Ты меня не видишь, я тебя не вижу

Дверь спасала от дождя и холода, но перед кулаком оказалась бессильна. Хип ударил со всей дури, сбив кожу на костяшках пальцев, и проломил эту хлипкую дуру насквозь.

– Открывай, Муха! – орал он, хотя уже засунул руку по локоть и нащупал сбитыми пальцами замок. – Открывая, каскавела поганая!

Гнев расплёскивался из него, словно грязная вода из ведра. Большой, потный, взлохмаченный, он ворвался внутрь и завертел головой по сторонам: в помещении никого не было. Какое-то мгновение мужчина не понимал, как пустота может закрыться изнутри, но затем вспомнил: Муха сделала царапку и стала невидимой.

– Мразь! – прохрипел он. – Я тебя отсюда не выпущу, вошкарица.

За два месяца до...

Бутылка вина переходила из рук в руки, слова уносило море. Оно облизывало берег влажным языком, касаясь голых пяток и стыдливо убирало его обратно в воду. Хип и Муха делились историями о детстве и юности.

– В семь лет меня похитил робот-нянька, – женщина откинула прядь каштановых волос со лба и улыбнулась давнему воспоминанию. – Увёз в другой город, где должен был сдать бандитам, а те перепродать арабам. Но пока мы добирались, бандитов арестовали. Обратно к мачехе я не хотела, робот – тем более: ему моё возвращение никто в программу не прошил. Мы скитались по городам и весям месяца три: на девочку под присмотром няньки никто не обращал внимания. Потом нас поймали, конечно… Знаешь, как он погиб? Напал на полицейских, которые меня задержали. Я визжала и отбивалась, и он полез меня защищать. Робот-нянька против двух экипированных робокопов.

Муха отхлебнула глоток и передала бутылку Хипу.

– В семь лет меня перевели из обычной школы в художественную, – сказал он. – Это был первый год, когда ввели базовый доход, и отец решил: прежний мир закончился. Пока я вырасту, не останется ни одной прежней человеческой профессии, только искусство.

Он притянул Муху к себе и несколько следующих минут любовники целовались. Жизнь пошла бы иначе, если бы они остались и занялись любовью, а не отправились в город. Но ладонь Хипа запрыгала на коленке, отбивая ритм – так бывало всегда, когда его посещала новая идея. Муха обожала наблюдать за ним в эти мгновенья – за тем, как сжимаются и разжимаются пальцы, как, взметнувшись от колена, они дёргают за мочку уха, как меняется выражение лица и уголки губ печально сначала ползут вниз, а затем резко загибаются обратно, а в глазах появляется радостный блеск и щёки наполняются воздухом.

– Я придумал! – сказал он, отбирая у подруги бутылку и делая долгий глоток.

– Измыслил, – эхом откликнулась Муха.

– Высосал из пальца, – включился в любимую игру Хип.

– Взял с потолка.

– Вымудрил.

– Вымерекал.

Он подхватил женщину на руки, легко оторвал её от земли и закружил на песке. Муха была младше на двенадцать лет, ниже на двенадцать сантиметров и легче на целую тонну.

– Новый хэппенинг?

– Точно! Что такое настоящий хэппенинг? Действие, которое автор не контролирует. Представь себе горный ледник: он тает, порождая речной поток и никто не знает, что натворит река на равнине. Перевернёт лодки? Разрушит плотину? Затопит город? Или мирно стечёт в океан, расплёскивая по рыболовным крючкам щук и окуней?

Хип поставил Муху на ноги.

– Представь, – воскликнул он с воодушевлением. – Люди, которых система определила врагами, заперты в одной клетке: они не видят друг друга, но знают, что находятся рядом. Как они поведут себя? Найдут друг друга на ощупь? Вцепятся в горло? Проигнорируют? Это будет гениальный хэппенинг!

– Ты меня не видишь, я тебя не вижу.

Густые брови Хипа выгнулись дугами.

– Отличное название! – восхитился он.

– Заголовок что надо, – откликнулась Муха.

– Хайповый титл.

– Шапка высокого качества.

– Аппелятив выше всяких похвал.

