Тыквенный смех

Я ужас, летящий на крыльях ночи, я страх, пробравшийся к вам за шиворот! Ладно, на самом деле я — миниатюрный бультерьер Гриша. Обычно я мамин толстенький кабачок, но сегодня она вдруг обозвала меня тыковкой. Критично оглядела и пробормотала под нос что-то про некого румынского графа. Потом достала чёрную ткань и белую коробку. Валет — это мой кот, он старше меня и мудрее — несмотря на приличные габариты, вновь подтвердил, что коты — это жидкость. И утёк за шкаф в коридоре. Один я, как лох, то есть, как тыковка лежал на диване, ничего не подозревая.

Хотя в памяти шевелились какие-то смутные воспоминания о том, как мама доставала белую коробку в прошлый раз. Но пока она что-то увлечённо делала на столе с чёрной тканью, периодически поглядывая на меня. С загадочной улыбкой. Уже тут бы мне, конечно, следовало насторожиться. Но я задремал, подмяв под бочок подушку.

Задорно поскрипывали ножницы. Звук неожиданно прекратился. Что-то защекотало мне живот. Я приоткрыл глаза. Мама стояла надо мной, держа в руках веточку с разноцветными листочками. Веточка была не всамделишная. Для порядку я клацнул челюстями. Мама хихикнула.

— Нет, Гришенька, образ Влада — явно не твоё. Ты слишком миленький.

Да, иногда мама говорит совершенно бессмысленные вещи. Но я с этим давно смирился. Как говорится, у каждого свои недостатки. В целом-то она у меня вполне ничего. Ну, с причудинками, да и пёс с ней. Она ведь не настоящая собака. А вот тут не надо! Не надо возмущаться! Мать — не та, что родила. А уж как она о нас заботится, не всякая родная так смогла бы.

Пока я размышлял о том, как прекрасна моя мамуля, что-то щёлкнуло. Это мама открыла крышку белой коробки. Вынула оттуда провода. Расправила их. Нажала кнопку на корпусе агрегата, прятавшегося в коробке, загорелась маленькая лампочка. Мама уселась за стол и принялась громко тарахтеть. Ой, я не сразу понял спросонья, что тарахтит не мама, а агрегат. Зато до меня дошло, почему слинял Валет. Мама. Снова. Что-то. Шьёт!

Проскулив, естественно, не потому что я испугался этой белой тарахтелки, я ж бультерьер, хоть и миниатюрный, но вообще, зверь бесстрашный, а потому, что мысленно заметался, думая, куда бы приткнуться, чтобы мама меня не нашла, я сполз с дивана. Мама шила. Я заметил открытый шкаф и метнулся туда. В безопасность. Хе-хе, когда надо я так умею упираться, что меня никакими силами не вытащить.

Мама закончила тарахтеть и принялась что-то напевать. Место наблюдения у меня было отличное, в отличие от настроения. А мама отделила от ветки листочки, которыми недавно щекотала мне живот. Оглядев чёрное тканевое нечто, приложила листочки к нему. После же принялась поднимать и опускать руку. Это могло бы сойти за странный танец. Люди иногда так ведут себя. Но, в отличие от нормальных собак, чтобы весело прыгать и кружиться им нужна музыка. Музыки не было. А по свесившемуся со стола чёрному краю ткани с листочком я понял, что она пришивает их.

Ползали ли по вам когда-нибудь муравьи? Очень неприятное ощущение. Вот и сейчас у меня по спине пробежалась толпа этих насекомых. Что ж эта затейница опять удумала? Ни за что не дам себя отсюда вытащить!

Я отвлёкся, а мама тем временем ушла в спальню. Через несколько минут явилась: на голове остроконечная шляпа, сама в чёрном коротеньком платье, на лапах полосатые гольфы. Представляете видок? Смех один. Видимо, Валет тоже подглядывал из своего укрытия, так как я отчётливо различил его характерное посмеивание. Ох уж эта мама, золотая прямо. Расслабившись, я совершенно упустил из виду, что мама может быть не только смешной, но и коварной.

Запахло чем-то вкусным. Очень вкусным. О, мой собачий бог, дивный аромат разливался в воздухе. Мама что-то принесла с кухни.

— Тыковка моя, — ласково позвала она. — Иди сюда.

И я пошёл, как распоследний дурак. Дурачок. Дурашка. И я ел с ладони мамы что-то мягонькое, оранжевое, ароматное. А мама в это время другой рукой накинула мне что-то на спину.

— Ах, какой красавчик! Гриша, тебе очень идёт плащ. Очень.

Из коридора донеслось саркастическое:

— Подлецу всё к лицу, — это Валет. Он частенько говорит непонятные вещи. Кот, этим всё сказано.

— Сделаем несколько фоточек и всё-о-о, — продолжала мама. — Ты же любишь фоткаться.

Фоткала мама меня во всех позах. Она приседала, ползала по полу, нависала сверху. А я всячески ей помогал, поворачивался, падал на пол, крутился. Плащ крутился вокруг меня. Валет уже ржал, не стесняясь. Коты умеют смеяться на такой частоте, что человеческий слух не различает их смех. Мама фоткала, смотрела, что получилось, вздыхала и снова вставала на колени, умоляя сделать ещё несколько кадров. Намёков она не понимала, пока я не лизнул пол в том месте, куда упал кусочек той вкусной оранжевой прелести. Тогда она вскричала:

— Тыква!

И унеслась на кухню. Я поскакал за ней. Плащ с листочками развевался за спиной, как у супергероя. Мы вернулись в комнату. Это оранжевая вкуснятина оказалась тыквой. И я вам скажу, что она гораздо вкуснее кабачков. И даже морковки. Но не вкуснее мяса, естественно. Где-то на втором месте. В общем, за тыкву я был готов на всё. Я даже не особо замечал, что мама меня фоткает. Тыква закончилась, мама успокоилась. Сообщила, что фоточки будут огонь и сняла с меня плащ.

Валетик опрометчиво выбрался из укрытия. Мама его заметила. И теперь настал мой черёд посмеяться. Глупенький кот не знает великую собачью мудрость, что хорошо смеётся тот, кто смеётся последним!