Творец судеб

Тьма медленно отступала, растворяясь в сером, мутном свете. Алексей не открывал глаза — он чувствовал, что уже проснулся, но тело отказывалось слушаться. Веки были тяжелыми, словно присыпанными пеплом. Где-то вдали тикали часы, но звук был чужим — неритмичным, с легким металлическим дребезжанием. Его собственные часы молчали, электронные, всегда бесшумные. "Почему я слышу тиканье?"

Он попытался пошевелиться — и тут же почувствовал, что что-то не так.

Мышцы ответили ему с непривычной ленью, будто он провел неделю в спячке. Грудь поднималась глубже, чем обычно, рёбра расширялись шире при вдохе. Пальцы, сжатые в кулак, наткнулись на жёсткую щетину на челюсти.

Щетина? Алексей брился вчера вечером. Гладко, как всегда. Он резко открыл глаза.

Потолок. Низкий, с трещиной, тянущейся от угла к люстре. Люстра — старомодная, с матовыми плафонами, каких не было в его квартире.

Он лежал не на своём диване, а на широкой двуспальной кровати. Простыня пахла чужим стиральным порошком — резковато, с оттенком дешёвого кондиционера.

"Где я?.."

Он приподнялся на локтях, и одеяло сползло вниз, обнажив голый торс — и это было не его тело. Плечи шире. Живот плотный, с едва наметившимися кубиками пресса. На левой стороне груди — татуировка, которой у него не было: стилизованный якорь с надписью "Света".

Сердце забилось так сильно, что в висках застучало.

— Что за…

Голос. Чужой голос. Глухой, хрипловатый баритон, а не его привычный тембр.

Он схватился за горло, как будто мог нащупать там причину.

"Я сплю. Это сон. Надо проснуться."

Он сжал веки, сосредоточился, мысленно крича себе "Просыпайся!" — и снова открыл глаза.

Комната не исчезла.

Может, вчера был корпоратив? Выпил лишнего, кто-то подвез к себе? Но он не пил уже года два — после того случая с поджелудочной.

Может, его похитили? Но зачем тогда менять голос и тело?

Он резко встал с кровати — и чуть не упал. Ноги были длиннее, центр тяжести смещён. Он сделал шаг, потом ещё один, неуверенно, как подросток, впервые вставший на лыжи.

В зеркале над комодом его ждал незнакомец.

***

Алексей замер перед зеркалом, вцепясь пальцами в край комода. Его — не его — отражение смотрело на него широко раскрытыми глазами.

Чужое лицо.

Квадратная челюсть, покрытая двухдневной щетиной. Глубокие морщины у переносицы, которых у него никогда не было. Шрам над левой бровью — тонкая белая нить, будто кто-то провел лезвием по коже.

Он медленно поднял руку, коснулся щеки. Отражение повторило движение.

— Это я?..

Голос снова был чужим.

Алексей наклонился ближе, вглядываясь в черты, будто мог обнаружить под ними свое лицо.

"Может, это галлюцинация?"

Он резко ущипнул себя за предплечье — боль была настоящей. В зеркале мужчина передернулся, нахмурился.

— Боже…

Он провел руками по волосам — они были короче, жестче, темнее его собственных. На виске — седая прядь, которой у него не было.

Алексей привык видеть в зеркале худощавое, бледное лицо офисного работника. А здесь — человек, который явно проводил больше времени на улице, чем перед монитором. Загар. Мелкие морщинки у глаз — от солнца? От привычки щуриться?

Он повернул голову, рассматривая профиль. Нос — с легкой горбинкой. Ухо — с едва заметным шрамом на мочке.

"Кто этот человек?"

Он сжал кулаки, вдавил пальцы в ладони, пытаясь ухватиться за хоть какое-то ощущение нормальности.

— Ладно, — прошептал он. — Допустим, это не сон. Допустим, я действительно в чужом теле.

Отражение молчало.

— Тогда… кто я теперь?

В голове всплыло имя.

Дмитрий.

Он не знал, откуда оно взялось — просто знал, что это его имя.

Нет, не его.

Того, чье тело он теперь занимал.

Алексей глубоко вдохнул, задержал дыхание, затем резко выдохнул.

Зеркало не исчезло.

Отражение не изменилось.

Он все еще был кем-то другим.

***

Алексей стоял перед зеркалом, всё ещё сжимая край комода, когда в голове что-то щёлкнуло.

Внезапно он вспомнил, как вчера пил пиво с мужиками после работы. Жаркий вечер, скрип пластиковых стульев, смех. Он — нет, Дмитрий — рассказывал анекдот про прораба и заказчика. Все ржали.

— Что за…

Он отшатнулся от зеркала.

Это не мои воспоминания.

Но они были такими чёткими. Запах подгоревшего шашлыка. Ощущение прохладной банки в руке. Даже лёгкое головокружение после третьего пива.

