Убийство в пивоварне

Дело было в четверг, а в четверг, как известно, у нормальных людей случаются инфаркты, разводы и внезапные пробки на выезде из города. У Аркадия Петровича случился труп. Не просто труп, а труп в вине. Вернее, в пиве. Если быть до конца точным — в цистерне с только что сваренным «Жигулёвским» на пивоварне «Хмельной удав», принадлежащей местному олигарху-любителю анекдотов про Штирлица.

Меня зовут Стас, и я частный детектив. Мой офис — это третий столик слева в кафе «У дяди Васи», где кофе по вкусу напоминает растворимую тоску, а печенье — шпаклёвку. Но зато Wi-Fi хороший. Именно сюда и ввалился Аркадий Петрович, директор «Хмельного удава», с лицом человека, который только что увидел, как его годовой оборот всплыл брюхом кверху.

— Склифосовский? — выдохнул он, с трудом втискивая свою тушу в хлипкий стул.
— Он самый, — кивнул я, отодвигая чашку с бурой жижей. — Что случилось? Жена сбежала с пивоваром?
— Хуже, — прошептал он трагически. — Пивовар… в пиве.

История была до неприличия проста. Утром, во время плановой проверки цистерны, рабочий Семён, он же «Сёмка-закройглазка», обнаружил, что пробный кран выдаёт не янтарную струйку, а нечто мутное и с волосами. Дальше — больше. Когда цистерну вскрыли, оттуда, как пробка из дешёвого шампанского, всплыл главный пивовар завода, Виктор Зуев. В одних семейных трусах и с загадочной улыбкой на лице.

— И что, утонул? — спросил я, уже мысленно прикидывая гонорар.
— В цистерне диаметром метр и глубиной два? С лестницей? — фыркнул Аркадий Петрович. — Он там плавал, как чайный пакетик в кружке! И ещё… Он был мёртв. Очень.

Меня, конечно, позвали не из-за любви к искусству. Дело в том, что покойный Виктор был не просто пивоваром. Он был дегустатором. Человеком с языком, застрахованным на сумму с шестью нулями. Он мог с одного глотка определить не только сорт хмеля, но и имя бабушки того богомола, который на этом хмеле сидел. Его смерть парализовала работу завода. Новую партию без его одобрения выпускать нельзя — проще вылить в канализацию несколько миллионов рублей.

А теперь самая пикантная деталь. Рядом с цистерной нашли записку, написанную корявым почерком на этикетке от бутылки портера: «Он сказал: "Послевкусие, как у развода с алкашом". За это и поплатился.»

Аркадий Петрович умоляюще посмотрел на меня.
— Стас, найди того, кто это сделал! Пока следователи со своими протоколами разберутся, я разорюсь! Он же был нашим главным активом!
— Активом? — уточнил я. — Или пассивом, который слишком много болтал?

Директор побледнел и начал что-то бессвязно мычать про конкуренцию. Я вздохнул. Дело пахло не только пивом. Оно отдавало большими деньгами, чьими-то амбициями и откровенным бредом. Кто убивает из-за дегустационных заметок? Разве что очень обидчивый пивовар-неудачник. Или очень помешанный на качестве клиент.

Согласился я, конечно, не сразу. Сначала заказал себе бутерброд и ещё одну чашку бодрящей шпаклёвки. Потом назвал цену. Аркадий Петрович скривился, как от уксуса, но кивнул.

И вот я стою перед зданием пивоварни, вдыхая сладковатый запах солода и чужой смерти. Где-то здесь плавал в своём последнем «заборе» мастер Зуев. Кто-то из тех, кто сейчас ходит по этим цехам в белом халате, — хладнокровный убийца с прекрасным чувством юмора.

Или просто большой ценитель пива. Очень большой.

Цех встретил меня грохотом машин и густым, хмельным воздухом, в котором витала одна навязчивая мысль: «Какого чёрта я не стал сантехником?» Аркадий Петрович, нервно похрустывая воротничком, представил меня коллективу как «специалиста по кризисным ситуациям». По лицам рабочих было видно, что единственная кризисная ситуация для них — это я.

