Тринадцатая Луна

Оглавление

Глава 1: Прощальный хаос. 3

Глава 2: День Ноля. 8

Глава 3: Понедельник, 1-е. 13

Глава 4: Ритм и Меланхолия. 17

Глава 5: Бунт тринадцатого числа. 21

Глава 6: Тень Луны... 25

Глава 7: Два Дня Ноля. 29

Глава 8: Урожай Времени.. 33

Глава 1: Прощальный хаос

Экран был огромным, холодным и синим, как лед в космосе. На его фоне Леонид Орлов, астроном с тридцатилетним стажем, казался хрупким, почти призрачным. Но его голос, низкий и уверенный, заполнял собой зал заседаний Генеральной Ассамблеи ООН, заставляя замолкать последние шепотки и покашливания.

«С самого рассвета цивилизации, — начал он, и на экране позади него вспыхнула проекция старого, потрепанного временем глиняного календаря, — человек пытался укротить время. Мы наблюдали за солнцем и луной, мы строили Стоунхендж и возводили зиккураты. Мы создали юлианский календарь, потом григорианский… и с каждым шагом мы приближались, но так и не достигли гармонии».

Леонид сделал паузу, позволив своим словам повиснуть в напряженном воздухе. Он видел перед собой море лиц — политиков, ученых, дипломатов. Лиц, облеченных властью, которые сейчас выглядели как школьники на первом уроке астрономии.

«Наш нынешний календарь — это наследие тщеславия императоров и пап, — продолжал он, и на экране поплыли хаотичные картинки: римские бюсты, папские буллы, схема високосных годов. — Он асимметричен. В нем семь месяцев по 31 дню, четыре по 30, и один — какой-то вечно пьяный февраль, который никак не может решить, 28 ему дней или 29. Дни недели блуждают по числам, как неприкаянные души. Пятница, 13-е? Это не мистика, это просто плохой дизайн!»

По залу прокатилась нервная волна смешка. Леонид не улыбнулся. Он нажал кнопку на пульте.

И зал замер.

На экране возникла новая схема. Простая. Идеальная. Почти гипнотическая.

Тринадцать месяцев. Каждый — ровная цепочка из двадцати восьми дней. Четыре недели. Ни больше, ни меньше. Первое число каждого месяца — понедельник. Двадцать восьмое — воскресенье. И один, единственный, великий день вне времени — Новый Год. А в високосный год — два таких дня.

«Селенический календарь, — голос Леонида звенел, как сталь. — Полная синхронизация с лунным циклом. Каждый месяц начинается с новолуния. Каждая четверть — это четверг. Полнолуние — это всегда воскресенье, 14-го. Если кто-то скажет вам: «Увидимся в пятницу, 20-го», вы будете знать абсолютно точно, когда это произойдет. Без справок, без календаря в телефоне. Время перестанет быть врагом, с которым мы боремся. Оно станет инструментом, которым мы владеем».

Он закончил. Тишина в зале была оглушительной. А потом ее разорвали аплодисменты. Сначала робкие, потом нарастающие, переходящие в овацию. Леонид видел, как делегаты поднимаются со своих мест. Он видел блеск в их глазах — блеск от предвкушения порядка, от избавления от многовекового хаоса.

Он победил.

В это же время, за тысячи километров от Нью-Йорка, в уютном, залитом мягким светом кабинете московского института психологии, Анна Ветрова слушала не овации, а тихий, дрожащий голос женщины средних лет.

«Я родилась 31 августа, — говорила женщина, сжимая в руках бумажную салфетку. — А что будет с моим днем рождения? В вашем новом календаре тридцатых чисел нет. Я… я исчезну?»

Анна мягко улыбнулась. Ее работа в эти последние месяцы перед Великим Переходом заключалась в том, чтобы быть своего рода «хронотерапевтом» — помогать людям справляться с экзистенциальным страхом перед новой реальностью.

«Валентина, вы не исчезнете, — сказала Анна, и ее голос был таким же спокойным, как и обстановка в кабинете. — Ваш день рождения просто переедет. Мы все вместе выберем для него новую дату. Может быть, на 28-е число последнего летнего месяца — Августинуса. Или сделаем его в последний уик-энд. Это будет ваш личный, особенный праздник».

«Но это уже не то же самое, — прошептала женщина. — Это как… как стереть память и записать новую. А что будет с днем памяти моего отца? Он умер 29 февраля…»

Анна кивала, делая пометки в своем планшете. «Сложные даты» — так она их называла. Дни рождений, выпадающие на 31-е, 30-е и, самое страшное, на 29 февраля. Годовщины смертей. Исторические памятные дни. Весь культурный код человечества был построен на этом хаосе, и теперь его предстояло переписать. Она проводила фокус-группы, слушая самые разные страхи.

«А как же квартальные отчеты? У нас теперь тринадцать месяцев! Бухгалтеры с ума сойдут!» — волновался менеджер среднего звена.

«А зарплату когда платить будут? Каждое 28-е? А если оно на выходные выпадет? Ой, нет, оно всегда на выходные…» — беспокоилась молодая девушка.

«А я родила Леночку 8 марта! Это был такой праздник! А теперь 8 марта будет в разные дни недели? Нет? Всегда в понедельник? Ну… это скучно как-то…»

Анна записывала все это. Она видела не математическую красоту нового календаря, а его человеческую цену. Люди боялись не перемен. Они боялись потери своей истории, своих маленьких, личных якорей в бурном море времени.

Вечером 31 декабря 2024 года мир замер в ожидании. Это был последний старый Новый год. Последний день григорианского хаоса.

Леонид Орлов стоял у окна своей гостиничной квартиры в Москве, глядя на огни города. Он должен был чувствовать триумф, упоение от победы. Но вместо этого его грызла странная, смутная тревога. Он поймал себя на том, что пытается запомнить эту случайную картину — как огни рекламных вывесок мигают вразнобой, без какого-либо ритма. Скоро все будет подчинено ритму. Идеальному, неумолимому ритму.

Анна Ветрова, отказавшись от приглашений на шумные вечеринки, шла по пустынному заснеженному парку. Воздух был холодным и острым. Она слышала приглушенные с далеких улиц звуки празднования — взрывы хлопушек, смех, музыку. Прощальный бал хаоса был в самом разгаре.

Они заметили друг друга почти одновременно. Два одиноких силуэта в огромном, темном пространстве парка. Леонид, не в силах усидеть в номере, тоже пришел сюда, на последнее свидание со старым временем.