Тема невидимок волновала Хипа с детства. Все его руки были в царапках – так обыватели называли разноцветные татуировки-чипы, наносимые детям в шесть-семь лет. Чипоголовые умники считали, что к этому возрасту у человека формируются потенциальные фобии, из которых потом вырастают расовые, этнические и социальные конфликты. Царапки делали людей невидимыми друг для друга: фанатик не видел неверного, гомофоб – гея, антисемит – еврея, радикальная феминистка – патриархального мужика, а мужик, гей, еврей и кяфир – своих ненавистников. Они расходились в пространстве, не сталкиваясь друг с другом, но не осознавали этого.

Мир стал проще и уютней, но вопросов меньше не стало.

А когда прежние слова, вымаранные из словарей, растеряли свой смысл, всё запуталось ещё больше.

– Почему я должен ненавидеть хуту, если даже не знаю, кого обозначает это слово? – спрашивал Хип.

– Ты уверен, что не видишь именно хуту? – вопросом на вопрос отвечала Муха. – Может, наоборот, тутси?

У неё царапок на руках не было – иногда случилось и такое.

– Какая разница? – отмахивался Хип. – Все знают, что тутси ненавидят хуту и наоборот, а чипоголовые скрывают их друг от друга царапками.

Клетка-конструктор с толстыми прутьями появилась на площади три года назад – хозяин называл её арт-камерой и сдавал по часам акционистам. Она стояла на помосте, грубо сколоченном из разносортного горбыля и казалась настолько чуждой продвинутому техновеку, что невольно привлекала внимание. Вокруг носились почтовые дроны, доставляя кому стаканчик кофе, кому – забытый дома шарф, а кому – оральные презервативы для поцелуев. Между ногами сновали уличные пылесосы, тыкаясь круглыми боками в ботинки и туфельки. Искусственные смерчи закручивались в рекламные баннеры, а искусственные пейзажи разделяли площадь на локации, и орущий во всю глотку постпостметаметарэппер был слышен только в своём акустическом закутке. И среди всех этих высоких технологий на помосте из отходов деревенской лесопилки стояла обычная железная клетка.

Хип снял арт-камеру на два часа.

Муха залезла ему на плечи, затем на цветущую ржавыми разводами крышу и выбила туфельками громкую дробь – когда-то она была танцовщицей. Приклеила на нижнюю губу блёстку микрофона и выкрикнула на манер древних шпрехшталмейстеров:

– Уважаемая публика! Чурки и ниггеры! Пиндосы и жиды! Узкоглазые и черножопые! Либерасты и ватники! Спермобаки и феминаци! Тутси и хуту! Арт-камера приглашает на посиделки невидимок!

Звонкий голос и позабытые слова привлекли зевак, слонявшихся из одной локации в другую – Хип оформил бесплатную рекламную минуту, что полагалась каждому новому проекту.

– Подо мной в клетке – человек с семнадцатью царапками! – глядя на прибывающих зрителей, объявила Муха. – Если вы его не видите – значит и он не видит вас.

Худенькая, тонкая, с копной непослушных каштановых волос, она села на шпагат и, взмахнув руками, словно птица, вновь поднялась на ноги.

– Смельчаку, вошедшему в клетку – доля от прибыли! Всем остальным – уморительное и поучительное зрелище, как двое невидимок ищут друг друга на ощупь. Оплата – стандартная! Пять первых минут – бесплатно.

Муха выбила заключительную дробь о крышу, и внимание зрителей обратилось к Хипу. Он скорчил зверскую рожу, ухватился мощными руками за толстые прутья и заорал:

– Эй, хуту! Ты меня не видишь, я тебя не вижу! Иди ко мне и разберёмся без чипогловых!

Почему он выкрикнул первым “хуту”, Хип и сам не знал. Толпа завертела головами, но желающих войти в клетку не нашлось.

– Кяфиры и чучмеки! – продолжала зазывать танцовщица на крыше. – Хохлы и кацапы! Тёлки и козлы! Любого, для кого клетка пуста...

Рекламное время закончилось и микрофон Мухи оглох.

–… ждёт невидимка, – закончила она фразу.

Хип орал, хрипел, сипел, ругался, вопил, верещал, бросался на клетку, но на призыв никто не откликнулся. Пять бесплатных минут истекли, и зеваки разошлись, не дождавшись зрелища.

– Полный крах, – Муха спустилась с крыши и с понурым видом зашла в клетку. Друг обнял её и вяло откликнулся:

– Сокрушительный провал.