Первым делом — цистерна. Вскрытый гигантский баллон, похожий на брюхо металлического кита, из которого выпотрошили самое ценное. Или наоборот, добавили. Следователи уже всё облепили жёлтой лентой, но я договорился. За определённую сумму, естественно.

— И что, интересно, он там делал? — спросил я у мастера смены, дяди Василия, человека с лицом, как у вяленого леща.
— Дегустировал, наверное, — хмуро ответил тот. — Виктор любил на месте пробовать. Говорил, чувствуется вся палитра. Видимо, в этот раз почувствовал всю палитру до самого дна.

Следующая остановка — кабинет покойного. Удивительное место. На стенах — графики брожения, а на полках — коллекция пивных бутылок со всего мира. И ни одной книги. Зато в ящике стола я нашёл пачку распечаток с отзывами на местные пабы. Жестоких, убийственных отзывов.

«"Хмельной барсук"? На вкус — как будто этот барсук умер от старости, а потом его ещё и переехал каток.»

«Пиво "Старый глухарь" — точное название. Потому что после глотка хочется лечь в лесу и замереть с надеждой, что тебя не найдут.»

Рядом с компьютером лежал блокнот. На последней странице — список. Всего три пункта:

Я медленно поднял глаза и посмотрел на свою пустую чашку из кафе. «Стереть с лица земли». Сильно. Очень лично. Получалось, покойный был не просто дегустатором, а пивным критиком-терминатором. Он не советовал, он выносил приговоры. И кто-то, видимо, решил вынести приговор ему.

Моим гидом по заводу была технолог Светлана, женщина с глазами цвета пережжённого солода и с постоянной улыбкой, которая, как мне показалось, скрывала лёгкую панику.
— Виктор был гением, — сказала она, пока мы обходили цех розлива. — Но сложным. Очень принципиальным.
— Принципиальным настолько, что готов был разорить чей-нибудь бизнес из-за одного сорта?
— Он говорил: «Плохое пиво — это преступление. А за преступление должно быть наказание».

Следующий на моём списке был бармен «Бочонка», того самого паба из списка Виктора. Паб оказался тёмным заведением с липкими столами и одним-единственным посетителем, который что-то бубнил в свой бокал. Бармен, молодой парень с ирокезом и пирсингом в брови, представился Костяном.

— Зуев? А, этот тип с манией величия! — фыркнул он, когда я показал фото. — Приходил на прошлой неделе. Сказал, что наше разливное — дерьмо, простите мой французский. Что какой-то солод не тот. Угрожал написать разгромный отзыв. После него бизнес просел на неделю, пока мы рецептуру не поменяли.
— И что вы ему сказали?
— А что я мог сказать? — Костян беззвучно рассмеялся. — Я ему предложил самому сварить, если такой умный. Он ушёл, хлопнув дверью. А я… — он многозначительно посмотрел на меня, — я пошёл и купил молоток. Для отбивных. Я ещё и бариста подрабатываю, мне для кофейных зёрен.

Молоток. Для кофейных зёрен. Звучало так же правдоподобно, как и алиби моего клиента, который в ночь убийства смотрел сериал и, по его словам, «сопел в две подушки».

Возвращаясь на завод, я пытался собрать пазл. Обиженный бармен-бариста с молотком? Слишком просто. Ревнивый коллега-технолог? Возможно. А может, владелец кафе «У дяди Васи», который решил опередить событие и стереть критика раньше, чем тот стёр его?

Я зашёл в цех и увидел Светлану. Она стояла у той самой злополучной цистерны и смотрела на неё с каким-то странным, почти нежным выражением лица.
— Знаете, Стас, — сказала она, не поворачиваясь. — Виктор всегда говорил, что у идеального пива должна быть идеальная форма. И идеальная смерть.
— Смерть в продукте? — уточнил я.
— Нет, — она наконец посмотрела на меня, и в её глазах плескалось что-то тёмное и хмельное. — Смерть, которая станет последней и самой точной дегустационной заметкой.

