Турбулентность.

Я ворона, ворона – навязчивый мотив буравчиками проникал в сознание. Сон? Я сплю? Знакомый мотив упрямо бил басами. Вспомнил, что он из далекой молодости, конца девяностых, кажется. А что со мной? Почему не просыпаюсь? Не получается! Сплю и не могу проснуться, хотя с натугой пытаюсь приоткрыть глаза, осмотреться, подняться. Но не могу. Много раз пытаюсь, но что-то не дает раскрыться миру. Мешает раскрыть глаза, удерживает по всем ощущениям на сиденье автобуса, наклоненным почти горизонтально.

Темно. Стучат басы, а кто-то рядом переговаривается, смеется. И мне знакомы эти разговоры, происходившие во времена далекой молодости. Это ведь еще из девяностых. Похоже на очередное возвращение со съемок. В Москву на стареньком "Икарусе" из очередного городка. Съемок какого-то модного тогда боевика про братков или, может, мелодрамы?

Я в то время уже дорос до второго режиссера. Но, как и было принято в то нелегкое время, приходилось заниматься и множеством другой работы. Кем только не приходилось работать: электриком, оператором, художником-постановщиком. Ставил свет, организовывал питание для всей команды, носил, переставлял реквизит, помогал в монтажной у аппарата по соединению бесчисленных кусков пленок. Помню: я и девчонки, что помогали в монтажной, эх... Тогда экономили на всем и всех. Выматывался так, что спал в стареньком трясущемся автобусе как убитый.

Картинки моей жизни стали раскручиваться в сознании лавиной. Вот я бегу очередной кросс в парке у подмосковного стадиона, шурша болоневыми штанами дождевика под дождем: готовлюсь к соревнованиям по легкой атлетике. И как с травмированными коленями и печалью в сердце, я по инерции еще какое-то время продолжал приходить на стадион...

В другом сновидении с родителями я смотрю «Инопланетянина» в кинотеатре Нью-Йорка. Слежу за маленькой Дрю Бэрримор и одновременно ныряю рукой в корзинку с попкорном. Вот еще один сон, в котором плаваю на спине в бассейне элитной школы в том же Нью-Йорке...

А в следующем сновидении я уже студент. На мне белый халат, шапочка, я стою у стола преподавателя. Показываю карандашный рисунок нижней челюсти, ревниво сравниваю его с работой соседки... Затем, не без сомнений, бросаю стомфак на третьем курсе, поняв, что это не мое призвание. Голливуд манит меня красочной жизнью, и я мечтаю стать звездой...

Но реальность привела молодого и неопытного меня сначала в грузчики на киностудию, в помощники на побегушках, а там, набираясь опыта, шишек, знаний, добрался уже и до должности второго режиссера.

Конечно же, любил читать. Читал все, до чего дотягивался. Еще в школе испортил зрение к армии, в результате получил белый билет. Став режиссером, снял немало фильмов, а серии для сериалов перевалили за несколько сотен.

В тридцать лет я внезапно влюбился, да так, что считал секунды до встречи. Бабочки внутри гудели ядерным реактором. Она была моложе на десять лет. Я слепил с нее тот образ, который и любил. Реальный же меня удерживал от женитьбы до последнего. Она ушла через восемь лет, не дождавшись кольца. После чего я почти двадцать лет отдавал все свои чувства, страсть и любовь режиссуре.

По словам режиссера Ангелова, режиссер – это волшебник, творящий магию. В каждом сценарии слова, его составляющие образуют волшебную энергию. Каждая нота в саундтреках фильма пропитана энергией. Каждое действие в фильме, каждый жест актера пропитан энергией. Вот и режиссер, как волшебник, создает чудеса, преобразовывает энергию в фильм...

Но все когда-нибудь заканчивается. Когда у отца обнаружились признаки деменции, я переехал на дачу в Подмосковье.

До 2022 года выращивал розы, писал на заказ сценарии и ухаживал за отцом. В свободное время я пересматривал голливудские фильмы и сериалы, перечитывал книги, на которых они были основаны, читал о том, как проходили съемки, писались сценарии. Фильмы восьмидесятых и девяностых годов захватывали внимание, волновали, несмотря на свою наивность, видимую в них глазами современника. Они вызывали у меня мечты и ностальгию. Снимались они ведь лет тридцать назад. Когда деревья были выше и воздух чище…

После перенесенного зимой коронавируса у отца ускорился прогресс деменции. За последние несколько месяцев мы с ним общались, наверное, больше, чем за все годы до болезни. До болезни в свободное время он сидел, уткнувшись в любую печатную продукцию или на диване, загипнотизированный телевизионным дурманом…

При деменции люди часто вспоминают далекое прошлое, но не помнят недавнее. Я снова стал для него ребенком, как и он для меня. Отец улыбался мне, пытался шутить, что-то рассказывать. Я кормил его, водил в туалет, купал, помогал одеваться. Все эти сны-воспоминания проносились в моей памяти, перемешиваясь со странными видениями детства. То шагаю на параде пионером с транспарантом, кидая камешки в шарики одноклассниц, то из окна шикарной квартиры сорок второго этажа «Башни Трампа» разглядываю улицу Нью-Йорка...