Они поравнялись у замерзшего фонтана.

«Простите, — сказал Леонид, первым нарушив тишину. — Не ожидал тут встретить кого-то еще».

«Я тоже, — ответила Анна. — Все празднуют. Прощаются».

Он посмотрел на нее внимательнее. Умное, уставшее лицо.

«Вы не прощаетесь?»

«Я скорее… провожу. Как психолог. Смотрю, как человечество переживает свою коллективную травму».

Леонид нахмурился. «Травму? Я бы назвал это исцелением».

«Любое исцеление — это сначала травма, господин…»

«Орлов. Леонид Орлов».

Анна медленно кивнула. «Анна Ветрова. Так это вы… архитектор нового времени».

«Один из многих», — скромно сказал он, но в его голосе слышалась гордость.

«А вы не боитесь, что мир станет… скучным? — вдруг спросила Анна, глядя на отражение луны в ледяной глади фонтана. — Что мы потеряем магию случайности? Что «пятница, 13-е» лишится своего ореола, а «длинные выходные» в мае станут просто днями с 4-го по 7-е?»

Леонид вздохнул. Его дыхание превратилось в маленькое облачко пара.

«Я боюсь хаоса, Анна. Я боюсь неэффективности и ошибок, которые стоят миллиарды и человеческие жизни. Я боюсь времени, которое мы не понимаем. А за магию… придется заплатить».

Вдалеке, с башни Кремля, пробили куранты. Полночь.

Начался обратный отсчет до Дня Ноля.

Они стояли молча, слушая, как последние, хаотичные удары старого времени разносятся по спящему городу. Два человека, два взгляда на одну грандиозную перемену. Создатель порядка и исследователь хаоса. Их пути только что пересеклись в точке, где заканчивалось одно время и начиналось другое.

Глава 2: День Ноля

Тишина была самой странной вещью из всех. Она была не просто отсутствием звука. Она была активной, подавляющей субстанцией, заполнившей собой все пространство. Впервые за всю историю человечества был отключен глобальный гул — белый шум цивилизации. Замолчали двигатели, стихли станки, погасли сервера. Не работали светофоры, не гудели провода, не доносилась из открытых окон музыка или голоса телевизоров.

Мир погрузился в беспрецедентный, неестественный покой.

Леонид Орлов стоял на своем балконе и смотрел на застывшую Москву. Город, обычно пульсирующий, как живой организм, казался подводным царством. Ни одна машина не ползла по Садовому кольцу. В небе не было ни единого самолета. Даже птицы, словно сбитые с толку, молча сидели на голых ветках. Воздух, чистый и морозный, был непривычно прозрачным, без привычной дымки выхлопных газов.

«День Ноля», — прошептал Леонид.

Этот день не принадлежал ни ушедшему году, ни наступающему. Он был точкой отсчета, временным лимбом. Официально — глобальный выходной, день тишины и размышлений перед началом новой эры. Неофициально — это был день глобальной паники, тщательно замаскированной под спокойствие.

Леонид попытался проверить новости. Телефон ловил только экстренные правительственные оповещения с повторяющимся текстом: «Сегодня — День Ноля. Оставайтесь на связи. Сохраняйте спокойствие. Завтра начинается время». Соцсети, мессенджеры, почта — все было отключено. Он почувствовал приступ клаустрофобии. Он, архитектор этого нового порядка, вдруг осознал, что выдернул вилку из розетки всего мира. И теперь этот мир замер в неловком, звенящем ожидании.

Анна Ветрова провела утро, анализируя свои записи. Ей, как психологу, участвовавшему в программе адаптации, оставили ограниченный доступ к локальной сети. Данные поступали тревожные. Резкий всплеск тревожных расстройств, панических атак. Люди, лишенные привычного информационного шума, оставались наедине со своими мыслями. И мысли эти были тяжелы.

«У меня сердце колотится, я не могу усидеть на месте», — писала одна из ее подопечных.
«Что, если они не включат свет? Что, если это конец?» — это сообщение было от мужчины, который на вчерашней сессии уверял, что полностью поддерживает реформу.

Анна выключила планшет. Ей нужно было выйти наружу. Увидеть это своими глазами.

Улицы были полны людей. Но это было странное, призрачное шествие. Люди выходили из домов молча, словно лунатики. Они собирались небольшими группами, но не разговаривали, а просто смотрели по сторонам, на пустые проспекты и темные витрины. Дети, сначала обрадованные внезапным «праздником», быстро замолкали, интуитивно считывая тревогу взрослых. Кто-то пытался разжечь костер в бочке, но это выглядело как ритуал первобытных людей, пытающихся умилостивить непонятного бога.

Анна шла, и ей казалось, что она переместилась в постапокалиптический мир. Мир после того, как все просто… закончилось.

Леонид не выдержал давящей тишины квартиры. Он накинул пальто и вышел. Он шел по центру города, и его повсюду преследовали взгляды. Узнавали? Вряд ли. Но его одинокий, целеустремленный вид выделялся на фоне растерянной толпы.

Он снова оказался в том самом парке. Теперь он был полон людей. Они сидели на лавочках, бродили по дорожкам, молча смотрели на замерзший фонтан. Это было похоже на глобальную медитацию, навязанную сверху.

И тут он увидел ее. Ту самую женщину из прошлой ночи. Анну. Она сила на скамейке, укутанная в шарф, и вела блокнот. Старомодный, бумажный блокнот. На ее лице была не растерянность, а сосредоточенный интерес исследователя.

Леонид подошел.
— Снова наблюдаете за коллективной травмой? — спросил он, садясь рядом.

Анна вздрогнула, оторвавшись от записей, и посмотрела на него. Улыбка не дошла до ее глаз.
— Скорее, за коллективной абстиненцией. Человечество отлучили от допинга под названием «шум». И оно не знает, что делать с самой собой.

— Вы думаете, это вредно?
— Я думаю, это необходимо. Как хирургическая операция. Сначала — боль и пустота. Потом — надежда на исцеление. — Она закрыла блокнот. — А вы? Довольны своим творением?

Леонид провел рукой по лицу.
— Я не ожидал, что тишина будет такой… громкой. Я проектировал систему, математическую модель. Я не думал о том, каково будет миллиардам людей провести один день в вакууме.

— Потому что вакуума не существует, — мягко сказала Анна. — Природа не терпит пустоты. Она заполняется. — Она кивнула в сторону людей в парке. — Смотрите.

