Угадай-книга

В самом начале января 1847 года на набережных Петербургабыло сыро и промозгло. Тем не менее, редкие посетители всё же отваживались выходить туда и прогуливаться, осматривая окружающую местность, вздыхая в любовном томлении… или же обсуждая дела для себя очень важные. Именно ради дела, вернее, ради наставлений, один из этих гостей сейчас пригласил туда другого, и они шли медленно, не спеша, сначала по традиции обмениваясь светскими новостями.

Но вот настало время им вступить в свой разговор, а нам – рассмотреть их самих поближе. Один, примерно лет сорока пяти, точно не стал бы моделью даже для самого непритязательного скульптора, настолько он был рыхл и сутул. Даже корсет и покатые плечи редингота лишь немного сглаживали это впечатление. Другой – в чёрном фраке, шёлковом галстуке выглядел несколько атлетичнее, но это явно была заслуга не его привычки, а его импульсивной, подвижной натуры.

Первый из них был Алексей Расулович Гадюкин, видный историк. Настолько видный и настолько соответствующий провозглашённым четыре года назад Филаретом Филаретовичем Кастрюлькиным принципам, что подумывали, не пропускать ли все его сочинения без цензурной проверки. Более шустрого – весь светский Петербург знал как НиколаяНиколаевичаДворцова, журналиста, периодически публикующегося в газете «Восточный жук», но при этом нередко вызывающего и нарекания у её главного редактора, Филимона Иринархович Румынова. Вот ради совета, как вернее писать свои статьи, чтобы заслужить благосклонность самого строгого начальства, Дворцов и пригласилГадюкина на эту прогулку.

Теперь, когда они уселись на скамейке и стали разглядывать одну из статуй, то не приметили ровным счётом ничего необычного. Прошмыгнул мимо них прохожий – по виду, чиновник, сильно опаздывавший в нужное присутственное место, да тихий ветер нагонял балтийскую влагу и хмарь. Всё выглядело настолько обычно и привычно, что учёномузахотелось острых ощущений. «Вот сдам очередной свой труд в печать, и укачу в Баден-Баден, спущу там полсотни тысяч… глядишь, вкус к жизни и появится».

Однако предстояло сначала закончить ещё дело, ради которого они встретились тут. Оно выглядело очень простым: Румынов попросил журналиста написать большую статью, клеймящую Робеспьера. Дворцов сделал всё, что считал возможным, измазал его всей мыслимой грязью… но редакция «Восточногожука» отклонила материал и попросила ещё доработать его. Вот автор и решил обратиться к более опытному человеку, чтобы понять, в чём причина.

Алексей Гадюкин энергично принялся за разъяснения. Он говорил:

- То, что ты мастерски связал свой сюжет с самыми низменными чертами французской души, это замечательно. Франция действительно есть вертеп страстей и пороков. Однако этого мало, нужно просто добавить ещё одну важную сторону к статье…

- Какую именно? – Оживлённо спросил Дворцов.

- А такую, что для объяснения того, что натворил Робеспьер, для показа всей его мерзости отсылок к подлым чертам французов маловато будет. Нужно обязательно ещё углубить: показать, что даже одной почвы этой мерзкой страны было бы недостаточно для появления такого тирана, что он – ещё и действовал в иностранных интересах…

- Злодейства– в иностранных интересах? – брови Николая Петровича поднялись.

- Да не злодейства! – раздражённо выкрикнул историк. – Совсем иные вещи… Например, как ты думаешь, зачем были в 1793 году отменены выплаты податей помещикам?

- Чтобы понравиться крестьянам…

- Нет и ещё раз нет! Настоящая причина – так прикрывалось уничтожение французского флота и армии, за которое Робеспьеру англичане дали взятку!

- А позднее? Когда в итоге Франция столько воевала с Англией?, - осведомился Дворцов.

На лице Гадюкина появилась хитренькая улыбочка.

- Ты знаешь, кто был кумир Наполеона?

Журналист пожал плечами.

- Паоли! Человек, бежавший в Англию! И Бонапарт равнялся на него, равнялся с первых сознательных лет. Значит, не видел ничего зазорного в том, чтобы содействовать британским видам. Значит, всю свою политику вёл только и исключительно затем, чтобы измочалить Францию, истощить её силы и возвысить любезную его сердцу Британию. Что в итоге, как все знают, и получилось. А в прошлом году его же племянник приехал всё в ту же Англию, и спокойно там принят. Это явно неспроста!

Дворцов подумал немного и спросил заинтересованно, эта тема его явно увлекла:

- А как всё это обосновать, одними только соображениями маловато будет!

Гадюкин твёрдо заявил:

- Документами. Ссылайся ещё на документы. Те, которые подходят, читай сам. Я тебе вечерком покажу, как их правильно читать, чтобы вычитывать нужное. А если документов не хватает, их всегда можно добавить от себя. Не поедет же читатель твоего «Восточногожука» брать справки во французском архиве…

Дворцов подумал и сказал:

- Точно, теперь я понял, как правильно писать статьи.

Однако Гадюкин снисходительно потрепал его по плечу.