– Кирдык.

– Кранты.

– Фейл.

– Фиаско.

– Ханума пришла.

Хип внезапно смолк и уставился на человека, стоявшего перед клеткой. Тот был немолод, невысок, коротко стрижен, имел обрюзгшее лицо с тяжёлыми брылями, а на его плече восседало чучело вороны. Чуть склонив голову, он внимательно рассматривал находившихся в клетке акционистов.

– Кто такой хуту? – спросил Хип, чтобы смутить незнакомца.

Но тот не смутился:

– Пригласи к себе домой, и я отвечу.

Голос его оказался сухим и шершавым, будто он протащил слова языком по песку. Молодой человек в клетке рассмеялся: ответ был в его вкусе – наглый и остроумный.

– Меня зовут Хип, а это – Муха, – сказал он.

– Рихард, – ответил незнакомец, просовывая руку сквозь прутья. Рука его оказалась столь же сухой, как и голос. – А это – Козима.

Только сейчас молодой человек обратил внимание, каким образом птица держится на плече – еёлапы крепи лись к специальной накладке.

– Ты дал имя чучелу?

– Козима – не чучело, – возразил мужчина. – Она – мои глаза и уши. Очень важный персонаж моего хэппенинга!

На обратной дороге Муха неожиданно попросила:

– Не приглашай его к нам!

– Почему? – удивился её спутник.

– По-моему, он маньяк. Эта жуткая безглазая птица с открытым клювом и взъерошенными перьями...

Они катились через спальный район на скутерах, и на их фигурах то и дело скрещивались тонкие красные лучи. Казалось, засевшие в уснувших домах снайперы собрались отстреливать нарушителей ночного покоя. Но жужжание скутеров не превышало допустимый уровень шума, и лучи охранных систем гасли. Время от времени над головами проносились дроны – они пищали, словно голодные летучие мыши, делали круг-другой и возвращались обратно, установив личности путешественников. Только системе орошения было наплевать на посторонних. Строго по графику в артезианской скважине включился насос, захлебнул добрую порцию ледяной воды для полива улицы и окатил скутеристов. Едва не свалившись со скутера, Муха выкатилась на сухое пространство и остановилась мокрая с головы до ног.

– Идиот безмозглый! – обругала она робота.

– Больной на всю голову, – отфыркиваясь, поддержал её Хип.

– Баклан дефективный.

– Дурошлеп.

– Толоконный лоб.

– Маразматик.

– Бестолочь.

– Дятел.

Муха сбилась, откинула назад намокшие волосы и вернулась к тому, о чём говорили:

– Не приглашай к нам этого маньяка с чучелом!

– Глупости, – отмахнулся Хип. – Я хочу знать о хуту. Почему нам не рассказывают о тех, кого лишают видеть? Это несправедливо.

– Я уйду из дома, – заупрямилась Муха.

Хип, обычно прощавший ей любые капризы, на этот раз заупрямился.

– Ну и иди! – бросил он.

И весь оставшийся путь ехал молча.

Жилой модуль – полуобтекаемая секция из лёгкого сплава – крепилась торцом к силовому ядру, словно скворечник к нашесту. Город подводил к нашестам электричество, воду, канализацию, отопление и прочие жизненно необходимые коммуникации. Воздух, поступавший по вентиляционным шахтам в модуль, пропускался через трубчатые теплообменники под землёй – зимой земля согревала его, а летом охлаждала. В любой момент Хип мог нанять рабочих, снять свой модуль с силового ядра и перевесить на свободную ячейку в ином районе города. Но ему нравилось море… После бессонной ночи он проснулся поздно и не обнаружил в доме Мухи. На мониторе холодильника мигала записка: “Вернусь поздно, надеюсь маньяка в доме уже не будет”.

– Дурочка, – пробурчал Хип.

Он уже не сердился на подругу и даже ответил сам себе за неё:

– Глупышка.

И принялся прибирать комнату – собирать раскиданную по всему дому одежду и распихивать её по встроенным шкафам.

Рихард принёс абсент, фрукты и несколько безделушек в подарок. Гость пах дорогими духами, его линзы были по последней моде восьмицветными. Усевшись за стол, он с интересом посмотрел за окно.

– Чудесная композиция для хэппенинга! Берег, волны, горизонт в багровице солнечной крови. Правда, Козима?