Леонид последовал ее взгляду. И постепенно начал замечать изменения. Сначала одна пара, мужчина и женщина, тихо разговаривали, глядя друг другу в глаза, не отвлекаясь на телефоны. Потом группа подростков начала играть в снежки — сначала нерешительно, потом с искренним смехом. Кто-то принес термос и начал разливать чай незнакомцам. Возникла стихийная, тихая точка обмена: люди приносили печенье, шоколад, бутерброды и делились со всеми.

Тишина переставала быть пугающей. Она становилась… объединяющей. Без привычных раздражителей люди начали искать связь друг с другом. Настоящую, а не цифровую.

— Вы видите? — прошептала Анна. — Они не просто ждут. Они учатся быть. Без подсказок, без расписания, без внешнего ритма. Они ищут внутренний.

— Может быть, это и есть тот самый «джаз», которого боится ваш пациент? — задумчиво сказал Леонид. — Импровизация в тишине.

Анна посмотрела на него с новым интересом.
— Возможно. Сегодня нет календаря. Нет часов. Есть только настоящее. Момент. И люди, не зная, что им делать, начинают просто… жить в нем.

Они просидели так еще час, молча наблюдая, как человечество проходит через самый странный день своей истории. Солнце, яркое и холодное, начало клониться к горизонту, окрашивая снег в розовые тона.

— Завтра, — сказал Леонид, ломая молчание. — Понедельник, 1-е число месяца Януариуса. Начнется новый отсчет.

— Да, — кивнула Анна. — И тогда мы увидим, что для них было страшнее: один день без времени… или вечность, подчиненная ему.

Она встала, отряхнула снег с пальто.
— До свидания, Леонид. Удачи вам в новом мире. Он вам потребуется.

Она ушла, растворившись в толпе, которая теперь была уже не растерянной, а задумчивой и спокойной.

Леонид остался сидеть на скамейке. Давящая тревога ушла, сменившись странным умиротворением. Он смотрел на закат над застывшим городом. На один день человечество сделало паузу. И, возможно, это была самая важная пауза в его истории.

Завтра начнется время. Но сегодня, в День Ноля, они все были просто людьми.

Глава 3: Понедельник, 1-е

Первое утро нового времени началось с оглушительного гула, вернувшегося в город. Но это был не привычный хаотичный рокот. Это был нервный, прерывистый гул пробуждения гигантской машины, которая не могла найти первую скорость.

Леонид Орлов проснулся от назойливого, монотонного звена будильника в своем телефоне. На экране горели слова: «Понедельник, 1 Януариуса. Год 1 Пост-Реформы. 07:00». Он потянулся к устройству с ощущением, что держит в руках артефакт из будущего. Никаких больше «1 января». Теперь только число, месяц и день недели, сшитые в единое, неразрывное целое.

По дороге в институт он стал свидетелем робкого становления нового порядка. Светофоры, перепрограммированные под новую систему, мигали с математической точностью. Но водители, привыкшие к старому хаосу, трогались с места нерешительно, будто ожидая подвоха. На автобусных остановках люди молча сверялись с расписаниями, на которых были выведены аккуратные колонки с числами от 1 до 28, где каждый понедельник, среда и пятница были отмечены одинаковым цветом.

Его институт встретил его гробовой тишиной в коридорах, нарушаемой лишь взволнованными голосами из-за дверей серверных. Техники и программисты, настоящие герои этого дня, уже вторые сутки не выходили из здания. Лицо главного инженера, Сергея, было землистым от усталости.

— Леонид Петрович, это ад, — выдохнул он, уставившись на мониторы с бегущими строками кода. — Все сломалось. Все! Каждый планировщик задач, каждый дедлайн, каждая система отчетности. Она построена на старом, кривом, но работающем времени! А тут… — он ткнул пальцем в экран, — «повторить задачу каждый второй четверг месяца». А второй четверг — это всегда 9-е! Система не понимает, почему это не «второй четверг», а просто «Четверг, 9-е»! Она ищет какую-то переменную, которой больше нет!

Леонид смотрел на хаос, который породил его порядок. Он чувствовал себя хирургом, после идеально спланированной операции обнаружившим, что тело пациента отказывается работать по-новому.

В это же утро Анна Ветрова проводила свой первый рабочий день в новой эре. Ее кабинет был полон. Не пациентов, а коллег-психологов и HR-менеджеров из крупных компаний. Все они смотрели на нее с немым вопросом.

— Люди не могут работать, Анна Сергеевна! — развел руками корпоративный психолог из крупного банка. — Они сидят и тупо смотрят в экраны. Все их привычные временные маркеры исчезли. Нет «конца месяца», нет «среды, маленькой пятницы». Есть только бесконечная череда одинаковых недель. Они дезориентированы.

— А с другой стороны, это же прекрасно! — возразила молодая девушка из IT-стартапа. — Я сегодня провела планерку и сказала: «Следующее собрание — в Четверг, 18-е». И мне никто не задал дурацких вопросов «а это какого числа?» или «а я могу в пятницу?». Все просто кивнули и внесли в календари. Это гениально!

Анна слушала и делала пометки. Дезориентация и эйфория. Две стороны одной медали. Ее следующая пациентка, Марина, бухгалтер с тридцатилетним стажем, была образцом первой категории.

— Я ничего не понимаю, — жаловалась она, чуть не плача. — У нас тринадцать месяцев! Тринадцать! Как мне считать налоги? Как закрывать кварталы? Раньше был график: к 25-му — одно, к 10-му — другое. А теперь что? Каждое 25-е — это всегда вторник. И что? Это что-то меняет? Я запуталась в этих идеальных числах!

Анна успокаивала ее, объясняя, что теперь график будет еще проще: «Сдача отчета — каждый четверг, 25-го». Не нужно каждый месяц смотреть в календарь. Но женщина лишь качала головой, ее мозг отказывался принимать эту простоту. Ей нужен был хаос, чтобы чувствовать себя мастером его укрощения.

К полудню город начал потихоньку оживать, находя свои ритмы в новом порядке. В кафе, где Анна заказала кофе, бариста с гордостью показала ей новую табель учета смен.

— Смотрите, — девушка сияла. — Теперь у нас смены идеально ротируются. Я всегда работаю в одни и те же дни недели и всегда знаю свое расписание на год вперед! Никаких сюрпризов!

