Тулуй-Тимур

1.

В один ясный московский день, когда солнце светило, как будто специально, чтобы всё выглядело подозрительно законным, в Управление градостроительства и котлованов (УГиК) заявился человек с густыми бровями, в войлочной шапке, с видом древнего воина и папкой в руках.

— Я, — говорит, — Тулуй-Тимур Тохтамышевич. Потомок самого хана Тохтамыша по прямой линии, не считая пары боковых ответвлений через бурятскую тётю. Пришёл забирать своё.

— Простите, вы... кто? — переспросила сотрудница, сжавшись за монитором.

— Наследник Золотой Орды! — гордо произнёс он. — А участок мой — прямо у Кремлёвской стены. Между башней и сувенирной лавкой с матрёшками.

Сотрудница хотела позвонить в психушку, но он выложил на стол потрепанный свиток:

— Вот ярлык, подписанный моим прапрапрадедом Тохтамышем. В нём сказано: "Пусть мои потомки строят юрты, где им вздумается, пока пасутся лошади на Москве-реке".

— А где печать? — строго спросила сотрудница.

— Вот она, — он достал коническую печать с надписью "Approved by Chinggis, LLC".

Начался процесс. В суде он представил экспертизу ДНК (99% потомок всех монгольских завоевателей и 1% IKEA), исторические карты, глиняную табличку с надписью "Здесь могла бы быть ваша юрта".

На слушаниях он уверенно говорил:

— Мои предки приходили в Москву не один раз. Грех не оставить тут что-нибудь на память. Я всего лишь хочу небольшой лофт в форме юрты с видом на Спасскую башню.

После двух месяцев споров, один из чиновников, уставший от всего, сказал:

— Да пусть строит. Всё равно это будет не самое странное, что мы согласовали.

И вот, спустя полгода, на фоне кирпичных стен Кремля поднялась... юрта. Но не простая. Из стекла и алюминия. Внутри — тёплый пол, вай-фай и гравюра "Тохтамыш жжёт Москву" в стиле поп-арт.

Туристы в восторге. Охрана Кремля в шоке. Сувенирные лавки рядом начали продавать "Чай ханский" и "Юртобургеры".

Тулуй-Тимур доволен.

— Москва, — говорит, — город возможностей. Главное — иметь древний свиток, харизму и немного наглости.

2.

Как я, Тулуй-Тимур, потомок хана Тохтамыша, возвратился.

Слушай, уважаемый собеседник. Я не просто так пришёл. Я — человек с историей, с линией крови, прямой как стрела бурятского охотника. Я — Тулуй-Тимур, сын Тохтамышевой памяти, правнук ветра и праправнук Великой Степи.

Однажды я проснулся в своей однушке на окраине Улан-Удэ и понял: дух предков шепчет мне. Не шёпотом, а голосом, как будто дед Тохтамыш лично кричит из облаков:

"Внук, в Москве моё дело незавершённым осталось. Иди, бери, строй. Кремль помнит нас. И лошади наши там копытами землю топтали, не просто так."

Я взял шапку, свиток, чай в термос налил — и в путь. Москва встретила суетой и платной парковкой, но я не испугался. Пришёл я в учреждение важное — как его звать… Градо... Стройка… Бумага. Там сидят люди белые лицом, серьёзные, с глазами недобитого чиновника.

Я поклонился и сказал:

— Здравствуйте. Я по делу большого предка. У меня тут ярлык. Ханский. Документ весёлый, но серьёзный.

Они смотрят, будто я с луны свалился. А я им:

— Не с луны. С Орды.

Достал я свиток — пергамент, немного погрызенный временем, но с настоящей печатью. На ней волк — символ степи. И надпись: "Да будет юрта, где сено мягкое и место историческое".

Они переглянулись. Говорят:

— Простите, вы кто такой вообще?

— Я потомок хана Тохтамыша. Это как если бы ваш дед — Лев Толстой был, только с саблей и на коне.

Суд был — долог, как зимняя дорога. Я говорил красиво, с почтением. Показывал генеалогию, где моя прабабушка напрямую связана с тем воином, который случайно оставил у Кремля поводок от лошади, что в музее. Это же исторический след, не так ли?

Судья смотрел долго. Потом говорит:

— Ладно. Но строй аккуратно. Без лошадей внутри, пожалуйста.

Так появилась моя юрта — новая, но с духом предков. Стены из стекла, пол с подогревом, внутри чайник шипит, аркан на стене висит. Туристы приходят, говорят: "О, это что, музей?"

А я им:

— Это не музей. Это возвращение. Где был табун — теперь снова жизнь.

Так я, Тулуй-Тимур, вернул себе кусочек земли. Не ради богатства. Ради памяти. Ради предков.
И ремонт начался — по завету бабушки: "Если строишь — строй с душой. И чтобы юрта не скрипела от ветра, а от музыки."

3.

Говорят: дом без ремонта — как воин без лошади. Стоит, но не скачет.

Я, Тулуй-Тимур Тохтамышевич, потомок великого хана, приступил к священному делу — внутреннему обустройству. Как сказал мой двоюродный дядя Баян, когда ставил забор в Урюпинске:

"Если сверлишь — сверли с душой"

И вот пошёл ремонт. Днём, ночью, на рассвете и при луне. В степи времени не делили — и я тоже не делю. Ударил кувалдой в несущую — стена зазвенела, как шаманский бубен. Сверло визжит, как табун в гололёд.

Местные чиновники стали нервно моргать. А один генерал из охраны Кремля лично подошёл, говорит:

— У вас дрель аккумуляторная, скоро сядет?

Я отвечаю спокойно:

— Не дрель, а дух предков. Он долбит. Я только направляю. Не сядет.