Ворона пристроилась тут же на столе – наплечник оказался одновременно и подставкой.

– А где твоя девушка? – поинтересовался гость.

– Ушла по делам. Кто такие хуту, Рихард?

– Не так скоро!

Хип разлил абсент по стаканам. Он вращался среди чокнутых на всю голову акционистов и привык относиться к странностям людей спокойно. Длинными сухими пальцами гость провёл по грани стакана и задумчиво выговорил:

– Однажды я, как и ты, задал себе вопрос: как найти того, кого нельзя увидеть? Видишь ли, это у тебя семнадцать царапок и можно зазывать невидимок прямо на улице, а у меня была всего лишь одна.

– Хуту?

– Да. Я долго искал за что зацепиться, пока не узнал интересную вещь: некоторые хуту по давней традиции держали дрессированных ворон. В глубокой древности это был их тотем, а теперь они служили им живой сигнализацией.

– Где они их брали? В городе не осталось птиц ещё до моего рождения.

Гость снисходительно улыбнулся.

– Ни ворон, ни голубей, ни воробьёв?

– Никого.

– И даже чаек на берегу?

– Никогда не встречал.

– А старушек, что крошат в парке хлебные крошки?

– О, этот перформанс вижу часто! Отличная задумка – кормить не существующих пташек… Стоп! – нахмурился Хип. – Ты хочешь сказать, птицы в нашем городе есть? Просто я их не вижу? Мне даже Муха ничего не сказала…

– Она и не могла тебе сказать, – ухмыльнулся Рихард.

– Почему?

– Спроси её сам… Я отыскал в сети торговца птицами, выкупил у него адрес покупателя и проник в дом. Всё было так, как ты задумал в своём хэппенинге: двое невидимок искали друг друга на ощупь. Только у него была ворона, а у тебя – женщина.

В тяжёлых брылях Рихарда на пару взмахов ресниц исчезли последние пять лет. Он снова стоял в узком модуле у длинного стола, отбиваясь от дикой птицы, норовившей выклевать ему глаза. Вороны похожи на злодеев из старых глупых фильмов: они слишком много каркают. Биться нужно молча, не расходуя время и силы на слова. Когда невидимка ухватил его за шею, неловко пытаясь взять в замок, птица была уже мертва. Левой Рихард прихватил руку противника за локоть, освобождая сонную артерию, а правой схватил за длинные патлы. “Женщина”, – мелькнуло в его голове. Он присел, выпрямляя спину и опрокинул невидимку на пол, используя одновременно волосы и локоть. Не разрывая контакта, ударил кулаком в горло, промазал, ударил снова – попал, и ещё раз, и ещё. Когда противник затих, Рихард ошарил его рукой и убедился – это действительно была женщина. Давняя вражда тутси и хуту продолжалась: они были вычеркнуты из словарей и учебников, но находили друг друга в невидимом мире на ощупь, подобно ослепшим крысам. Рихард уже покинул модуль, но неожиданная мысль пришла ему в голову: он вернулся и забрал мёртвую птицу. Она хотела выклевать глаза ему, но смерть рассудила иначе. Теперь в пустых глазницах Козимы отражалась бездна, а в ней многовековая ненависть.

– Какие они? – жадно спросил художник. – Хуту?

Но Рихард отвечать не стал. Допив стакан, он поднялся и хакрепил на плече чучело.

– Жаль, что я не застал твою подругу дома, – сказал гость. – Передавай ей привет.

В дверях он ещё раз обернулся. Закатное солнце светило в спину, отчего силуэт казался тёмным, словно вырезанным. Лица не было видно, и на один взмах ресниц Хипу показалось, что прощальные слова прокаркала мёртвая птица:

– Эта женщина не любит тебя.

Картонная дверь прикрылась тихо, без хлопка.

Муха подрабатывала тренером творческих профессий – избавляла разного рода художников от кризисов творчества. В тот вечер она вернулась поздно – промокшая, с вывернутым зонтом, злая. Хип спал, на столе осталась недопитая бутылка и ваза, полная свежих фруктов стоимостью в четверть прожиточного минимума. Абсент она вылила в раковину, фрукты безжалостно смела в утилизатор. И долго смотрела в окно на разворчавшийся океан и сердитые волны, поднятые ветром. С появлением человека с чучелом на плече спокойной жизни пришёл конец. “Финита ля комедия, – пробормотала женщина. – Дело – табак. Бобик сдох. Сушите сухари”.