Анна вышла на улицу и стала невольной свидетельницей маленького прорыва. Двое мужчин в костюмах, явно деловые партнеры, назначали встречу.

— Так, слушай, давай в следующий вторник?

— Вторник — это… 7-е.

— Идеально. Увидимся во Вторник, 7-е. Без пятнадцати десять.

Они пожали руки и разошлись. Не было лишних вопросов, не было необходимости сверять календари в телефонах. Магия, о которой говорил Леонид, начинала работать. Фраза «Увидимся в Пятницу, 20-го» обретала силу заклинания. Она была абсолютной и не требовала доказательств.

Вечером Леонид, изможденный, но довольный, смотрел на отчеты. Системные сбои постепенно устранялись. Хаос отступал перед лицом математической предопределенности. Он зашел в небольшой книжный магазин рядом с домом и стал свидетелем сцены, которая заставила его улыбнуться.

Пожилая продавщица объясняла молодой паре, как найти книгу по новой системе классификации.

— Раньше у нас был раздел «Книги месяца», — говорила она. — А теперь нет. Зато есть стеллаж «Книги первой недели». Вот здесь у нас новинки, которые всегда поступают в Понедельник, 1-го. А здесь — те, что всегда приходят в Четверг, 4-го. Очень удобно!

День подходил к концу. Мир не рухнул. Он перезапустился. И в этом новом, идеально откалиброванном мире были свои победы и свои потери. Искусство планирования вознеслось на невиданную высоту. Но спонтанность, та самая «встреча у фонтана», рожденная стечением обстоятельств и свободной датой в календаре, умерла.

Леонид вышел на улицу. Город жил. Фары машин выписывали ровные линии. Люди шли по своим делам, и на их лицах уже было меньше растерянности. Он поднял голову. На небе, как и было предсказано, висел тонкий серпик новой луны. Начало месяца Януариуса.

Он достал телефон и, почти не думая, отправил сообщение.
«Анна, здравствуйте. Это Леонид Орлов. У меня к вам деловое предложение. Не могли бы мы встретиться завтра, чтобы обсудить его? Скажем, в Четверг, 4-го?»

Он нажал «отправить». Фраза «в Четверг, 4-го» звучала для него теперь как музыка. Идеальная, безжалостная и прекрасная.

Глава 4: Ритм и Меланхолия

Год Пост-Реформы подходил к концу. Тринадцать месяцев пролетели в едином, неумолимом ритме, как отлаженный метроном. Город больше не спотыкался о новые даты. Он двигался в них, как поезд по рельсам, без тряски и неожиданных поворотов.

Кабинет Анны Ветровой преобразился. Вместо разрозненных заметок на стене теперь висели четкие графики и диаграммы. Один из них она показывала Леониду Орлову, который стал ее… коллегой? Союзником? Она все еще не могла определить их странные, еженедельные встречи в Четверг, 18-е.

— Смотрите, — Анна провела указкой по синей линии, ползущей вверх. — Общий уровень тревожности снизился на пятнадцать процентов. Панические атаки — на семь. Количество ошибок в работе, связанных с дедлайнами, упало почти до нуля. Люди меньше конфликтуют в транспорте и очередях. Предсказуемость — лучшее успокоительное.

Леонид сидел в кресле, откинувшись на спинку, с едва заметной улыбкой удовлетворения. Он выглядел помолодевшим, исчезла та напряженная складка между бровями.

— Я вам говорил. Хаос — это стресс. Порядок — это терапия. Мы дали им карту времени. И они перестали бояться заблудиться.

— Не все, — Анна переключила слайд. На экране появилась другая диаграмма. Красная линия, сначала почти незаметная, к концу года уверенно поползла вверх. — Познакомьтесь с новой нозологией. Мы называем это «хронотическая меланхолия».

Леонид нахмурился.

— Меланхолия? Из-за календаря?

— Из-за его идеальности, Леонид Петрович. Послушайте.

Она нажала кнопку на диктофоне. Из динамиков полился тихий, ровный голос ее пациента Марка. Бывшего музыканта, а ныне — звукорежиссера, сводящего рекламные джинглы.

«…Раньше, знаете, было иначе. Вот идет, допустим, ноябрь. Унылый такой, серый. А впереди — декабрь, с его суетой, предвкушением праздника. А в декабре ты ждешь Новый Год, он был как финишная черта, вспышка. Потом — выдох, январь, можно никуда не торопиться. Была текстура, понимаете? Было движение, нарастание и спад. А сейчас…» На записи послышался тяжелый вздох. «Сейчас как будто едешь на идеальном электропоезде по идеально ровному рельсу. Ни тебе стука колес, ни покачивания. За окном один и тот же пейзаж. Понедельник, 1-е. Воскресенье, 28-е. И снова. И так тринадцать раз. Жизнь стала как идеальный, мертвый бит. Но в ней нет джаза. Нет этой квинтэссенции ошибки, озарения, случайности, которая и рождает музыку. Я больше не чувствую времени. Я вижу только его цифровое отображение».

Анна выключила запись.

— Он не одинок. Это чувство растет. Людям не хватает «длинных выходных в мае», которые возникали из хаоса старого календаря. Не хватает ощущения, что «время летит». Оно не летит сейчас. Оно идет. С абсолютной, тоскливой точностью. Исчезла романтика «случайной встречи», потому что все встречи теперь запланированы на годы вперед.

Леонид встал и подошел к окну. Город жил своей размеренной, новой жизнью.

— Они просто не научились ценить порядок. Им нужен этот адреналин от авралов, от вечного цейтнота? Это мазохизм.

— Это жизнь, — мягко возразила Анна. — Вы убрали тень, Леонид. Но без тени нет и объема. Все стало плоским. Посмотрите на детей. Они адаптировались мгновенно. Их мир теперь логичен. А люди постарше… они тоскуют по тому, что вы называете хаосом. По тому, что делало время осязаемым. По пятнице, которая могла выпасть на 13-е и быть из-за этого чуть-чуть особенной. Теперь пятница — это просто пятница. Всегда.

В этот момент в кабинет постучали. На пороге стояла молодая женщина, сотрудница Анны, с ярким, почти восторженным лицом.

— Анна Сергеевна! Статистика по бракоразводным процессам!

— И что там? — спросила Анна, предчувствуя новую красную линию на своем графике.

