Тульпа: Часть вторая

Большая часть действий человека происходит неосознанно. Часто ли вы задумываетесь о том, как ходить? Как жевать? Как держать вилку? Как вы дышите прямо сейчас?

Вы ведь даже не замечали, что делаете это всё время. Просто потому что мозг уже всё за вас решил. Он молча тянет на себе ваши рефлексы, жесты, походку, привычные фразы, паттерны в разговорах и то, как вы гуглите «нормальные стики без вони».

Вы уверены, что ваше желание пойти на эту работу ваше? Что выбор между маком и шаурмой это выбор, а не очередная микродоза дофамина, завязанная на старую привычку?

Осознанность это то, что мы себе придумали или на-эволюционировали, чтобы не сойти с ума от масштаба автоматизма.

Иногда кажется, что люди вокруг просто плывут по инерции. Говорят, ходят, решают что-то, но внутри ни грамма понимания, как будто всё это делает не они, а какой-то внутренний автопилот.

Иногда случается странный момент, вроде бы просветление. Ты будто выныриваешь из всего этого и думаешь: «Вот сейчас — это я, я решил». Но проходит секунда и ты уже не уверен.

А точно ли это ты решил? А не твоё подсознание просто подкинуло тебе кость и дало поощрение, будто ты сам к чему-то пришёл? Хотя всё было решено давно.

Вот так и бежишь — как кошка за хвостом. Или как человек за радугой. Только каждый раз, когда кажется, что вот она — цель — оказывается, ты всё это время топтался на месте.

Конец мая. Воздух пахнет пылью, цветущими деревьями и чем-то неуловимо переменчивым. Всё вокруг будто сбрасывает старую кожу. Время возрождения природы, новых начал, пересобранных по-быстрому мечт и очередных планов «начать с понедельника». Мэлсу всё это казалось какой-то насмешкой.

После выписки его первое время вызывали на осмотр раз в две недели — стандартная процедура: оценить состояние, отследить динамику, убедиться, что пациент не соскочил с препаратов. Потом — раз в месяц. Сегодня обещали перевести на три месяца между визитами. Это радовало. Он искренне устал от ощущения, будто в диспансере он работает.

Психиатр, впрочем, оставалась настойчива. Сказала, что адаптация к социуму — часть терапии, и предложила посещать игротеку. Якобы это поможет «разговариться», «найти контакт с другими» и прочее из методичек или стандартов оказания помощи.

Продуктивной симптоматики уже давно не было. Только усталость. Ощущение внутреннего гниения. Вялость ума. Мысли приходили, как будто через слой ваты. Мэлс не чувствовал себя больным. Он чувствовал себя варёным. Разваренным. Как овощ на пару.

Теперь он едет в автобусе — привычный маршрут, но в новое место. Какая-то игротека. Настолки для скучающих душ. Он не испытывал отвращения, просто, не было желания. Опять придётся заходить, улыбаться, кивать, делать вид, что тебе интересно. Или молчать и ловить на себе взгляды. А может, все там такие же.

По представлению Мэлса, туда ходят люди либо совсем с оторванными социальными проводами, либо те, кто уже давно за бортом нормальной жизни. Хотя, если быть честным, он сам подходил под оба варианта. Всё же интересно — а вдруг?

Автобус качал его, пока он разглядывал девушку напротив. Белоснежная рубашка, вся исписанная красным маркером. Последний звонок. Выпускница, спешащая куда-то с ранним счастьем в глазах. На ткани плясали надписи — пожелания, слёзы, приколы.

По почерку было сразу понятно, кто писал: кто-то жирными буквами коряво вывел «НЕ ПЕЙ МНОГО ПИВА» — это, без сомнений, писал парень. А чуть ниже — аккуратное «НЕ СОВЕРШАЙ САМОУБИЙСТВО! ЖИВИ РАДИ ФЕЕЧЕК ВИНКС». И вроде как девочка написала. Хотя… Кто знает.

Мэлс не отрывал взгляда. Не потому что она нравилась — просто в этом был контраст. Она как будто ехала из другого мира. Солнечного, смешного, переполненного будущим. А он — в обратную сторону. В своё болото.