Молчаливые разборки хуже бурных ссор. Те порой заканчиваются столь же бурными примирениями, а размолвки тянутся долго и пожирают отношения, как моль пальто: издалека кажется целым, а приглядишься – всё в дырах. Следующим утром любовники пробурчали друг другу не больше десятка слов и разбежались по своим делам. А потом это повторилось на следующий день, и на следующий… Пока Муха занималась спасением графоманов от кризисов, Хип пропадал в городе – с ослиным упрямством он пытался продвинуть свой хэппенинг. Арендовал площадки, платил за рекламу, покупал посты и комментарии в сети – всё было тщетно. Как-то раз он вернулся домой не опустошенным как обычно, а взбешенным. Даже спустя час после хэппенинга губы его тряслись от обиды.

– Знаешь, что сегодня случилось?! – накинулся он на Муху. – Я выступал возле Трёх башен, на сцене у Зингера, слышала о таком? Ах, да! У него же тоже был в прошлом году творческий кризис… Собралось человек шестьдесят и неожиданно нашёлся невидимка! Я, конечно, стал искать его, а толпа стояла и ржала. Гоготали во всю глотку, надрывали животы, покатывались со смеху.

– Но ведь так и было задумано? – не поняла гнева Муха.

– Не было никакого невидимки!! Зингер собрал зевак смотреть, как обманутый кретин ищет в клетке пустоту!

Муха поднялась на цыпочки и попыталась обнять его, но Хип неожиданно зло отстранил её.

– Если бы ты была со мной, – прошипел он, – этого бы не случилось! Сеть забита роликами с насмешками. Под каждым – по несколько сотен комментариев. Я теперь звезда!

– Я работала, – попыталась оправдаться женщина.

– Ты уже неделю сидишь дома. Почему ты закрываешься на замок? От кого ты прячешься? В нашем районе безопасно.

Муха поникла. Она прислонилась к модулю спиной и почти против воли выдавила:

– Я закрываюсь от Рихарда. С ним что-то не то, Хип, мне страшно! Он приходил сюда и угрожал мне...

– Угрожал тебе? – осёкся Хип. Гнев вышел из него, как воздух из шарика с развязанным шнурком. – Я сверну ему шею.

– Тебя посадят… Я не знаю, что делать, Хип.

Дни летели за днями, обращаясь на закате в пепел. Теперь Хип сидел целыми сутками дома, никуда не выходя, а Муха моталась в город, налаживая жизнь других. Как-то утром он снова обнаружил на мониторе холодильника записку: “Ты обещал подарить четыреста монет на новогодье, я забрала их сейчас”. Пока подруги не было дома Хип, наконец, достучался в сети до Рихарда. Но тот в ответ на обвинения сухо рассмеялся и, не став ничего объяснять, отключил связь. Муха вернулась безо всякого подарка и категорически отказалась говорить, на что потратила деньги. А вечером захотела спать отдельно и соорудила себе лежанку, выдвинув гостевой подоконник.

Хип не понимал, что происходит. Он видел, что его женщина боится, но та упрямо не отвечала на распросы. Ночью он долго ворочался в кровати с боку на бок, но всё-таки не выдержал и встал. Муха тоже не спала. Она лежала на подоконнике, опершись на локоть, и смотрела сквозь оконное стекло на ночное море. Хип подошёл тихо, на цыпочках и поцеловал в щёку.

– Люблю тебя, – прошептал он.

– Неровно дышу, – отозвалась девушка, не поворачиваясь.

– Сохну.

– Пылаю страстью.

– Питаю нежные чувства.

– Обожаю.

– Хватит дуться, пошли в кровать, – Хип попытался подхватить её на руки, но девушка отодвинула его локтем.

– Но почему?! – он попытался заглянуть ей в глаза. – Что случилось?

– Не сейчас, – ответила Муха, старательно уклоняясь от взгляда.

– А вот и сейчас! – Хипу всё-таки подхватил девушку руками под плечи и талию и попытался поднять. Муха извернулась, сопротивляясь, оттолкнулась пяткой от оконного косяка, и любовники полетели на пол. Футболка на девушке задралась, и перед глазами художника мелькнул свежий шрам. Через мгновение они грохнулись на пол и раскатились в стороны, потирая ушибленные места.