— Снижение на восемь процентов! — выпалила та. — Юристы говорят, что пары теперь могут идеально планировать совместный отдых, расписывать дела по дому и время для себя с точностью до дня на годы вперед. Исчезла почва для бытовых ссор «ты опять забыл» или «мы никуда не сходим». Теперь все «записано». Это же фантастика!

Девушка выпорхнула из кабинета. Леонид обернулся от окна с торжествующим взглядом.

— Ну что? Меланхолия меланхолией, а разводов меньше. Разве это не победа?

Анна взглянула на две диаграммы, висящие рядом. Синяя — спокойствия. Красная — тоски.

— Это палка о двух концах. Мы подарили им стабильность. Но отняли спонтанность. Мы вылечили их от тревоги, но, кажется, заразили… скукой. Марк называет это «синдромом идеального ритма». Сердце бьется ровно. Но где же бешеный пульс жизни?

Леонид молча смотрел на город. Его идеальное творение работало безупречно. Транспорт ходил по расписанию, проекты сдавались в срок, пары перестали ругаться. Но где-то там, в этом идеальном механизме, бывший музыкант Марк слушал мертвый бит и тосковал по джазу. И Леонид впервые поймал себя на мысли, что, возможно, в этом джазе была не только дисгармония, но и какая-то неуловимая, неподвластная расчетам красота. Красота, которую он своим календарем отменил, как устаревшую ошибку.

Глава 5: Бунт тринадцатого числа

В мире, где каждый день был предопределен, а спонтанность стала ругательным словом, романтикой стал сам хаос. И его знаменем стало число, которого не существовало.

Марк, тот самый музыкант с «хронотической меланхолией», больше не ходил к Анне на сеансы. Он нашел другое лекарство. Его звали Лекс, и он был харизматичным безумцем с глазами, горящими огнем дореформенной эпохи. Они стояли в полумраке заброшенной фабрики, где когда-то производили детали для старых, неритмичных двигателей. Теперь здесь, в подвале, пахло краской, потом и бунтом.

Стены были расписаны причудливыми граффити. В центре композиции — стилизованная календарная сетка с тринадцатью месяцами, но некоторые клетки были вырваны, закрашены черной краской, а на их месте кровоточили несуществующие даты: «29», «30», «31». И самое главное — гигантская, пылающая красным цифра «13».

— Они думают, что победили время, заперев его в эти двадцать восемь одинаковых коробочек! — Лекс говорил тихо, но его голос, поставленный в актерской студии, резал тишину, как нож. — Но время — это не математика! Оно дышит! Оно истекает кровью и рождается заново! Оно должно иметь тридцать первый день, который длится вечность, и двадцать девятое февраля, которое наступает раз в четыре года, как редкий, драгоценный цветок!

Вокруг него столпились два десятка человек. Студенты с растрепанными волосами, художники в краске по локоть, офисные работники, снявшие галстуки и надевшие на лица маски ироничной отчужденности. Они называли себя «Хроноанархисты».

— Сегодня, — провозгласил Лекс, поднимая банку с краской, — не Вторник, 14-е. Сегодня — тринадцатое число! Число, которого нет! Число, которое они у нас украли!

Марк смотрел на него, и в его груди впервые за год забилось что-то живое. Не идеальный ритм, а сбивчивый, аритмичный восторг. Он взял свою старую, акустическую гитару, которую не доставал из чехла с самого Перехода, и ударил по струнам. Звук был резким, нестройным, живым. Он не вписывался ни в один бит.

— Сегодня мы играем джаз, — хрипло сказал Марк. — Музыку неправильного времени.

В это же время, в стерильной чистоте конференц-зала, Леонид и Анна присутствовали на совещании у главы Комитета по Временному Регулированию. Генерал Крутов, бывший военный, с лицом, высеченным из гранита, тыкал указкой в экран, где светились отчеты о «девиантных временных практиках».

— Мелкие хулиганы, — фыркнул Леонид, просматривая фото с граффити. — Они рисуют цифры на стенах. Разве это угроза для системы?

— Любая неконтролируемая переменная — угроза, Орлов, — отрезал Крутов. Его голос не допускал возражений. — Сначала они рисуют «13-е» на стенах. Потом начинают назначать встречи на «29-е». Потом — праздновать «старый Новый год». Они создают альтернативную временную реальность! Это информационная диверсия!

Анна, сидевшая сбоку, подняла голову.

— Генерал, с психологической точки зрения, это закономерная реакция. Людям, особенно молодым, необходимо чувство протеста, необходимо нарушать правила. Вы лишили их этой возможности в глобальном смысле. И они создали свою собственную песочницу для бунта.

— Песочницу? — Крутов уставился на нее. — Доктор Ветрова, они взламывают официальные календари в корпоративных системах и вставляют туда свои «внекалендарные дни»! Один банк вчера чуть не отправил платежи в несуществующую дату! Это не песочница. Это киберпреступление.

Леонид почувствовал холодок под кожей. Его идеальная система сталкивалась не с ошибкой, а с вирусом. Вирусом, который назывался «человеческая природа».

Вечером Вторника, 14-го, в той самой заброшенной фабрике шел «Праздник Тринадцатого». Кто-то принес бутылки с дешевым вином, кто-то — старые фотоальбомы с порванными снимками, сделанными «в прошлой жизни». На импровизированной сцене Марк и его новая группа играли хаотичную, мощную музыку, где такты намеренно сбивались, а ритмы конфликтовали друг с другом. Это было уродливо, непрофессионально и потрясающе.

Лекс, стоя на ящике, читал манифест:
— Они отняли у нас случайность! Они отняли у нас ожидание! Они отняли у нас право заблудиться во времени! Но мы вернем его! Мы будем праздновать дни, которых нет! Мы будем жить в промежутках! Наше время — в щелях их идеального календаря!

Кто-то из толпы крикнул:

— Увидимся в тридцатом!

— Увидимся в тридцать первом! — подхватили другие.

Это был их пароль. Их ритуал. Фраза «Увидимся 19-го» была символом нового порядка. А фраза «Увидимся в тридцатом» стала символом свободы.

Анна, стоявшая в тени у входа, наблюдала за этим с смешанным чувством тревоги и профессионального интереса. Она пришла сюда, следуя за Марком. Она видела его лицо на сцене — оно было живым, искаженным гримасой настоящего, неподдельного чувства. Он не был меланхоликом. Он был революционером.

Она понимала Крутова. Она понимала Леонида. Но впервые за этот год она понимала и этих «сумасшедших» в подвале. Их бунт был иррационален, наивен и опасен. Но он был единственным напоминанием о том, что у времени должна быть не только логика, но и душа.