Президент сидит в кабинете — голова болит. Сам говорит: "Мигрень у меня с Тулуй-Тимуром началась!"

Министры по командировкам — кто в Читу, кто в Саранск, кто на необитаемый остров. Обратно не хотят: там тишина. Тут — вибрация, как будто внутри Кремля стройка века.

Но ведь дело важное! Я не просто плитку кладу — я строю связь времён. У меня даже обои — с орнаментом панорамы Золотой Орды, а ванная — в форме степного котла.

А по вечерам, когда луна встает, как сыр в небе, я выхожу перед своей юртой, сажусь на табурет из берёзки и пою. Голос у меня — как ветер с Байкала: не идеальный, но надолго.

— Ай, дай, далай, ой, степь широкая,

Юрта моя новая — ты мне дорогая!...

Гармонист с Арбата иногда приходит подыгрывать. Охрана Кремля поначалу пряталась за стенами, а теперь подпевает.

Одна дама из Совета Федерации даже из Питера прикатила, прослезилась и сказала:

— Это же почти world music, только по-нашему.

А я ей:

— Нет, это world history. Вы просто забыли, а я — помню.

Теперь туристы приходят не только смотреть на башни, но и слушать вечерние концерты "Тулуй-Тимур и Бурят-монгол-бэнд". Песни разные: о кумысе, о завоеваниях, о капитальном ремонте.

Кремль, между делом, начал немного оседать от вибрации. Геологи волнуются, архитекторы хватаются за голову.

А я говорю:

— Кремль — крепость сильная. Она выстоит. Главное — не мешать народу творить.

4.

Когда смешиваются кумыс да горловое пение — это уже не просто фольклор.

Ремонт шёл своим чередом: стены вибрировали, соседи рыдали, а плитка ложилась, как по ханскому завету — криво, но с душой.

Но тут… приехали мои родственники. На стареньком "УАЗике", обвязанном синими лентами, с шаманским бубном на крыше и бараном в прицепе.

— Тулуй-Тимур, — говорят, — ты ж у Кремля живёшь! А мы по древнему обычаю должны освятить территорию, вызвать предков и откупиться от местных духов. Ну и... туризм посмотреть.

Привезли всё необходимое: два ведра кумыса, сушёного яка и усилитель для горлового пения. Начали ритуал ночью, когда звёзды стояли в форме конского седла. Бубен гремел, голоса выводили басами:

— Уууу-аааа-груууу-ээээ...

И тут — воздух задрожал. Мороз пошёл по брусчатке. Из мавзолея, с тихим скрипом, показалась… фигура. Рыжеватый, лысоватый старик с бородкой, взгляд как у человека, который хочет одновременно хлеба, соли и свержения мировой буржуазии.

— Что за чертовщина? — прошептала охрана.

А старик, не моргая, посмотрел на Кремль, втянул в себя воздух, где смешались кумыс, гречневая каша и новейшая история, и пошёл...
Встал посреди Красной площади и картаво проревел:

— Да здравствует мировой коммунизм, товарищи! Где мои заводы, газеты и пароходы?!

Родственники в восторге — значит, ритуал сработал.

Правительство — в панике. Президент зажал виски двумя руками:

— Верните Тулуй-Тимуру дрель! Пусть сверлит! Только не это!

А я, Тулуй-Тимур, сижу у своей юрты, пью кумыс и говорю:

— Я ж предупреждал. У нас, если предков позвать, они не просто "здравствуйте" скажут. Они начнут работать.

Старик, между тем, уже прописался где-то в Кремле. Требует переписать Конституцию на кириллицу дореволюционного образца, отдать народу молоко и немедленно национализировать Третьяковку. Его поят чаем.

Туристы в восторге: говорят, не каждый день видишь, как шаманизм оживляет историю.

А правительство шепчет:

— Пожалуйста... пусть лучше сверлит. Пусть хоть красный кирпич жрёт — только бы больше без революций.

5.

Иногда, сидя у своей юрты, я думаю: ведь странная штука — судьба. Один оставляет след в истории саблей, другой — перфоратором. А я, Тулуй-Тимур, потомок хана Тохтамыша, оставил юрту. Стеклянную, с вай-фаем и духом предков.

Москва привыкла. Охрана здоровается. Сувенирные лавки продают "Кумыс в капсулах". Туристы задают вопросы: — А это точно настоящая юрта? А я отвечаю: — Настоящая — это не когда войлок, а когда душа есть.

Тем временем рыжий старик ведёт кружок по ритуальной экономике. Требует у ЦБ "переоценить роль шаманов в развитии малых форм кооперации". И никого этим не пугает. Не мировая же революция.

Чиновники сдались. Из мэрии привезли и повесили табличку:

"Юрта культурного наследия - объект межвременного значения".

Один депутат даже предложил ввести "степной выходной" — по пятницам всем ходить в халатах и пить чай с солью. Выполняют только гастарбайтеры, им так нравится.

Теперь по вечерам собираются люди. Кто с гитарой, кто с думой. Под юртой горит лампа, варится чай, играет варган. Иногда подходит старик в военной форме, ветеран Куликовской битвы, снимает шапку, смотрит на башни и говорит: — Вот же ж ты, ордынец... А красиво живёшь.
И я улыбаюсь. Потому что да — красиво. Не в смысле роскоши, а в смысле истории, что снова пульсирует на этой земле.

Я ничего не забирал у Москвы. Я просто напомнил: здесь когда-то шли наши кони. И каждый след от копыта — это тоже подпись. Пусть не в реестре, но в памяти.

Я — Тулуй-Тимур. Потомок. Строитель. Певец степи.

Юрта стоит. Люди слушают. А значит — предки довольны.

А значит — я остаюсь.

Или уеду.

Я вольный, а интрига украшает повествования...