Ему вдруг стало немного завидно. Не самой девочке, не рубашке, не словам. А самому ощущению, что у неё всё впереди. Что она может пойти куда угодно. Сделать любую ошибку. Всё ещё не поздно.

А он… Он просто доедет до своей игротеки. Посидит за столом, подвинет какие-то фишки. Может быть, кто-то из игроков случайно его коснётся. И он снова почувствует, что у него есть тело.

Сегодня игротека проходила в здании ВУЗа — не того, где он учился, и слава богу. Но мандраж быть узнанным всё равно оставался. Хотя какая уже кому разница? Все давно живут своими делами, своими сериалами и кредитами, не до него. Но ощущение, будто кто-то узнает, не отпускало. Как фантомная боль — вроде бы уже ничего нет, а зудит.

Места проведения всё время менялись. То антикафе с запахом ароматизатора и облезлыми креслами, то фудкорт в ТЦ, где в соседнем ряду дети раскладывают наггетсы, а подростки снимают тиктоки под ор. Сегодня выпал вузовский корпус — значит, будет тишина и люди, которые куда-то спешат.

До этого он списался с чат-ботом игротеки, потом с каким-то организатором. Тот был вежлив, даже чересчур — как будто компенсировал своей мягкостью всё происходящее. Группа была большая, почти две тысячи человек, но активных от силы пятьдесят. Те, кто реально приходил — ну, человек двадцать. Завсегдатаев — ещё меньше.

На входе в корпус, как всегда, стандартный театр безопасности: паспорт, журнал, пропуск. Охранник с выражением лица, как будто он стоит у входа в секретный объект. На этот раз — бабка в жилетке, явно не вывозящая даже смену, но отчего-то уверенная, что именно она спасает мир от угроз. Типаж знакомый, типичный синдром вахтера. Документы, подпись, ручка не пишет, она её трясёт, матерится себе под нос.

Неожиданно Мэлс поймал себя на том, что ему приятно снова оказаться в стенах учебного заведения. Хотя пары он никогда особенно не любил, какой-то вайб здесь всё-таки оставался. Что-то знакомое, спокойное. Даже позволил себе немного понастальгировать по Кате, по репетициям, по тем временам — но быстро пришло стыдливое ощущение, а за ним и разочарование.

В сообщении была указана аудитория и время, но когда Мэлс пришёл — никого не оказалось.

«Ладно, возможно, все просто опаздывают», — подумал он и сел за первую попавшуюся парту.

В аудитории воняло затхлостью — как будто тут с утра без перерыва шли лекции. Даже распахнутые окна не помогали. Из коридора доносились какие-то голоса, шаги. И вот зашли пятеро.

Поздоровались? Нет. Но заметили его — да. Каждый кинул взгляд, прошёл мимо, занял место. Начали доставать настолки, что-то обсуждали, шутили. Было видно, что это своя компания. Мэлс чувствовал себя мебелью.

Минут через пять пришёл мужчина — лет под сорок, с немного седой бородкой. С ним все поздоровались. Это и оказался тот самый организатор.

— Привет! А чего ты сидишь, как бедный родственник? Ты ведь Мэлс, да? Я Михаил Павлович.

Мэлс встал. Не успел и слова сказать, как тот продолжил:

— Ребята, познакомьтесь — новенький! Введите его в нашу струю, — сказал он с улыбкой.

Фраза прозвучала странно, даже немного с намёком. Но остальные вроде не обратили внимания — стали здороваться, кто-то даже пожал руку, пару слов перекинул.

Оказалось, что Михаил Павлович — преподаватель в этом же вузе. По совместительству — организатор игротеки, студенческого научного общества и ещё какой-то стопки университетских активностей.

«Ну понятно... В школе точно был додиком», — подумал Мэлс и еле заметно хмыкнул.

Так началась новая арка — еженедельные посещения игротеки.

Новички приходили, уходили. Компании менялись. Возраст — от школьников до вполне взрослых людей, которые выглядели особенно кринжово, когда пытались быть «в теме»: бросали сленг, вставляли мемы, переигрывали. Особенно доставляли тридцатилетние, говорящие "йоу" или "изи".