Он зажмурился, пытаясь отогнать навязчивые образы, но они всплывали сами: Света, завтракающая на кухне в розовом халате. Маленькая девочка, кричащая: "Пап, поиграй!". Стройплощадка, голос бригадира: "Козлов, иди сюда, тут арматура торчит!"

Алексей схватился за голову.

— Прекрати…

Но воспоминания не слушались.

Он пытался вызвать в голове своё прошлое. Вчера. Чем он занимался вчера?

Работа. Дом. Вечерний сериал.

Но эти картинки казались блёклыми, как старая фотография, по сравнению с яркими, живыми воспоминаниями Дмитрия.

"Я их не проживал. Но я их помню."

Хуже того — он чувствовал к этим людям то, что должен был чувствовать Дмитрий. Лёгкое раздражение на Свету за её вечные претензии. Тёплую усталость после рабочего дня.

— Я — Алексей Громов, — прошептал он. — Мне 32 года. Я работаю в IT.

Но даже его собственное имя теперь звучало чужим.

Где доказательства? Где его лицо, его паспорт, его жизнь?

Всё, что у него было сейчас — это чужая голова, чужие воспоминания и чужая квартира.

Он медленно опустился на стул.

Что, если...

Что, если Алексей Громов никогда не существовал?

Может, это был сон? Галлюцинация?

А Дмитрий Козлов — это и есть настоящий он?

Но тогда откуда эта уверенность, что он — Алексей?

В висках застучало.

— Нет, нет, нет...

Он начал методично щипать себя, бить по лицу, трясти головой — как будто мог стряхнуть чужие мысли.

Но единственное, что изменилось — в голове всплыло новое воспоминание:

Как он, Дмитрий, в детстве упал с велосипеда и разбил колени. Мама кричала на него за испачканные штаны.

Алексей застонал.

***

Алексей (Дмитрий?) опустился на пол, прижавшись спиной к холодной плитке.

— Кто я...

Вопрос повис в воздухе.

Последняя мысль перед тем, как сознание поплыло:

"А если Алексей — это сон? А Дмитрий — реальность?"

Тьма накрыла его с головой.

Алексей сидел на полу в ванной, холод кафеля проникал сквозь ткань штанов. Голова гудела от перегруза — слишком много чужих воспоминаний, слишком мало своих.

"Ладно. Допустим, это не сон. Но есть же объяснение. Научное. Медицинское."

Он перебрал варианты. Амнезия? Но он помнил свою жизнь — просто она казалась чужой. Пересадка сознания? Фантастика, но других теорий не было. Психоз? Галлюцинации? Возможно. Но мир вокруг был слишком детализированным.

Алексей встал, подошел к раковине, плеснул в лицо ледяной воды.

— Проснись, — прошептал он чужим голосом.

Капли стекали по щетине, но ничего не менялось. Он сжал кулаки, ударил себя по лицу — резко, до хруста в челюсти.

Боль. Настоящая.

В зеркале Дмитрий Козлов смотрел на него с краснеющим от удара лицом.

Алексей вернулся в спальню, лег на кровать, закрыл глаза.

— Я засыпаю, — сказал он вслух. — И когда проснусь, всё вернется на свои места.

Он представлял свою квартиру, свой диван, свое лицо. Вспоминал каждую деталь: трещинку на потолке, скрип двери в прихожей, запах кофе, который всегда варил по утрам.

Но когда он открыл глаза — над ним снова был чужой потолок с трещиной.

— Ладно, — хрипло сказал он. — Если я не могу проснуться... Может, мне нужно уснуть по-настоящему?

Он нашел в аптечке снотворное — коробочку с именем Дмитрия на рецепте. Высыпал две таблетки на ладонь.

"Если это сон — я просто проснусь. Если нет... Ну, что ж, тогда это уже не моя проблема."

Он проглотил таблетки, лег, уставился в потолок. Сознание начало медленно уплывать.

***
Тьма.

Сначала он не понял, что уже проснулся. Не было привычного ощущения постепенного возвращения в реальность — только внезапное осознание, что он существует.

Алексей (если это ещё можно было назвать им) попытался открыть глаза, но разницы не почувствовал. Чёрный мрак оставался абсолютным, густым, почти осязаемым.

Он лежал на чём-то твёрдом и холодном. Когда он попытался приподняться, лоб с глухим стуком ударился о преграду в паре сантиметров от лица. Острая боль пронзила череп, и он непроизвольно вскрикнул — голос прозвучал чужим, хриплым, непривычно низким.

Запахи обрушились на него волной: прелая солома, пот, копоть, сырость. Что-то щекотало ноздри — угольная пыль, оседающая в лёгких с каждым вдохом.

Он протянул руку вперёд, нащупывая пространство. Пальцы с грубой кожей и сломанными ногтями скользнули по шершавой древесине — доски совсем близко, со всех сторон.