От её слов по спине пробежал холодок, куда более резкий, чем от самого крепкого портера. И я понял, что мы имеем дело не с простой местью. Мы имеем дело с искусством. А искусство, как известно, требует жертв. Или в данном случае — одного очень принципиального дегустатора.

Искусство — искусством, но у меня начинала чесаться правая ладонь, что, согласно приметам моего деда-картёжника, означало либо крупный выигрыш, либо крупные неприятности. Учитывая, что я только что уронил в чан с суслом свой единственный хороший галстук, склонялся ко второму варианту.

Мысль о том, что смерть Зуева — это чья-то изощрённая дегустационная заметка, не давала мне покоя. Но хорошее детективное чутьё, воспитанное на дешёвом кофе и дорогой водке, подсказывало: чтобы разгадать перфоманс, нужно найти дыру в сценарии. И я её нашёл.

Трусы.

В протоколе осмотра и в показаниях Сёмки-закройглазки чётко значилось: тело было в одних семейных трусах. Белых, с забавными розовыми свинками. Я отыскал Сёмку в курилке, где он пытался скрутить цигарку дрожащими пальцами.

— Сём, про трусы. Ты уверен?
— Ага, — он крякнул. — Свинки. У меня у племянника такие же. Смешные.
— А где остальная одежда? Халат, штаны, носки?
— А хрен его знает. Не видел.

Это было странно. Зачем раздеваться до трусов, чтобы залезть в цистерну? Для полного слияния с продуктом? Или его разделили уже после? Я позвонил своему знакомому патологоанатому, дяде Грише, который за бутылку коньяка был готов рассказать даже то, что не вскрывал.

— Стасик, привет! Ну, твой пивовар… — на другом конце провода чавкнули. — Интересный случай. Алкоголя в крови — ноль. Предсмертной трапезы — тоже. Зато в желудке — большое количество активированного угля.
— Угля?
— Ну да. Как будто готовился к дегустации или к отравлению. Но яда-то нет! Утонул, бедолага. Вода в лёгких. Точнее, пиво.

Картина становилась всё причудливее. Дегустатор, принявший уголь, словно готовясь к битве, и утонувший в цистерне в одних трусах. Без признаков насилия. Это было либо гениальное убийство, либо нелепейшее самоубийство в истории пивоварения.

Я решил проверить последнюю версию и отправился в кабинет Зуева снова, надеясь найти дневник, предсмертную записку или хотя бы намёк на депрессию. Вместо этого я наткнулся на Светлану. Она стояла на стуле и снимала со стены один из графиков брожения.

— Опасаетесь, что он упадёт? — поинтересовался я.
Она вздрогнула и чуть не слетела со стула.
— Стас! Я… просто хотела привести всё в порядок. Для следствия.
— Как мило, — я подошёл ближе. — А вы не знали, что Виктор принимал перед смертью активированный уголь?
Её лицо стало маскоподобным. «Маска — это второй халат технолога», — мелькнуло у меня в голове.

— Нет. Не знала. Хотя… это в его духе. Он всегда очищал palate… нёбо, перед важной дегустацией.
— А какая дегустация была запланирована на ту ночь?
— Никакая, — она резко спрыгнула со стула. — Я уже всё сказала следователям.

Она попыталась выскользнуть из кабинета, но я мягко преградил ей путь.
— Света, давайте начистоту. Вы сказали, что его смерть — это последняя дегустационная заметка. Что вы имели в виду?
Она посмотрела на меня, и в её глазах снова заплескалась эта тёмная, горькая жидкость — смесь страха и одержимости.

— Он был гением, но слепым! — выдохнула она. — Он видел только ошибки других, но не видел гениальности прямо перед носом! Моих рецептов! Моих идей! Он говорил, что у меня «талантливый, но незрелый вкус». Незрелый!