Игры были разные, но фавориты постепенно вырисовывались. Мафия, но не простая, а с модами и авторскими правилами: шериф с дробовиком, маньяк, ведьма и кто-то ещё, выдуманный на ходу. Иногда приходили настоящие задроты — те садились в угол и играли в DnD. С вечера до полуночи. С миниатюрами, картами, своими кубами в бархатных мешочках. Их трогать не стоило, они были из отдельного каста.

И вот однажды, почти случайно, Мэлс увидел в чате сообщение, которое выбивалось из всей этой настолочной рутины:

«Сибирь, андеграунд, нинтендо, насилие, угар — эти слова можно связать только в описании омской банды. Страшные и пугающие поступки, приедут на Газели Смерти громить ваш город.

Молодые люди уже прославились своими песнями про нашу необъятную, а про их лютые бескомпромиссные лайвы слышали все уважающие себя особы.»

Это уже было интересно.

Когда Мэлс в последний раз был на концерте? На первом курсе. На говнарских подвалах с ноунеймами, у которых даже гитару не настраивали. Пахло потом, дешёвым пивом и юношеским максимализмом.

Но тут — неожиданность: он знал эту группу. Не лично, но знал. Несколько из треков даже были в его плейлисте. Не слишком раскрученные, но в своих кругах — почти культовые.

А самое абсурдное: одним из тех, кто помогал организовать концерт, оказался Михаил Павлович.

Вот уж поворот.

Ну, наверное, посещение этого концерта можно считать частью реабилитации. Почему бы и нет? Тем более устраивает его не абы кто, а сам Михаил Павлович — человек, с официальным мандатом на душевную доброту.

Другое дело — Ле Маман. Её паранойя стала только сильнее после того, как Мэлс загремел в дурку. Каждый раз, когда он задерживался на игротеке, она названивала по десять раз. А когда он всё-таки возвращался — устраивала сцены, будто он с морей пришёл и забыл предупредить.

А тут — концерт. Шумный и ночной. Омичи в Газели Смерти. Как она это проглотит?

Мэлс уже знал, чем парировать:

— То есть мне нельзя сходить на концерт, а ему можно держать ружьё у нас в квартире?

Дело в том, что у хахаля как раз подходила к концу лицензия на гладкоствол. Он, конечно, "забыл" её продлить, и чтобы не париться с переоформлением, ляпнул в полиции:

— Уронил в озеро на охоте.

А что делать с сейфом? Ну конечно продать. А у дочки его держать нельзя — дети маленькие, могут, не дай бог, пальнуть в друг друга. Так что — храним ружьё у нас, "временно".

— Ну, Мэлс, ты же знаешь, оно у нас не просто так... — начала она как-то расплывчато, будто ружьё — это оберег от злых духов.

— Ну и что? Может, вообще в полицию заявить? — бросил он.

Мама захлопнулась. Возразить было нечем.

Ну и ладно. Концерт так концерт. Какие проблемы?

Оказалось, что гиг проходит не где-то в клубе или культурном центре, а в настоящем ангаре — на краю города, среди складов и какой-то заброшки. Место, где воздух пахнет ржавчиной, перегаром и промасленным бетоном. Людей было не то чтобы толпа, но и не пусто. Такой нормальный движ: знакомые лица, незнакомые лица, кто-то пришёл реально поугарать, а кто-то просто по приколу. Особенно девушки — половина в чокерах и мини, старались казаться «не такими», с прищуром, как в клипах с VHS-фильтром.

Мэлс смотрел на всё это и не чувствовал себя чужим. Почему — непонятно. То ли антураж помогал, то ли атмосфера, то ли просто впервые за долгое время его мозг не включал режим "я тут лишний". Толпа в центре подпрыгивала под биты, кто-то явно бухой, кто-то под чем-то, в слэме — как всегда: БАМ! БАМ! Кто-то кому-то случайно по зубам, кто-то падает, кто-то поднимает.