"Я в ящике? В гробу?"

Паника сдавила горло, но прежде чем он успел закричать, где-то совсем рядом раздался кашель — влажный, надрывный.

— Семёнов! Ты там околел, что ли?

Голос был чужим, но имя отозвалось в памяти мгновенной вспышкой:

Иван Семёнов. Маркшейдер. Шахта №7. 1897 год.

Эти знания пришли сами, как будто всегда были его собственными.

Он провёл языком по губам, почувствовав щетину и трещины на иссушенной коже. Грубая рубаха натирала подмышки, а в кармане брюк что-то тяжёлое и металлическое — карманные часы?

Где-то впереди послышался скрежет, и вдруг слабый луч света пробился сквозь щель. В тусклом отсвете он увидел свои руки — исцарапанные, в синяках и засохшей крови.

Не его руки.

Не его жизнь.

Не его время.

И тогда раздался первый треск — тихий, но отчётливый.

Треск повторился - теперь громче, ближе. Деревянные крепи начали издавать неестественный скрип, будто невидимый великан сжимал их в кулаке. Сверху посыпались мелкие камешки, ударяя по спине и плечам.

"Семёнов, чёрт возьми! Ползи сюда!" - голос бригадира теперь звучал отчётливо, но где-то впереди, за поворотом штрека.

Он попытался двинуться вперёд, но тело не слушалось. В голове всплыли чужие, но такие ясные воспоминания:

Вчера вечером в бараке. Разговор с шахтёрами. "В четвёртом штреке опять крепь шатается, управляющий экономит на лесе..."

Новый обвал камней. Острый осколок угля впился в ладонь, когда он попытался оттолкнуться. Боль пронзила руку, но оказалась странно знакомой - будто он уже сто раз испытывал подобное.

Внезапно в голове вспыхнуло знание, которого не могло быть у Алексея:

"Если крепи рухнут, нужно прижаться к стенке, к северной стороне..."

Он повиновался этому инстинкту, прижавшись спиной к мокрой каменной стене. В тот же миг центральная балка над головой с треском разломилась пополам.

Воздух наполнился едкой угольной пылью. Где-то совсем рядом раздался душераздирающий крик - кто-то не успел.

"Я умру здесь", - промелькнуло в голове.

Но вместо ужаса пришло странное спокойствие. Ведь это уже было однажды. И будет снова.

Последнее, что он увидел - луч шахтёрского фонаря, дрожащий в пыльной мгле, как свет уходящего поезда.

Затем - грохот. Давление. Тьма.

И снова...

Пробуждение.

***

Он больше не удивлялся, когда открывал глаза в новом теле.

Сначала — темнота. Потом — первый вдох. И сразу же — память, чужая и своя одновременно, вливающаяся в сознание, как вода в пустой кувшин.

Иногда он был женщиной.

— Роды. Крики. Кровь на простынях. Последняя мысль: "Хоть бы ребёнок выжил..."

Иногда — ребёнком.

— Холодная река. Лёд под ногами. Крик матери с берега. Темнота.

Иногда — тем, кого даже человеком назвать было нельзя.

— Клетка. Уколы. Боль. Ощущение, что кожа слезает лоскутами. Лабораторный журнал на столе: "Образец №317. Эксперимент завершён."

Он перестал пытаться запомнить имена. Перестал считать дни.

Жизни приходили и уходили, как волны.

Однажды он был солдатом, умирающим в грязи под колёсами танка.

На следующий день (или через сто лет?) — лётчиком, сгорающим в атмосфере далёкой планеты.

Потом — учёным, который слишком поздно понимал, что его изобретение убьёт мир.

Они все были им.

И он — всеми ими.

Иногда, в редкие секунды между жизнями, ему снилось что-то тёплое.

Комната. Детские рисунки на стене. Женский голос: "Ты вернулся..."

Но это было не его.

Потому что у него не было ничего своего.

Только бесконечная очередь чужих судеб.

И один вопрос, который становился всё навязчивее:

"Когда это кончится?"

А потом — новая тьма.

Новый вдох.

Новая маска.

***
Эту маску он не ожидал.
Он помнил.

Помнил всё – с самого начала, с той секунды, когда открыл глаза в знакомой, но забытой квартире.
Это был его отец.
Тело отца оказалось тяжёлым – не просто физически, а всей той усталостью, что накопилась за годы. Боль в пояснице после двенадцатичасовой смены. Горечь во рту от дешёвых сигарет. Дрожь в пальцах, которую не скрыть, когда наливаешь очередную рюмку.

Он чувствовал это всё – не как воспоминание, а как свою нынешнюю правду.

Но страшнее всего были мысли.

Те самые, что крутились в голове отца каждый день:

"Не хватает. Опять не хватает."
"Сын растёт, а я ничего не могу дать."
"Ненавижу эту работу... но бросить – значит подвести их."