Она достала телефон и послала сообщение Леониду:
«Ваша система безупречна. Но она столкнулась с тем, что не поддается расчету. С поэзией. И поэзия, как вирус, находит лазейки в самой совершенной логике. Они празднуют сегодня Тринадцатое. И, кажется, чувствуют себя более живыми, чем мы с вами в нашем идеально распланированном Четверге, 18-го».

Ответ пришел почти мгновенно:
«Поэзия — это неконтролируемая переменная. А с переменными, которые угрожают стабильности системы, борются. Должны бороться».

Анна посмотрела на танцующую, кричащую толпу. На Лекса, вскрикивающего что-то о «Великой Субботе». На Марка, льющего пот и звук со сцены.

Они были ошибкой. Сбой в матрице. И, наблюдая за ними, Анна с ужасом и восхищением осознавала, что именно эти ошибки и делают систему по-настоящему живой. Пусть нестабильной. Пусть несовершенной. Но живой.

Глава 6: Тень Луны

Кабинет Леонида Орлова напоминал святилище бога, разочаровавшегося в собственном творении. Горы распечаток с данными покрывали стол, ползали по стеллажам, образовывали хрупкие пирамиды на полу. В центре этого бумажного хаоса, порожденного стремлением к абсолютному порядку, сидел сам творец. Его лицо было серым от усталости, а в глазах стояло нечто, чего Анна Ветрова никогда раньше в них не видела — сомнение.

Он не звал ее. Она пришла сама, почувствовав по его лаконичным, уклончивым ответам в мессенджере, что что-то не так. Не та «неправильность» хроноанархистов, а что-то глубже. Что-то фундаментальное.

— Леонид? — тихо окликнула она, стоя в дверях.

Он вздрогнул и поднял на нее взгляд. Увидев ее, он не улыбнулся, а лишь молча отодвинул от себя ноутбук, будто предлагая заглянуть в бездну.

— Я проверял синхронизацию, — его голос был хриплым, будто он не спал несколько суток. — Рутинная процедура. Сверка с эталонными астрономическими часами. Все должно было быть идеально.

— И разве нет? — Анна осторожно подошла ближе.

На экране ноутбука были открыты десятки таблиц и графиков. В центре — идеально ровная линия, обозначающая расчетный лунный цикл. И рядом с ней — другая, почти неотличимая, но все же иная. Она не петляла хаотично, как можно было бы ожидать. Она медленно, неумолимо, микроскопическими шажками отдалялась от первой.

— Видите? — Леонид ткнул пальцем в едва заметный зазор между линиями. — Расхождение. 0,0003 дня за цикл. Ничтожно мало. Человек этого не ощутит. Никто не ощутит. Ни за год, ни за десять лет.

— Но? — Анна понимала, что за этим «но» скрывается вся суть.

— Но оно есть, — он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. — Оно накапливается. Через сто лет это будет уже 0,03 дня. Через триста — почти день. Моя идеальная, вечная система… дрейфует. Она не синхронизирована с Луной. Она лишь очень, очень долго имитирует синхронизацию.

Он говорил тихо, но каждое слово падало в тишину кабинета с весом гири.

— Я создал не вечный двигатель. Я создал очень точные, но все же песочные часы. И песок потихоньку просыпается.

Анна смотрела на этого сломленного пророка. Вся его уверенность, вся его вера в математику рассыпалась в прах перед лицом одного-единственного, неуловимого несовершенства Вселенной.

— Может, ошибка в данных? В расчетах? — попыталась она найти лазейку.

— Я перепроверял все, — он горько усмехнулся. — Я потратил на это три дня. Ошибся не я. Ошиблась природа. Или, вернее, она просто не вписывается в мою идеальную модель. Лунный месяц не равен в точности 28 дням. Он равен примерно 29,53. И никакое деление на тринадцать частей этого не изменит. Мы не укротили время. Мы всего лишь натянули на него очень удобный, очень красивый чехол. Но под ним оно течет по-своему. По-старому.

Он встал и подошел к окну. На небе, как по расписанию, висел полумесяц. Четверг, 14-е. Идеальное полнолуние. Но Леонид теперь знал, что это — иллюзия. Красивая, удобная, массовая иллюзия.

— Что вы будете делать? — спросила Анна.

— Что я могу сделать? — он обернулся к ней. В его глазах была пустота. — Сказать миру? Поднять панику? Объявить, что вечный календарь оказался с сроком годности? Крутов заклюет меня. Хроноанархисты объявят своим мессией. Система, построенная на доверии к этой цифре, — он показал на экран, — даст трещину.

— Но это правда.

— Правда? — он горько рассмеялся. — Какая разница? Система работает. Она будет работать и через сто, и через двести лет. Люди будут жить в ритме, который я им задал. Они будут рождаться и умирать, любить и ненавидеть в этом ритме. Они будут считать его естественным. Они забудут, что когда-то было иначе. Какая разница, что где-то там, в фундаменте, есть микротрещина?

— Разница есть, — тихо сказала Анна. — Для вас.

Он посмотрел на нее, и в его взгляде она прочитала ответ. Да. Для него это имело значение. Его вера была религией точности. И он только что обнаружил, что его бог имеет изъян.

— Я был так уверен, — прошептал он. — Я видел в этом математическую поэзию. Симметрию. А оказалось, что я просто навязал Вселенной свои дурацкие правила. И она молча, вежливо позволяет мне это делать, зная, что в долгосрочной перспективе я не прав.

Анна подошла к его столу и взяла со стопки первую попавшуюся распечатку. Это был график снижения уровня тревожности. Синяя, уверенная линия, идущая вверх.

— Смотрите, — сказала она. — Вот это — реально. Людям стало легче жить. Ваша система, пусть и не идеальная в космическом масштабе, работает здесь, на земле. Она помогает им.

— Значит, я должен молчать? — спросил он, глядя на график. — Делать вид, что ничего не обнаружил?

— Я не знаю, — честно ответила Анна. — Но я знаю, что вы не первый творец, который разочаровался в своем творении. Возможно, совершенство — это не отсутствие изъянов. Возможно, это — умение жить с ними, не теряя веры в смысл того, что ты создал.

Она положила распечатку обратно. В кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим гулом серверов, поддерживающих жизнь в новом времени.