Среди всех мелькнули и ребята с игротеки. Весёлые, раскрепощённые, с какими-то девчонками, явно младше их — возможно, школьницы, возможно, просто миниатюрные. Мэлс их узнал, они его — не факт. Но ощущение было такое, будто он и сам стал частью всей этой странной тусовки.

И вот тут проявился главный парадокс: на фоне одного персонажа Мэлс вообще казался сверхадаптированным.

Этот персонаж — Гриша. С игротеки. Самый зачуханный из всех хикканов, которых Мэлс когда-либо видел. Реально, как будто сбежал из архива борды. Стрижка под линейку, глаза бегают, движения как у сломанного аниматроника из FNAF. С ним было трудно не сравнить себя — и, внезапно, Мэлс понял, что на его фоне он, в общем-то, чуть ли не альфач. Не в классическом смысле, а просто как человек, способный разговаривать, двигаться, хотя бы имитировать поведение нормального человека.

Они перекинулись парой слов. Оказалось, что оба на одной волне, и это... отпугнуло. Как два одинаковых полюса магнита. Гриша ходил по ангару, как NPC, у которого сломался скрипт. Даже руки постоянно прятал в карманы, как будто стеснялся их. Мэлсу стало неуютно от такого отражения самого себя — но какого-то себя, из прошлого?

В итоге Мэлс всё же прибился к компании с игротеки. Знакомые лица, привычная атмосфера — в целом, безопасная зона. Среди них, как оказалось, основную массу составляли «скуфы» — мужчины за тридцать, с лёгким налётом цинизма, хрипловатыми голосами и лицами людей, которые уже устали ждать, что жизнь станет лучше. Простите, 30-летние. Но именно они тут были в авторитете — старики локального андеграунда, с опытом, деньгами и, как ни странно, харизмой.

А вот девушки у них в компании были зумершами. Молодые, звонкие, стильные. Такие, у которых есть и Тиндер, и понимание, как туда выкладывать фотки, чтобы ловить фидбек. Вопрос — что их держало среди этих скуфов? Ответ простой: самодостаточность. Мужики могли себе позволить алкоголь — и им, и девчонкам. А на таком мероприятии это уже валюта.

В ангаре, как водится, всё по законам андеграунда: жуткий оверпрайс на каждую каплю. Ананасовая бодяга, закупленная по 70 рублей ящиком, — 350. Глинтвейн из общего котла — мутный, с корицей и надеждой, что после него не обдрыщит — 400. Апероль шпритц, в котором от апероля разве что оранжевый цвет и имя на табличке, — тоже 400.

Но скуфачи не жались. Им не впервой. Покупали без лишних вопросов, разливали, делились, отпускали шуточки — как старшие по званию в лагере, где ты только вчера прибыл. Неформальные командиры и поставщики хорошего настроения в пластиковом стаканчике.

Конечно, в этой тусовке были и молодые — вроде Мэлса или того же Гриши. Но их участие было декоративным. Они стояли чуть в стороне, как реквизит. Разговаривали мало, больше слушали. Смотрели на то, как легко скуфачи взаимодействуют с девушками — как будто это всегда было так, как будто общение даётся им само собой. А у тебя — ступор, белый шум, липкие ладони. Откуда этому научиться, если ты всю жизнь провёл в браузере?

Мэлс, разумеется, не пил. Ещё бы. Во-первых, он сидел на риспиридоне. Во-вторых, боялся, что у него кукуха слетит от первого же глотка. Да и вообще, бухать в компании почти незнакомых людей, ещё и на концерте — не лучший план, когда у тебя тревожка на тревожке, а поверх всего лежит нейролептическая ватность.

Когда гиг закончился, народ, разумеется, захотел продолжения. И, как ни странно, скуфачи оказались подготовленными: было место, был алкоголь, возможно — что-то посерьёзнее. Главное — взять с собой зумерш. Ну и Мэлса, так — «в придачу». Для них он был странный, но в меру прикольный. Молчит, не мешает, время от времени бросает приколы — а что ещё надо?

А вот знакомый сценарий повторился — только теперь уже с Гришей. В прошлый раз за бортом остался Мэлс, теперь — Гриша. Как будто правило одно: один хикка за раз. Гришаня не стал ни возмущаться, ни грустить. Просто остался в стороне, как будто всегда был там.