И самое страшное:

"Он меня боится. И я не знаю, как это исправить."

И вот он стоит на кухне, в этом ставшем вдруг родным теле, и видит самого себя – маленького, семилетнего, который рисует что-то в тетрадке, украдкой поглядывая на него.

И знает, что сейчас произойдёт.

Потому что это уже было.

Он подходит, кладёт руку на детское плечо – и чувствует, как сын замирает.

— Не бойся меня, – говорит он, и голос звучит чужим, но таким родным. – Я просто... делаю, что могу.

Пауза.

Где-то капает кран.

— Я так устал, Алёш.

И в этот момент всё становится на свои места.

Он вспоминает этот вечер.

Своими детскими глазами.

Точно так же – запах табака, дрожащие руки отца, эти слова, которые тогда не понял, а теперь...

Теперь понимает слишком хорошо.

Потому что он и есть отец.

И он и есть сын.

И этот момент – не просто воспоминание.

Это замкнутый круг, в котором он всегда был.

И всегда будет.
***
Он сидел на краю кровати в очередном чужом жилище – на этот раз в тесной каюте космического грузового судна, если верить воспоминаниям, – и впервые за все перерождения попытался осмыслить происходящее.

Руки перед ним дрожали – не от страха, а от накопленного ужаса тысячей прожитых жизней.

"Я не просто попадаю в других людей," – думал он, глядя на грубые ладони звездолётного механика. "Я становлюсь ими. Полностью. Без остатка."

В голове всплывали обрывки. Боль солдата, умирающего в грязи Второй мировой. Ярость революционерки, которую вели на расстрел. Тишина старого рыбака, тонущего в северном море – того самого, что когда-то учил его (себя?) завязывать узлы.

Он закрыл глаза – и вдруг увидел.

Не память. Не сон.

Связь.

Тонкие нити, протянувшиеся сквозь время – от жизни к жизни, от смерти к смерти. Все эти люди...

"Они не просто случайности. Они я."

И тогда пришло понимание, от которого перехватило дыхание:

"Я не перерождаюсь. Я существую во всех сразу."

Он – не личность.

Он – процесс.

Бесконечный.

Неизбежный.

Как дыхание вселенной.

В углу каюты замигал аварийный индикатор – судно выходило из гиперпространства.

Скоро новая работа.

Скоро новая смерть.

И тогда – снова.

Он уже ждал этого.

Уже боялся.

Уже принимал.

***
Итерация №9438774908849930200998030980884300984775683007834780…(еще примерно G64 знака)

Пространство свернулось в точку. Время остановило свой бег. Он открыл глаза - и увидел. Не глазами, не разумом, а чем-то большим, чем зрение, больше чем понимание. Он увидел всю конструкцию мироздания сразу, от первого атома до последнего вздоха последней звезды.

Он вспомнил. Вспомнил всё. Каждую жизнь, каждую смерть, каждую слезу и каждую улыбку. Они не приходили к нему обрывками воспоминаний - он переживал их все одновременно, как единый аккорд космической симфонии. Древний воин, падающий на окровавленный снег. Кибернетическое сознание, в последний миг познавшее любовь. Девочка, смеющаяся на берегу океана, которому суждено исчезнуть. Все они были им. Все они были его творениями.

Где-то в структуре реальности прозвучал голос, который был и его голосом, и голосом самой вселенной. "Итерация завершена". Он чувствовал цифры оценки, вплетенные в ткань бытия. 98,7734% стабильности. Минимальный когнитивный дрейф. Улучшение эмоционального баланса на невообразимо малую величину. Каждая цифра означала триллионы прожитых судеб, бесчисленные миры страдания и радости.

Он видел недочеты. Там, в секторе 45-К, переход между эпохами оказался слишком резким. В подгруппе "жертвы катастроф" распределение боли требовало корректировки. Эпоха 20978 слегка перевешивала в сторону страдания. Но в целом... Да, в целом получилось чуть лучше, чем в прошлый раз.

Без жеста, без слова, одним лишь намерением он начал процесс обновления. Вселенные замерли в ожидании. Время свернулось в идеальную точку. Мириады сознаний растворились в чистом потенциале. Он вносил изменения - увеличивал элемент случайности для ранних цивилизаций, добавлял новые оттенки в палитру человеческих страданий, настраивал тончайшие механизмы дежавю.

И когда все было готово, он запустил новый цикл. В нарождающемся вакууме родился первый фотон. Где-то в будущем уже ждал мальчик, который однажды проснется с чувством, что он - не он. Где-то он сам, еще не ведающий о своей истинной природе, готовился сделать первый вдох новой жизни.

Итерация #9438774908849930200998030980884300984775683007834781... началась.

Он продолжил свою вечную работу.