Как и последнее видение о том, как ночью, дождавшись и прочитав очередную проду Петра Жгулева, лег спать. А проснувшись, обессиленный полз на кухню, пытаясь не дышать природным газом. Видимо, отец ночью опять пытался вскипятить воду, не сообразив про розжиг...

Просыпаюсь тяжело. Болит голова, что-то давит на ребра. В животе ненасытным демоненком царит сосущее чувство голода. Рядом кто-то, со смешливой интонацией, тихо рассказывает, как какой-то практикант Энди клеился утром к ней, не замечая стоящего за спиной своего куратора...

Девичий голос говорит с акцентом, как в старых довоенных фильмах. Чувствую больничный запах хлорки. Мое тело, аккуратно придерживая голову, поворачивают боком на кровати, приподнимают с одной стороны, что-то протискивают под ним. Меняют простыню – догадываюсь я. Это еще с учебы в меде помню – меняемую простыню скатывают в рулон, подкатывают к лежачему пациенту, просовывают под ним, следом раскатывают чистую. Я нахожусь в больнице? Все тело чувствуется побитым и слабым.

Медленно пытаюсь открыть глаза. Оба не получается. Открывается один. И наблюдаю увлекательную картину едва прикрытых белым халатом пары женских ножек. Одна левым коленом уперлась в край кровати, правая чуть согнута и отставлена вправо. Девушка, а это, несомненно, молодая девушка, наклонившись, расправляет простынь.

Ее тонкая, видно, шелковая светло-бежевая блузка провисла и прижалась грудью к ткани халата. Лифчика не замечаю. Очередной сон? С трудом приоткрываю оба века, еще не понимая, где нахожусь. Зрачкам больно, чувствую, что те начинают слезиться. Еще неосознанно тянусь взглядом перед собой: по коже ног, по трусикам с каким-то рисунком, по белой коже живота. Кажется, будто белый халат на ней надет на голое тело и дальше видна восхитительная картина слегка покачивающихся грушевидных грудок третьего размера…

Удивляюсь хорошему зрению: я вижу на ее коже даже маленькие конопушки. И это при моей то близорукости в минус семь...

Еще плохо соображая, чувствую, что рука, помимо моей воли, преодолевая слабость, потянулась к этим покачивающимся своеобразным фруктам. «Опять сон из моей юности?» – мелькнула мысль...

При этом замечаю еще одну девушку в белом халате справа, сидящую на стуле немного дальше. Она засовывала собранное белье в мешок. Наблюдаю, как ее глаза при взгляде на меня распахиваются, а рот приоткрывается в сильном удивлении и следом переходит в понимающую улыбку, которую она прикрывает ладошкой.

Моя рука, находящаяся между ног девушки, задевает кожу. Девушка резко дергается и в испуге вскрикивает. Затем врезается головой в спинку кровати. Ее правая нога скользит вправо, не находя опору. Левая, стоящая коленкой на кровати, дернувшись, задевает прикроватный столик. Потеряв равновесие, она под грохот упавшего столика, развернувшись, плюхается задним местом на пол...

На меня нацеливаются недоумевающие большие синие, вытаращенные, быстро хлопающие ресницами глаза, одна выскочившая из халата грудка и физиономия Элвиса Пресли с аппликации на трусиках с надписью Love you…

– Так. Успокойся и зови доктора, – слабым голосом произношу, чуть повернувшись в сторону улыбающейся девушки. Поворот головы отдался болью в затылке, в глазах потемнело.

– Голова болит. И брось ты это белье! – выдавливаю я из себя слова, немного морщась от колющих болей в голове.

Девушка, очнувшись от ступора и бросив белье, выбегает из палаты.

– А ты вставай, прячь сиську и приберись тут, – из последних сил бросаю слова другой. – Вот придет сейчас Энди и увидит твоего Элвиса…

Девушка тут же быстро вскочила на ноги. Подняла упавший с головы чепчик и, поправляя на себе одежду, скороговоркой затараторила уже на английском, который ощущался мне родным:

– Тимоти! Ты очнулся! Ты так долго лежал в коме, как ты себя чувствуешь? Откуда ты так знаешь русский?

Она подбежала ко мне, поправила подушку, положила свесившуюся руку на кровать. А у меня уже закрывались глаза. Силы закончились …