Она была на грани истерики. Идеальный подозреваемый. Ревнивая, обиженная, с доступом к заводу. Но убийца? Подозрительно уж прямолинейно.

Выйдя от неё, я почти наткнулся на Аркадия Петровича. Он метался по коридору, как шмель в банке.
— Ну что? Нашёл? — схватил он меня за локоть.
— Нашёл несколько новых вопросов, Аркадий Петрович. Например, зачем вашему пивовару понадобилось принимать уголь в ночь своей смерти?
Директор замер, и его лицо приобрело выражение глубочайшей растерянности.
— Уголь? Какой уголь? Мы его не используем в производстве.

Я оставил его в его недоумении и пошёл прямиком к тому, кто знал о ночных делах на заводе больше всех — к сторожу, дяде Мише. Дядя Миша, человек с лицом, как у ветеранского сапога, и с вечным термосом чая, восседал на проходной.

— Ночь перед тем, как Зуева нашли, — спросил я, протягивая ему пачку хорошего чая. — Ничего необычного?
— Да вроде нет… — старик задумался, поправляя фуражку. — Машина у Аркадия Петровича до полуночи горела. Он уехал, потом вернулся. Ну, Светлана Игоревна, технолог, часов в десять прибегала, что-то в цех тащила, я уж не спросил. А потом, уже глубокой ночью… — он понизил голос, — Зуев пришёл.
— Один?
— Нет, с кем-то. Но тот в машине остался. А Виктор зашёл на пяток минут и вышел. Весёлый такой, возбуждённый. И говорит мне: «Михаил, завтра будет эпохальное пиво! Эпохальное!» И ушёл к тому, кто в машине ждал.
— И кто был в машине? — спросил я, чувствуя, как пазл начинает сходиться.
Дядя Миша развёл руками.
— А хрен его разберёт. Темно. Машина тёмная. Но вроде… вроде наклейка на заднем стекле была.
— Какая наклейка?
— Ну, как у тех кофейников. Силуэт кофейного зёрнышка с рогами. Смешная.

В голове у что-то щёлкнуло. Рогатое кофейное зёрнышко. Логотип кофейни «У дяди Васи». Того самого кафе, которое Зуев собирался «стереть с лица земли».

И тут же вспомнился Костян, бармен из «Бочонка» и бариста из того самого кафе. С его молотком «для кофейных зёрен».

Весёлый Зуев, обещающий «эпохальное пиво» после встречи с кем-то из кафе, которое он ненавидел. А на утро — мёртв в цистерне в одних трусах.

Я посмотрел на часы. Пора было наносить визит в кофейню. Кажется, дядя Вася знал о пиве куда больше, чем показывал. И его бариста с молотком — тоже.

Кофейня «У дяди Васи» была погружена в предвечернюю спячку. За стойкой стоял тот самый Костян с ирокезом и начищал до блеска питчер для молока. Увидев меня, он не проявил ни удивления, ни страха. Лишь едва заметно напрягся, как боксёр перед атакой.

— Снова по поводу Зуева? — бросил он, не отрываясь от работы.
— По поводу «эпохального пива», — уточнил я, присаживаясь на барный стул. — Виктор в ночь своей смерти был здесь. И ушёл от вас в странном восторге. Хочешь рассказать, о чём вы договаривались?

Костян на секунду замер, потом тяжело вздохнул и отложил тряпку.
— Ладно. Всё равно уже всё кончено. Да, он приходил. Принёс с собой бутылку какого-то своего экспериментального пива. Говорил, что это шедевр, который перевернёт всё. Но ему нужна была… моя помощь.
— Помощь бариста в пивоварении? — удивился я.
— Нет. Помощь как специалиста по кофе. Он хотел создать пивной коктейль с добавлением эспрессо. Настоящего, крепкого, из моих зёрен. Говорил, что это будет взрыв. «Эпохальное пиво», да. Он был помешан на этой идее.