– Что у тебя за шрам? – сипло спросил Хип.

– Не твоё дело! – одёрнув футболку, отрезала Муха.

– Царапка! – догадался он. – Ты взяла четыреста монет и сделала царапку! Я хочу знать, в чём дело.

– Не твоё дело! – Муха накинула халат и выскочила из модуля. В окно Хип видел, как она уселась на песок и снова уставилась на море. Первым порывом было пойти следом, но нахлынувшая обида оказалась сильнее. Он вернулся в кровать и даже не обернулся, когда спустя четверть часа услышал скрип двери. Много вздохов спустя, когда дыхание женщины стало ровным, Хип осторожно выпластался из-под одеяла и, стараясь не шуметь, запустил поиск изображений с наружных камер. Муха соврала ему: Рихарда не оказалось ни на одном кадре.

В бар “Труба” можно было попасть единственным путём – по шаткой лестнице из металлических скоб, прикрученных к стене котельной. Барную стойку устроили возле трубы, из которой валил густой белый дым. Столики расставили на залитом гудроном рубероиде – от каждого едва уловимо чем-то пахло: соляркой, керосином, бензином, моторным маслом…. По задумке владельцев это напоминало через какие запахи прошла цивилизация. Дым был ненастоящим, запахи синтезированными, но вокруг котельной поднимались модульные башни делового центра и место быстро стало популярным. После принятия на грудь, посетители покидали крышу иным путем – из тёмного вонючего прошлого в светлое ароматное настоящее бармен спускал их в ржавом ящике подъёмника.

Человек с чучелом птицы появился ровно в семь, как и договаривались. Прошёл к столику, снял с плеча Козиму и заказал себе полный ужин. Затем поглядел на поскучневшего Хипа и заказал ужин ему, как тот не отнекивался.

– Это вложения в хэппенинг, – загадочно произнес Рихард. – Что у тебя стряслось?

Хипа как прорвало: он выложил всё – и про царапку, и про ссору с Мухой, и про видео с камер. Подумал и добавил, что два часа назад Муха сняла ещё четыреста монет. Рихард слушал внимательно и ничему не удивлялся. Только время от времени кривил губы то ли насмешливо, то ли презрительно. Орудовал он на старинный манер и ножом, и вилкой в отличие от большинства завсегдатаев “Трубы”, предпочитавших есть руками.

– Хочешь увидеть мир, что скрыт от тебя? – предложил он, промокая губы салфеткой.

– Как?

Рихард решительно сдвинул в сторону тарелки и водрузил в центр стола чучело Козимы.

– Воспользуйся моими глазами.

Хип непонимающе уставился на собеседника.

– Когда-то у меня были хорошие знакомства, – сообщил Рихард. – И когда из вороны, что хотела выклевать мне глаза, таксидермист вынул внутренности, я отнёс её одному чипоголовому. Ты когда-нибудь слышал о блокираторах?

Хип помотал головой.

– Частным лицам запрещено ими пользоваться, но мне сделали один и поместили в чучело вороны. Это сложный прибор и сделать его миниатюрным техники пока не могут – приходится таскать Козиму за собой. Засунь палец ей в глаз – это нужно для твоей идентификации.

– Но что блокирует Козима? – осторожно спросил Хип.

Рихард улыбнулся.

– Царапки!

Мир разительно изменился за один взмах ресниц. Хип открыл глаза и обнаружил парящего в небе орла, и девушку за стойкой, которой не было мгновением раньше, и многолюдную улицу внизу – казалось, даже краски стали ярче и сочнее.

– Мир прекрасен, правда? – спросил Рихард.

Хип уже ничего не соображал. Он запутался окончательно, и от этого какая-то тёмная волна поднималась изнутри и душила его за горло, и стуча по вискам молоточками: “За что? За что? За что?”.

– Ради чего женщина-хуту живёт с тобой? – наклонившись к его уху, прошептал Рихард. – Всех ли своих гостей ты видишь? Первую царапку она сделала от меня: увидела Козиму и испугалась. Вторая царапка – сейчас я в этом уверен – от тебя! Поторопись, может быть, змея ещё не уползла из твоего дома?