— Я дал им порядок, — сказал Леонид, глядя в свое отражение в темном окне. — А сам обнаружил хаос в самом его основании. Ирония.

— Не хаос, — поправила Анна. — Просто другую математику. Более сложную. Ту, которую мы, возможно, никогда не поймем до конца.

Леонид Орлов, архитектор нового времени, стоял у окна и смотрел на идеальный, но ложный полумесяц. Он больше не был богом. Он был смотрителем очень сложных часов, которые тикали не совсем так, как он предполагал. И это знание было его личной, одинокой Тенью.

Глава 7: Два Дня Ноля

Первый високосный год в новой эре наступил с сюрпризом, который все знали, но никто по-настоящему не осмыслил. Вместо одного Дня Ноля — дня вне времени — их было два.

И если первый День Ноля, четыре года назад, был днем глобальной паники, замаскированной под тишину, то эти два дня стали чем-то иным. Они превратились в гигантскую, всемирную линзу, собирающую лучи всех надежд, страхов и противоречий, накопившихся за годы жизни по новому календарю.

Для большинства это был просто дополнительный выходной. «Бонусный день», как назвали его в рекламных роликах. Люди планировали пикники, поездки за город, семейные ужины. Система, несмотря на тайное знание Леонида, работала безупречно. Предсказуемость стала комфортной тюрьмой, из которой мало кто хотел сбежать.

Для Леонида и Анны эти два дня стали временем откровений. Они провели первый день вместе, бродя по тому же парку, где когда-то встретились. Леонид, наконец, рассказал ей все. О микротрещине в фундаменте мироздания, о дрейфующей Луне, о своем разочаровании. Он говорил тихо, без пафоса, и Анна слушала, не перебивая.

— Я смотрю на этих людей, — сказал он, кивая на семью, расстилающую плед на снегу. — Они рады лишнему дню. Они не подозревают, что их вечный календарь… не вечен.

— А им это нужно знать? — спросила Анна. — Ты дал им не вечность, Леонид. Ты дал им стабильность на много поколений вперед. Разве этого мало? Мы все смертны. И наши творения — тоже. Может, в этом и есть красота?

Он посмотрел на нее, и в его глазах что-то дрогнуло. Неприступная крепость его уверенности окончательно рухнула, но за ее стенами открылся не пустырь, а другой пейзаж — более сложный, более человечный.

— Ты права, — тихо сказал он. — Я хотел создать монумент. А создал… дом. И в доме могут быть щели, через которые дует ветер. Но в нем можно жить.

В этот момент их телефоны одновременно завибрировали. Экстренное оповещение от Крутова.

«Хроноанархисты. Площадь Революции. Они называют это "Великая Суббота". Пресечь. Дискредитировать.»

Анна и Леонид переглянулись. И без слов поняли, что не могут остаться в стороне.

Площадь Революции, обрамленная идеально симметричными фасадами зданий новой постройки, была полна людей. Но это была не растерянная толпа первого Дня Ноля. Это была организованная, молчаливая сила.

Лекс и Марк стояли на импровизированной сцене — крыше бронированного фургона. Вокруг них собрались сотни, а может, и тысячи человек. Они не скандировали и не несли плакатов. Они просто стояли. В руках у многих были старые, бумажные календари, свечи или просто камни.

— Они отняли у нас Конец! — голос Лекса, усиленный динамиками, парил над площадью. — В их идеальном времени нет конца! Есть только бесконечное повторение: Воскресенье, 28-е, и снова Понедельник, 1-е! Но жизнь имеет конец! И этот конец придает ей смысл! Они украли у нас Субботу — истинный, библейский день покоя, который стоит на грани между старой неделей и новой! Они превратили ее в обычную, рядовую дату!

Марк не играл. Он стоял с гитарой в руках, наблюдая за толпой. Его лицо было серьезным.

— Мы не призываем к насилию! — кричал Лекс. — Мы призываем к молчанию! К покою! К истинной Субботе! Сегодня — день вне времени! Давайте вернем ему его истинный смысл! Смысл конца и ожидания нового начала! Прервем их бесконечный цикл! Здесь и сейчас!

Толпа замерла. И затем, по сигналу, тысячи людей одновременно сели на землю. Некоторые закрыли глаза. Другие уставились в небо. Они не протестовали. Они не бунтовали. Они просто… остановились. Они имитировали состояние абсолютного покоя, конца истории, Великой Субботы.

Это было жутко. Молчаливое неповиновение, которое было страшнее любого крика.

Анна и Леонид стояли на окраине площади, наблюдая за этой немой мистерией. Рядом, за полицейским оцеплением, нервно топтался генерал Крутов.

— Сумасшедшие! — бормотал он. — Сидят, как идолы. Что с ними делать? Разгонять? А за что? За сидение?

— Они не сидят, генерал, — тихо сказала Анна, не отрывая глаз от толпы. — Они молятся. Их бог — это остановившееся время. А богов, как известно, не арестовывают.

Леонид смотрел на Марка. Он видел в его позе не злобу, а невероятную усталость. Усталость от вечного, предсказуемого ритма. И он, создатель этого ритма, вдруг понял его.

— Они не хотят разрушить систему, — сказал Леонид, обращаясь больше к себе, чем к Крутову. — Они хотят, чтобы у нее было… лицо. Чтобы у времени была не только логика, но и душа. Чтобы был конец. Чтобы была тайна.

— Чушь! — отрезал Крутов. — Они хотят хаоса.

В этот момент Марк, словно почувствовав взгляд Леонида, повернул голову. Их взгляды встретились через всю площадь. Архитектор порядка и апостол хаоса. И в глазах Марка Леонид не увидел ненависти. Он увидел вопрос. «Понимаешь?»

И Леонид, к своему собственному удивлению, кивнул. Почти незаметно. Да. Он понимал.

Он больше не был богом, разочаровавшимся в своем творении. Он был его смотрителем. И он видел, что его творение жило своей собственной, сложной жизнью. В нем были и те, кто молился на порядок, и те, кто молился на хаос. И, возможно, именно в этом напряжении между ними и рождалась та самая жизнь, которую нельзя было вписать ни в один календарь.

Первый из двух Дней Ноля подходил к концу. «Великая Суббота» хроноанархистов закончилась так же тихо, как и началась — люди просто встали и разошлись, унося с собой молчаливый укор идеальному миру.

Леонид взял Анну за руку.

— Завтра — второй День Ноля. У нас есть еще один день вне времени.

Она улыбнулась.