Всё начало обретать смысл. Уголь в желудке — чтобы очистить вкусовые рецепторы. Восторг — от грядущего открытия. Но это не объясняло главного: как он оказался мёртв в цистерне.

— И что же вы ему предложили? — спросил я.
— Я сказал, что у меня как раз есть новый, очень редкий и крепкий сорт зёрен. С ярким, почти горьким послевкусием. Он обрадовался, сказал, что это именно то, что нужно. Купил у меня пачку и умчался на завод, чтобы немедленно начать эксперимент.

Я почувствовал холодный ком под ложечкой.
— Костян… А эти зёрна… Они случайно не с робустой? Не обработанные, скажем так, особым способом?
Парень снова улыбнулся своей кривой улыбкой.
— Может быть. Я просто бариста. Я не знаю, как его тело отреагировало на такой… ингредиент в сочетании с пивом. Особенно если он пробовал его прямо в цистерне, встав на шаткую лестницу.

В голове у меня выстроилась жуткая картина. Зуев, окрылённый, бежит на завод. Готовит свою «эпохальную» смесь в маленькой пробной ёмкости, но хочет испытать её в полном объёме, почувствовать «масштаб». Забирается в цистерну, чтобы сделать глоток прямо из источника. И там, опьянённый идеей и, возможно, парами не самого удачного микса, теряет равновесие. Падение. Шок. И лестница, которую от удара отбрасывает в сторону. Неудачное стечение обстоятельств. Абсурдный, нелепый конец.

— Так это был несчастный случай? — прошептал я.
— Кто знает, — пожал плечами Костян. — Может, он просто не оценил моё кофе. Говорил же, что у меня послевкусие, как у развода с алкашом. Вот он его и почувствовал в полной мере.

В его глазах читалось странное удовлетворение. Он не нажимал на спусковой крючок, но он подложил патрон. И был рад, что тот сработал.

Я уже собирался уходить, когда в кофейню вошёл Аркадий Петрович. Его лицо было бледным, но решительным.
— Всё кончено, Склифосовский, — сказал он, не глядя на Костяна. — Я во всём признался следователям.
Я уставился на него.
— В чём признались?
— В том, что это я его убил! — выпалил директор. — Мы поссорились! Он не подписывал акт о приёмке новой партии, грозился всех разорить! Я не помню, как всё вышло… Затмение! В сердцах столкнул его в цистерну!

Я понял. Он видел, к чему клонится следствие — к версии о несчастном случае, которая, однако, могла надолго подпортить репутацию завода. А вот громкое признание в убийстве на бытовой почве — это хоть и тюрьма, но зато пиар. И возможность списать все неудачи на мёртвого гения.

— Не стоит, Аркадий Петрович, — тихо сказал я. — Ваш пивовар сам себя угробил. Ради искусства.
Он посмотрел на меня с немым вопросом. Я махнул рукой. Объяснять было бесполезно.

На прощание я заказал у Костяна двойной эспрессо. Выпил залпом. Отвратительный напиток. И правда, послевкусие — как у развода с алкашом. Горькое, обречённое и безнадёжное.

Дело было закрыто как несчастный случай. Аркадий Петрович, лишившись своего гения-дегустатора, вскоре запустил линию пивных коктейлей «Эпохальное» с добавлением кофе. Говорят, они пользуются бешеным успехом. Ирония судьбы, да?

А я сижу в своём «офисе» за третьим столиком, смотрю на кружку с бурой жижей и думаю о том, что самое опасное в мире — это не пистолет и не яд. Самое опасное — это плохое послевкусие. Оно сводит с ума, заставляет лезть в цистерны и подкладывать отравленные кофейные зёрна. И в конечном счёте — убивает куда вернее, чем любое оружие.

Иногда я ловлю себя на том, что приглядываюсь к лицам официанток. Ищю в их глазах тот самый огонёк одержимости, который когда-то видел у Светланы. На всякий случай. Вдруг и мой кофе однажды покажется им недостаточно идеальным.