Туман унёс его имя

Вечерело. Небо затянулось тяжёлыми, холодными, словно свинцовыми тучами. По окнам беспорядочно и назойливо забарабанили капли; перестук вскоре перешёл в неказистое бульканье и плюханье. До стихии по имени «дождь» этому явлению было далеко — всего лишь очередная, я бы сказал, мокрота.

Улицы утонули в унылом, ржавом свете фонарей, таких же свинцовых, как и небо. Я уже собирал вещи, готовясь уходить, когда звякнул дверной колокольчик — и вошёл Он.

Прошелестев полами своего действительно солидного плаща, он уверенно направился ко мне. Остановившись, снял демонически‑чёрный цилиндр, кивнул быстро, чётко и аккуратно — словно гвардеец на смене караула — и произнёс:

— Называйте меня просто. Господин Провозвестник.

Я опешил. Это слово я слышал и раньше, даже пытался представить, каков он — провозвестник, но теперь оно прозвучало как обыденная фамилия. Собравшись, я вежливо ответил:

— Весьма польщён вашим визитом, мессир Провозвестник. Но, видите ли, время работы нашего заведения подошло к концу, и я вынужден…

Не дослушав, мсье Провозвестник вспыхнул и резко выпалил, бешено вращая налившимися кровью глазами:

— Ах так! Тогда вы обо мне не услышите! Вы упустили свой шанс, сударь!

Он стремительно воздел цилиндр на голову с той же чёткостью, что гвардеец при манипуляции ружьём на параде, развернулся плавно, единым движением — почти как на балете — и ещё более стремительным шагом покинул заведение. За ним остался сквозняк, дребезг захлопнувшейся двери и туман, в котором он растворился.

Позже, сидя в карете по дороге в свой особняк — подальше от городского шума, копоти, лошадей, окриков торговок, амбре рыбы и кислой капусты, поближе к мягким туфлям, камину и можжевеловому отвару — я не мог избавиться от мысли: как он там, Провозвестник, и что унёс с собой в туман…