Трубочист поневоле

— Тёплое вино, грелки, любовь и забота — это всё, что я могу порекомендовать вам, — ворвался в темноту брезгливый старческий голос.

Мальчик открыл глаза, заморгал. Жёлтый потолок с осыпающейся штукатуркой весь в паутине трещин. Пляшущие тени.

— Спасибо, сэр! — До чего же неприятен этот хнычущий голос. — Как нам благодарить вас, сэр? Мы ежедневно будем возносить молитвы о вашем…

— Пустое. Десять шиллингов.

— Десять… Ох… Мы люди небогатые, сэр… Может договоримся на восьми?

Он скосил глаза и увидел крошечную бедную комнатку. Полный важный господин в сюртуке и пенсне, видимо, был доктором. А вот рядом с ним… Что это за мерзкий горбатый субъект, похожий на паука? Непонятно.

— Вам жаль отдать за спасение сына десять шиллингов? – презрительно оттопырил губу доктор и встал, отряхиваясь.

— Мы люди бедные, — заканючил «паук».

— В таком случае, вам не стоит обращаться к докторам. Каждый должен жить по средствам, — назидательно заметил господин в пенсне. – Но раз уж вы обратились, с вас десять шиллингов и не пенсом меньше.

«Паук» вздохнул, вытащил из кармана грязную тряпицу, отошел к колченогому столу, повернувшись спиной к доктору и загородив лампу. «Считает деньги», — догадался мальчик и попытался приподняться.

Доктор обернулся, искривил бровь.

— Г-м, — издал носовой звук, вытащил платок и прочистил нос, – лежите, молодой человек, лежите. Вам нужен абсолютный покой.

— Где я? – прошептал больной и вздрогнул от звука своего голоса: чужого, жалкого.

— Джонни, мальчик! – всплеснул руками старик. – Ты дома, сынок. Ты среди семьи.

Джонни? Это… это к нему обратились? Он оглянулся. Да, больше не к кому: их было трое в комнате.

— Дома? А… кто вы?

— Ты не помнишь своего папеньку, малыш? Но как же так…

— Вы… — мальчик закашлялся от ужаса. Отец? Вот это жалкое существо – его отец? Не может быть! Нет, пожалуйста! Не надо. Только не это!

— Полная или частичная амнезия, — удовлетворённо произнёс доктор, – при такой травме головы – неудивительно. — Далее последовала латынь, из которой больной понял, что у него возможен ушиб мозга. – Что ж. Повторюсь: полный покой, уход и тёплое вино. Желательно, бордо. В крайнем случае, прованское. Ни в коем случае, не анжу — у него слишком много кислоты.

— Б-бордо? – испуганно пролепетал старик, и мальчику даже стало его жаль. – Но, Боже милостивый, откуда мне его взять?!

— А это уже не моё дело, — пожал плечами господин, забрал свои десять шиллингов, затем брезгливо вытер руки в перчатках о платок. – Всего доброго.

— Доктор, подождите! – возопил старикашка: — А память-то… Память вернётся к нему?

Доктор обернулся. Он уже успел открыть дверь и остановился на самом пороге. Пожал плечами:

— Сие мне неведомо. Если Бог будет милостив.

И вышел.

Старик потер сухонькие ручки, покосился на того, кого назвал сыном. Джонни заморгал. Странная тоска охватила его. Неужели это его жизнь, его дом, его отец? Странно, но в кривых стенах, в пожелтевших, сморщившихся обоях, в грязном крохотном окошке, в рассохшемся от времени полу, словом, во всей этой убогой обстановке он не ощущал ничего ни привычного, ни родного. Сам вид того, кто называл себе его отцом, был отвратителен мальчику.

— Вы мой отец? – хрипло спросил, ни на что не надеясь.

И неожидания его сбылись. Старик стал что-то лопотать визгливым голосом, многоречивое и пафосное, захлебываясь в сладкой патоке слов.

Джонни откинулся на тощую подушку без наволочки. Итак, его зовут Джоном, у него есть отец, мать, а еще вроде брат и две сестры. Кошмар. Он ничего не помнил, и всё тут было ему чужим. Даже собственное имя. «Джонни». Он попробовал имя на вкус, прошептал его почти беззвучно. Но имя не налезало, холодное и равнодушное. Что может быть хуже?

Со всем этим предстояло как-то жить дальше.