— И что мы будем делать с этим подарком?

— То, что нельзя запланировать, — ответил он. — Что-нибудь спонтанное.

Они отвернулись от площади и пошли вглубь города, оставляя за спиной символы своего времени — и порядок, и бунт. У них был еще один день. День, которого не должно было быть. И в этом была своя, неправильная, прекрасная поэзия.

Глава 8: Урожай Времени

Десять лет.

Десять лет по тринадцать месяцев. Сто тридцать раз Земля совершала свой бег вокруг Солнца в новом, предсказуемом ритме. Для нового поколения, родившегося уже в эпоху Пост-Реформы, старый календарь был такой же архаичной диковинкой, как римские цифры или песочные часы. Они не знали другого времени.

Вечер в квартире Орловых-Ветровых был таким же размеренным и спокойным, как и все вечера в Воскресенье, 28-го. За окном, в лучах заходящего солнца, утопал город, живущий по заветам Леонида. Транспорт тек по расписанию, окна в офисных зданиях гаснут ровно в 18:00, а в парках семьи гуляли, зная, что завтра, в Понедельник, 1-е, все начнется сначала.

Анна расставляла на столе тарелки. Ужин в их семье всегда был в 19:30. Не в 19:25 и не в 19:40. Ровно в 19:30. Это было удобно. Предсказуемо.

Леонид помогал их восьмилетней дочери, Лике, с домашним заданием по истории. Тема была «Время до Реформы».

— Пап, а правда, что раньше нельзя было узнать, на какой день недели выпадет твой день рождения? — спросила Лика, с откровенным недоверием разглядывая сканы старого, рваного календаря.

— Правда, — улыбнулся Леонид. — Он мог выпасть на понедельник, а на следующий год — на воскресенье.

— Как это неудобно! — воскликнула девочка. — А как же планировать праздник? У меня день рождения всегда в Субботу, 14-го! Я всегда знаю!

Леонид перевел взгляд на Анну. В ее глазах он прочитал ту же смесь нежности и легкой горечи. Их дочь была идеальным продуктом нового времени. Ее мир был логичен, безопасен и лишен временных сюрпризов. Она не знала тоски Марка по «джазу». Для нее ритм был музыкой.

— А еще, — продолжала Лика, тыкая пальчиком в экран, — тут написано, что были какие-то «високосные годы», которые все путали. Это правда?

— Правда, — кивнул Леонид. — Но теперь у нас есть Дни Ноля. Ты же любишь Дни Ноля?

— Очень! Это как супер-выходной! Никаких правил! — глаза девочки загорелись.

Анна поставила на стол салатник.

— В этом году их снова будет два. Високосный год.

Леонид встретился с ней взглядом. За эти десять лет они ни разу не обсуждали его открытие с кем-либо еще. Тень Луны оставалась их общей тайной. Он был больше не пророком, а хранителем. Хранителем сложной, но работающей машины, и хранителем правды, которая, как он понял, была никому не нужна.

После ужина Лика убежала в свою комнату — смотреть мультсериал, который выходил каждый четверг, 21-го, ровно в 20:00. Супруги остались на кухне. Через открытое окно доносился ровный, убаюкивающий гул города. И в этом гуле не было ни одной фальшивой ноты.

— Крутов вышел на пенсию, — сказал Леонид, глядя на закат. — На его место пришел новый генерал. Молодой, амбициозный. Он хочет «оптимизировать» систему еще больше. Ввести универсальное время для приема пищи. Синхронизировать все телевизионные трансляции под один график.

Анна вздохнула.

— А «Великая Суббота» хроноанархистов стала туристическим аттракционом. Люди приходят на площадь в День Ноля, чтобы посидеть в тишине. Полиция их не трогает. Это стало… традицией. Лекс теперь ведет блог о «экзистенциальных практиках в условиях временного детерминизма». Марк пишет музыку для медитаций. Их бунт стал коммерческим продуктом.

Они помолчали. Их мир нашел точку равновесия. Порядок победил, но оставил небольшие, строго отведенные резервации для хаоса. Это было не идеально. Но это работало.

— Ты сожалеешь? — вдруг спросила Анна. — О том, что все получилось именно так?

Леонид долго смотрел на горизонт, где догорала заря.

— Нет, — сказал он наконец. — Я сожалел тогда, десять лет назад, когда обнаружил эту трещину. Мне казалось, я всех обманул. Но сейчас я вижу, что мы не остановили время. Мы просто научились танцевать с ним в новом ритме. Возможно, более простом. Возможно, менее поэтичном. Но это наш танец.

Он встал и подошел к окну. На небе, как по расписанию, поднималась полная луна. Идеально круглая, яркая. Лунный диск, разделенный на тринадцать невидимых секторов.

— Смотри, — сказал он Анне. — Она всегда разная. Даже в нашем идеальном календаре. Она растет, стареет, умирает и рождается вновь. Как и мы. Мы не смогли заключить в клетку ее ритм. Но мы смогли подстроить под него свою жизнь. И, возможно, это и есть настоящее совершенство — не в отсутствии перемен, а в гармонии с ними.

Анна встала рядом с ним, положив голову ему на плечо.

— Мы дали им стабильность, Леонид. А джаз… — она тихо рассмеялась, — джаз у каждого свой. Для Лики — это мультики, которые всегда начинаются вовремя. Для Марка — его медитативная музыка. Для нас… эти разговоры у окна.

В дверях кухни появилась Лика.

— Мам, пап, а можно завтра, в Понедельник, 1-е, мы пойдем в зоопарк? В зоопарке в первый день месяца всегда показывают новую выставку!

Леонид и Анна переглянулись и улыбнулись. Их дочь уже планировала свой завтрашний день в рамках нового времени. Для нее это был единственно возможный мир.

— Конечно, можно, — сказал Леонид.

Он обнял жену и дочь, и они стояли так, глядя на ночной город, залитый светом ровных, предсказуемых фонарей. Мир не стал утопией. В нем все еще были тревоги, печали и потери. Но исчез один, главный источник стресса — непредсказуемость времени.

Они пожали урожай своего труда. Урожай Времени. И это был не идеальный, стерильный плод, а живой, сложный, с своими шероховатостями и изъянами. Но он был их. И он кормил целое поколение.

Леонид посмотрел на Луну в последний раз перед тем, как закрыть окно. Он больше не видел в ней обман. Он видел партнера в этом бесконечном, прекрасном, упорядоченном танце.