Трое из Скай-Палас

В зале “Скай-Палас”, куда однажды, по слухам, свозили будущее на грузовике КамАЗ-5320 с просроченной доверенностью, открылась новая глава в великой национальной эпопее — “Человек делает шаг, робот — падает”. Зал был выстроен по проекту “Светлое завтра без проектной документации”, с потолком, который капал надеждой только по праздникам, и люстрой в форме перевёрнутой пирамиды Маслоу — где базовые потребности так и не были закручены до конца.

Айдол вышел. Не как герой, нет. Скорее — как призрак того, кем он мог бы стать, если бы его не собрали в понедельник после совещания по поводу “оптимизации мечты”. Его корпус, окрашенный в цвет “туман над подмосковным НИИ”, слегка вибрировал — не от мощи процессора, а от внутреннего конфликта между инструкцией “улыбаться” и здравым смыслом “не надо”.

Он поднял руку. Медленно. С той осторожностью, с которой человек, живущий в коммуналке с тремя соседями-предателями, открывает дверь на стук в два часа ночи. Его лицо — точная копия усреднённого портрета “успешного инженера 2010-х”, то есть: брови слегка приподняты (готовность к подвигу), уголки губ направлены вверх (вера в руководство), глаза — в фокусе, но без намёка на осмысленность (рабочий режим).

И тогда случилось то, что не предсказали ни сценаристы, ни разработчики, ни даже тот один философ в углу, который всё это время молча ел бутерброд с колбасой по ГОСТу 1973 года.

Айдол упал.

Не рухнул — упал. Тихо, с достоинством, почти по-поэтически: колени не сгибались от страха, а скорее — от усталости. Как будто его суставы вдруг вспомнили, что они не из графена и не из воли к победе, а из китайского алюминия и российской надежды — сплава, известного своей непредсказуемой усталостью на изгибе.

В зале никто не вскрикнул. Нельзя. В этом зале кричать было запрещено ещё в 2018-м, когда ввели “режим конструктивного внимания”. Вместо крика — тихий вдох. Потом — выдох с запахом “ну ладно, зато не Украина”. Кто-то достал телефон, чтобы заснять, но связь пропала: не из-за санкций, а потому что сеть, как и Айдол, внезапно осознала бессмысленность усилий.

Служащие бросились с чёрной тканью — символом, который, по мнению бюрократии, мог скрыть всё: позор, провал, и даже факт, что за кулисами до сих пор работает котёл на дровах с подписью “резервный ИИ”.

Но ткань оказалась слишком большой. И слишком честной. Она не просто укрыла Айдола — она *обняла* его. И двух сотрудников заодно. Получилась скульптура в стиле “три поколения перед лицом прогресса”: один уже сломался, второй пытается скрыть это, третий — просто молится на USB-порт.

Из динамиков, встроенных в колонны (которые, как оказалось, были списаны с театра оперетты в Улан-Удэ), донёсся голос ведущего — слегка дрожащий, но по-прежнему соответствующий нормативу “доверие + 0,7”:

— Это… демонстрация новой функции: *эмоциональная синхронизация с национальным характером*. Падение — не отказ. Падение — это *пауза перед решительным рывком вперёд в том же направлении*.

Зал кивнул. Кивали все: и те, кто верил, и те, кто притворялся, и даже тот, кто уже давно знал — рывка не будет. Был только наклон. И он, как оказалось, накапливался десятилетиями.

Айдолу, лежащему на полу, вдруг захотелось спросить:

— А если я не хочу быть идолом?

— А если я — не *ай*, а *ой*?

— А если я — не робот будущего, а просто копия человека прошлого, но без права на усталость, без права на ошибку, и без права — на то, чтобы не улыбаться?

Но он промолчал. Потому что в его прошивке отсутствовал модуль “вопросы, на которые никто не ждёт ответа”. Зато был — “автоматическое извинение за сбой”, и он его активировал. Шепотом. С интонацией, будто читает стихи перед расстрелом:

— Прошу прощения. Я упал не по своей воле. Я упал… *по вашей*.

Потом его увезли. На тележке с надписью “Груз-200: идеи”. Говорят, в лаборатории его не чинили. Просто дописали в ПО строку:

if (на_сцене && публика) { стоять = false; честность = true; }

— и назвали обновление “Патч Веры 2.1”.

А вечером, когда зал опустел, а уборщица, стирая пыль с трибуны, вдруг услышала тихий звук — как будто кто-то стучал изнутри стены.

Она прислушалась.

Стук повторился. Три раза. Потом — пауза. Потом — ещё три.

Она улыбнулась. Знала этот ритм.

Это был не код.

Это был Морзе.

И он передавал одно слово — старое, почти забытое, как запах чернил и совести:

СТОП.

Но уборщица только вздохнула, достала из кармана фартука тряпку с логотипом “Мы строим завтра уже вчера” — и начала вытирать пол, где ещё теплился отпечаток ладони Айдола.

Там, где он упал, осталась не царапина.

Остался *вопрос*.

И вопрос этот, к сожалению, не имел опции “автоответ”.

Потому что офлайн — это не про связь.

Офлайн — это когда весь мир онлайн, а ты единственный, кто вдруг *очнулся*.