глядя на пустой постамент, где совсем недавно покоился кристалл, способный хранить память воды и силу, которая не принадлежит ни одному миру.

Он знал: от этой ночи многое изменилось. И путь обратного уже не было.

Фламель медленно вошёл в полутёмный зал, где только что схлопнулось пространство магического удара, и остановился среди разрозненных плетений, всё ещё мерцающих в воздухе тусклыми остатками силы. Потоки магии, словно сорванные струны арфы, висели на разной высоте, и каждый из них хранил следы того, кто прошёл здесь раньше — следы неточные, но узнаваемые. Фламель поднял руку, позволив свету соскользнуть с кончиков пальцев, и нити дрогнули, открывая перед ним фрагменты чужой работы: разорванные узлы, намеренно переплетённые петли, точки резонанса, искусственно нарушенные так, чтобы скрыть исходный рисунок.

Но скрыть от него было сложно.

Он опустился на колено, провёл ладонью над расколотым фрагментом кристалла, и в этот момент по стене слева медленно скользнула тень, копируя его жест с запозданием. Затем — ещё одна на противоположной стене. И когда Фламель выпрямился, тени тоже поднялись, соблюдая ту же ненатуральную задержку, словно мир вокруг стал зеркальным залом, где отражения забыли, что должны быть послушными.

Он не оборачивался. В этом не было смысла. Он уже понял, кто стоял за произошедшим.

—Значит, ты всё-таки пришёл и сюда, — выдохнул он почти шёпотом, не для того, чтобы кто-то услышал, а чтобы самому признать очевидное.

Тени дрогнули, будто отвечая.

Фламель провёл взглядом по обугленным линиям на полу, где ещё оставались остатки портального круга, и тут же увидел то, что искал: след снятой защиты, характерный разрыв, отпечаток чужой формулы. Он присел, коснулся пальцами края — и понял окончательно.

Доппельгангер.
Не тот грубый фантом, что создают начинающие алхимики, а настоящий, редкий, почти запрещённый двойник, способный не просто отражать движения, но и копировать мыслительные и магические паттерны. Легенды о таких существах всегда звучали слишком преувеличенными… но, как часто бывало, правда оказывалась куда опаснее.

—Два артефакта он уже забрал, — сказал Фламель вслух, поднимаясь и медленно глядя на то, как тени слегка раскачиваются, будто следят за каждым его движением.

Перед мысленным взором встала Книга отражений, исчезнувшая после первого столкновения. Затем — Зеркало, похищенное в промежутке между двумя историями, настолько искусно, что только немногие знали о пропаже. И теперь — осколки кристалла живой воды, источника силы, к которому редко допускали даже старших магов.

Он сжал пальцы, и свет усилился, отгоняя тени ближе к углам. Они извивались, словно им было больно находиться в настоящем свете, и всё же не исчезали полностью.

—Если он сможет завершить задуманное… — Фламель выдохнул медленно, тяжело, ощущая, как сама мысль об этом заставляет холод расползаться по позвоночнику. — Лондон падёт первым.

Его слова растворились в напряжённой тишине, а тени на стенах замерли, будто прислушиваясь.

И Фламель понял: времени почти не осталось.

Фламель задержал взгляд на погасших остатках плетений, ощущая, как пространство вокруг постепенно возвращается к прежней тишине, но в этой тишине теперь не было покоя — лишь предчувствие надвигающейся беды. Он подошёл к массивному алтарному постаменту, на котором стоял хрустальный сосуд с остатками живой воды. Поверхность жидкости уже не светилась прежним внутренним сиянием, но всё ещё хранила глубинный блеск, будто теплила в себе память о том, чем была секунду назад.

Он наклонился, собираясь оценить степень разрушения структуры, однако прежде чем его ладонь коснулась воздуха над сосудом, вода дрогнула, словно её потревожило дыхание невидимого ветра. На гладкой поверхности медленно появилось движение — не всплеск, не естественная вибрация магии, а чёткая, почти осмысленная рябь, расходящаяся ровным кругом.

Фламель замер.

Рябь усилилась, и поверхность воды, словно становясь зеркалом, собрала свет вокруг себя в тонкую, напряжённую плёнку. Внутри прозрачной глубины проступил силуэт — размытый сначала, как отражение в нетвёрдой памяти, но затем обретающий тревожащую чёткость. Контуры головы, плеч, плавная тень фигуры, неподвижно стоящей где-то по ту сторону реальности… а потом — глаза.

Они блеснули зеркальной сталью, лишённой зрачков, эмоций и человеческого тепла. Отражающие всё. Смотрящие на Фламеля так, будто между ними не было ни воды, ни расстояний, ни законов мира.

Он почувствовал, как по залу прокатывается едва уловимая волна, почти как от магического давления, только куда тоньше, глубже, одновременно похожая на предупреждение и на издевательски ласковое прикосновение. Вода снова дрогнула — не так, как под действием силы, а будто силуэт сам сделал шаг ближе.

И в эту секунду, точно разрезая пространство тончайшей нитью звука, прозвучало одно слово. Оно не принадлежало воздуху, оно даже не родилось в самой воде; оно возникло в голове, будто его вложили непосредственно в сознание.

—Скоро.

Эхо этого слова, лишённое голоса и вместе с тем пугающе живое, вибрировало внутри черепа, как раскалённый шёпот.

Поверхность воды внезапно схлопнулась, и отражение исчезло, словно его никогда не было. Сосуд опять стал обычным — но Фламель уже знал: обычным ему больше не быть.

Он медленно выпрямился, ощущая, как в глубине груди поднимается тяжёлое, холодное понимание.

Время не просто подходило к концу.
Оно было уже на пороге.