— Ну чё, Мэлс, погнали? Только таксишку вызови, ок?

Сначала хотели минивэн, потом поняли, что дешевле — двумя такси. Народу набралось человек восемь-девять. Мэлс не особо хотел ехать — он даже не пил. Но было ощущение, что если сейчас он откажется, то снова выпадет. Снова окажется «не с ними». А он вдруг очень захотел остаться «с ними». Быть частью. Хоть немного.

По итогу на хате собралось: пятеро парней, четверо девушек. Пропорция почти идеальная. Перед заездом скуфачи заскочили в круглосуточный у дома, где под видом «пива» продавали туже ананасовую бодягу с 7% градусом — идеально, чтобы не умереть с первого глотка, но и не остаться трезвым. Заодно один из них «решал вопрос» — кое-что интереснее нужно было забрать самостоятельно. Адрес стандартный: рандомная клумба за панелькой.

Пока основная масса уже расселась на диванах и кухне, запуская музыку, двое добровольцев пошли по координатам искать клад. На хате быстро началось: один уже не дождался ни порошка, ни развязки — блевал в толчке, обняв унитаз как старого друга. Девчонки — наоборот, держались уверенно. Пили по чуть-чуть, прикрывали друг друга, периодически отстраняли руки скуфачей, если те перегибали.

Когда вернулись двое с добычей, одна из девушек слилась — сказала, что устала. Тот, что в туалете, уже отрубился на ковре. В остатке: четверо на троих.

В процессе тусовки кто-то из парней начинал распускать руки — не жёстко, но с намёками. Девушки не особо противились. Кто-то отстранял, кто-то смеялась, но никто не поднимал шум.

Когда дело дошло до порошка — Мэлс отказался. Просто молча отодвинул руку с кулёчком и уставился в пол. Один из скуфачей тоже отказался, буркнув что-то про давление. А вот девушки — нет. Возможно, дело в возрасте, в «первом опыте», в желании быть «как все». А может, просто никто не хотел портить вайб. Всё пошло своим чередом.

Тот скуф, у которого "давление", тоже слился, не выдержав вакханалии. Уже потом выяснилось что у него жена и ребёнок. Но основная часть компании, наоборот, только раскрепощалась. Девушки будто скинули все стопоры: смеялись, обнимались, трогали кого попало. Мэлс наблюдал, но почти не вмешивался. Он держался в стороне — не из стеснения, а как будто по инерции.

Он остался с кейпопершей. Серой мышкой, которая почти весь вечер сидела молча, залипая в телефон, с кривой пластиковым стаканомв руках. Он её даже и не запомнил бы, если бы она не оказалась рядом. Каре, гнусавый голос, выраженный нос — ну не его тип. Но она внезапно оказалась рядом. И стала дотрагиваться до него. Не навязчиво, но достаточно агрессивно.

Он отвечал — скорее из вежливости, чем от интереса. Его движения были неестественные, автоматические. Всё казалось будто снятым на старую камеру — с шумом, приглушённым звуком, без фокуса.

Карина — её так звали, но все называли Кирой — вдруг начала вести себя очень странно. До этого она была тихоней, а тут стала гиперактивной. Её мотало — то смех, то прикосновения, то какая-то одержимость. Он чувствовал, что она в изменённом состоянии. Слишком говорливая, слишком цепкая. Казалось, она не понимает, что делает, просто двигается как по сценарию.

В какой-то момент она резко прижалась к нему и начала целовать — неумело, настойчиво, сбивчиво. Мэлс замер. Его будто током дёрнуло.

— Тебе… точно 18 есть? — спросил он, и сам удивился, что голос звучит как чужой.

— Ага, школу в этом году заканчиваю, — ответила она быстро. И снова потянулась к нему, без пауз и без мыслей.

Всё, что было после — плыло в сером тумане.

К употребляющим вещества Мэлс всегда относился одинаково: «наркоскот». И то, до чего они себя доводили, казалось ему заслуженным воздаянием. Хотя глобально он считал, что это всё-таки вина государства. Не в том смысле, что нужен больший контроль, а наоборот — полнейший легалайз. Проблема, по его мнению, была не в химии, а в людях, которые не умеют с ней обращаться.