Дверь спасала от дождя и холода, но перед кулаком оказалась бессильна. Хип ударил со всей дури, сбив кожу на костяшках пальцев, и проломил эту хлипкую дуру насквозь.

– Открывай, Муха! – орал он, хотя уже засунул руку по локоть и нащупал сбитыми пальцами замок. – Открывая, каскавела поганая!

Гнев расплёскивался из него, словно грязная вода из ведра. Большой, потный, взлохмаченный, он ворвался внутрь и завертел головой по сторонам: в помещении никого не было. Какое-то мгновение мужчина не понимал, как пустота может закрыться изнутри, но затем вспомнил: Муха сделала царапку и стала невидимой. “Хэппенинг, – пронеслось в его голове. – Ты меня не видишь, я тебя не вижу: два человека в запертой клетке”. Хип не успел додумать эту мысль, он вообще не успевал сейчас их додумывать – слишком стремительно сменяли они друг друга.

– Мразь! – прохрипел он. – Я тебя отсюда не выпущу, вошкарица.

На улице мелькнула чья-то тень, и через мгновение – через один взмах ресниц – через мановение кинетоцилий – в окне показался распахнутый в беззвучном крике клюв Козимы.

Мёртвая птица кричала и не могла докричаться до живых людей.

Включился блокиратор, и любовники увидели друг друга. Муха жалась к стене и двигалась к окну в надежде выпорхнуть наружу.

– Выслушай меня, Хип! – затараторила женщина. – Рихард – не тот, за кого себя выдаёт. Он не хочет, чтобы мы жили вместе.

Но Хип не хотел слушать. Весь путь сюда им владело одно желание: влепить обманщице пощечину, схватить за шиворот и выкинуть из дома. В отчаянии женщина выставила перед собой руки.

– Рихард назвал меня твоей подстилкой, Хип! – выкрикнула она. – А я жила с тобой, потому что...

Ладонью с растопыренными пальцами Хи со всего размаха заехал ей по лицу. Муха была на двенадцать лет моложе, на двенадцать сантиметров ниже и на целую тонну легче. Но она успела закончить фразу...

– ….любила тебя!

… прежде чем ударилась виском об угол подоконника и безжизненной куклой рухнула на пол.

Модуль камеры предварительного заключения приторцевали к силовому ядру загородной тюрьмы. По пути разъярённая толпа чуть не отбила его у полиции в надежде линчевать преступника.

– Хуту – смерть! – скандировала толпа.

Хип не понимал какое дело всем этим людям до смерти Мухи. Не понимал, почему их так много. Не понимал, почему они требуют смерти другим хуту, но стремятся линчевать его. За сутки после ареста глаза Хипа выцвели, щёки запали, а сам он осунулся, словно скинул дюжину килограмм. Сейчас ему хотелось только одного: остаться один на один со своим горем и страдать, плакать, думать о Мухе. Но его не оставили в одиночестве и здесь. Не успел модуль встать в ячейку, как его зарешёченные двери отворились и внутрь вошёл следователь в сопровождении чипоголового. Полицейский долго заполнял протокол, мучая арестанта вопросами о его биографии и занятиях. Затем перешли к оформлению сведений о сдерживающих чипах, и стало понятно, зачем нужен чипоголовый: он оказался консультантом по царапкам. С вялым удивлением Хип узнал, что почти все они – защита от его детских фобий. Мальчиком он боялся птиц, пауков, змей и чертовой дюжины других вещей. Лишь одна царапка была от людей – от тутси.

– А от хуту? – спросил Хип.

– Вы же сами хуту, – огорошил его чипоголовый. – Ваша сожительница была тутси. Вы за это её убили?

За последние дни Хип устал удивляться, но эта новость огорошила его. Внезапная догадка озарила художника: Муха не врала ему, это Козима блокировала запись своего хозяина на видеокамере. Хип вдруг вспомнил, как познакомился с Рихардом.

– Мы могли остаться на пляже, – с болью в голосе произнес он. – Мы с Мухой могли остаться на пляже и никуда не ходить.

Следователь оторвался от бумаг и усталым безразличным голосом спросил:

– Вы признаёте, что убили свою сожительницу?

– Лишил жизни, – машинально ответил Хип.

И безвольно уронил голову на руки, скованные наручниками.