Возможно, именно из-за этих мыслей — или же из-за побочек нейролептиков и антипсихиотиков — в самый важный момент он оказался не в боевой готовности.

Вялый джунжурик висел тряпочкой — будто ему и неинтересно было в принципе. Обычно он хоть изображал боевую готовность, пусть и без особого энтузиазма. Да и по классификации Мэлс относил его к «мясистым» — тем, что с запасом от природы, а не к «кровянистым» — которые у кого-то там взрываются, как шарики с гелем. Но сейчас и этот скромный актив решил, что участвовать отказывается.

Кира методично пыталась привести стратегический запас в боевую готовность. Её техника напоминала движения человека, который видел секс только в тиктоках с хэштегом #отношения - много театральных жестов, но полное отсутствие понимания механики процесса. Видимо, она искренне верила, что достаточно просто коснуться - и всё само заработает, как в тех роликах, где девушки за кадром томно стонут "ой, он такой большой".

Мэлс тем временем пытался сосредоточиться на самых похабных образах, чтобы запустить свою ракету. Но мозг, перегруженный антидепрессантами и глубокими познаниями римской империи, выдавал странную смесь: то римские легионеры с голыми жопами, то античные статуи с аккуратно упакованными мраморными достоинствами. Всё это больше напоминало экскурсию по музею, чем подходящий материал для возбуждения.

В отчаянии он прибег к "Пальцу Смерти" - древней технике, которую когда-то вычитал в паблике "DnD для аутсайдеров".

Бросок инициативы:

Мэлс (DEX 8, модификатор "Антидепрессанты -2") → выпало 3

Кира (DEX 14, модификатор "Ложная уверенность +1") → выпало 15

Раунд 1:

Кира использует «Тактильную провокацию» (уровень новичка).

Бонус действия: «Я же видела в тиктоке» (+1 к харизме)

Проверка атаки (1d20): 12 → попадает в зону «Сомнительные надежды»

Мэлс в ответ активирует «Палец Смерти»:

Требуется спасбросок Телосложения (СЛ 12)

Модификаторы:

«Усталость»: -3

«Отчаяние»: +2

Итоговый бросок: 7 → провал

Эффекты:

«Вялый отклик»: система выдаёт 1d4+1% работоспособности

«Когнитивный диссонанс»: необходимо сделать проверку Интеллекта (СЛ 10), чтобы понять, что пошло не так

Раунд 2:

Кира применяет «Разочарованный вздох» (воздействие на зону):

Все мужчины в радиусе 5 метров получают 1d6 психологического урона

Мэлс получает дополнительный статус «Я обречён»

Мэлс: получает перманентный эффект «Травма тишины» (не может использовать способность без Зелья Смелости 1к4 дня)

Кира: +1 к навыку «Разочарование»

Кира, похоже, вообще не парилась. Ни намёка на неловкость, будто ничего не было. Просто продолжила гладить — медленно, не спеша, без прежней настырности, но и без стеснения. Как будто решила: ну раз уж ни сна, ни смысла — хоть руками поводить.

Мэлс вначале напрягся. Типа, ща опять всё по кругу, а он вроде не хотел. Но быстро понял — не про «всё». Просто рядом побыть. Просто прикосновения. Просто тепло от человека, с которым ты застрял в одной временной дырке. Приятно? Ну... не кайф, но и не противно. Даже чуть успокаивает.

Кира устроилась сбоку, прижавшись плечом. Рукой водила по футболке, по плечу, молча. И вдруг Мэлс понял — не хочет, чтобы она уходила. Хотя вроде ничего такого между ними нет. Ни химии, ни желания, просто... как будто чужие временно перестали быть чужими.

Часов где-то около четырёх. До первых трамваев ещё как до луны. Это то самое время, когда ты уже не на вписке, но ещё не проснулся.

Снаружи кто-то орал, кто-то хлопал дверью у соседей. В другой комнате кто-то храпел, кто-то уткнулся в экран, кто-то с кем-то сосался. Хата жила своей жизнью.