- Не забудь добавить вот что: само учреждение республики уже ударило по силам Франции. Только правительства монархические могут иметь сильные армии и флоты, и точка. Тверди это всякий раз, даже если неуместно будет, как Катон твердил своё, и тогда тебя запомнят и признают.

В этот момент около них остановиласькакая-то прохожая. Внешне онабыласовсем непримечательна, из тех людей, которые не имеют вообще хоть какой-то яркой, выразительной черты. Однако оба собеседника сразу подметили, что одежда их визави выглядит подчёркнуто дорогой. Вот только гулять в таком костюме по зимнему Петербургу может только тот человек, которому всё равно, подхватит он инфлюэнцу или нет. Такой наряд, пусть и соответствующий последней светской моде, ожидаешь увидеть в июле на пропечённых солнцем улицах Марселя или Рима…

«Откуда же она?», пронеслось в голове у обоих. И еслиГадюкин отчего-то решил, что это кутящий напропалую потомок старинного купеческого или промышленного рода, наподобие известного князя Сан-Донато, то Дворцову примерещилось иное – что он видит типичнуюорловскуюбарыню.

Незнакомкарезко – так, как не должны останавливаться люди – словно не зналапро галилеевы изыскания об инерции и прочие сведения новейших физиков, всталаперед беседующими. Приподняв широкополую шляпу со страусиным пером, онаучтиво обратилась к ним:

- Предмет вашего разговора меня вельми заинтриговал…

Оба приятели последовали примеру и совершили те же жесты надлежащей вежливости, кои предписывал этикет.

«Наверное, всё-таки казачка, больно смело себя ведёт», внезапно подумалось Гадюкину.

«Из остзейских губерний?», внутренне хмыкнул Дворцов.

Затем гостья как-то очень ловко – они не успели даже осознать, что произошло и почему так себя ведут, села между ними и вступила в непринуждённую беседу, словно это было в порядке вещей.

- Вы, кажется, помимо прочего говорили и об якобинских злодействах? А знаете ли вы, как может выглядеть зло?

Журналист и историк переглянулись.

- «Последовательница Жорж Санд и сама потомок якобинцев, видимо», мелькнуло в голове у гадюкина. Поэтому он, неуверенно, словно не зная как вообще общаться с такой особой, путая слова – что вообще было для него нетипично, обычно и в университетской аудитории, и в светской гостиной его голос гремел беспрестанно, начал сбивчиво приводить известные ему примеры зла…

Дама с непроницаемым видом выслушала его, даже ни один мускул на её бесстрастном лице не дёрнулся. Затем она мягко сказала, смотря по очереди в лицо своим собеседникам:

- Иногда зло может выглядеть совсем иначе, чем вы думаете. Порой это просто помеха на своём обычном пути. Вот, например, хочется играть в карты, чтобы развеять скуку, а потом вдруг – из-за пьяного извозчика добрый месяц проводишь дома, тратишься на врача, да ещё больше распаляешься от тоски…

Внезапно она хлопнула себя тонкой ладошкой по лбу и выкрикнула задорно, весело:

- Ой, простите, не представилась! Меня зовут Элиза Этилен.

«Какая-то странная фамилия», синхронно подумали оба. А она начала копаться в саквояже, затем извлекла оттуда карточку и… зажав рот ладонью, прыснула со смеху. Сразу же пояснила причину своего веселья:

- Опять перепутала и взяла карточку моего отца, Поля.

«Поль Этилен», подумал Дворцов. Вычурно-то как и совершенно бессмысленно, продолжил он свою мысль.

Чтобы переключиться на более приятную тему, Гадюкин произнёс:

- Как говорил один мудрый человек, чьей волей сберегается наша страна от крамолы вот уже два десятилетия, «прошедшее России было удивительно, её настоящее более чем великолепно, что же касается до будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение». Надеюсь, с этим-то вы согласны!

- О да! – с обворожительной улыбкой произнесла Элиза. Правда, ваше воображение ограничено отнюдь не в том, в чём вы думаете…

Дворцов тоже улыбнулся в ответ – широко, открыто.

- Ну это понятно. Империю ждут великие успехи в делах военных и гражданских.

- Конечно. Через семьдесят один год Россия столкнётся с войсками полутора десятков стран, среди которых будут даже Северо-Американские штаты, и выйдет из этой борьбы победительницей – хотя сотни тысяч жителей страны будут помогать врагам и верно служить им. Через девяносто восемь лет будет одержана победа ещё более весомая – над всею почти континентальною Европой, и ваша страна станет обладателем её половины.

Алексей Гадюкин просиял:

- Ну, значит, я прав, и здравая сила устоев восторжествует над либеральным вольномыслием! Вот только… почему вы так уверенно называете даты?

- Более того, - продолжила собеседница, - Примерно через сотню лет произойдёт последний голод, и успехи земледелия и скотоводства позволят России больше никогда с ним не сталкиваться…

В этот раз недоумение, перемешанное с восхищением, наполнило обоих. Но Элиза продолжила:

- И всё это ваша страна проделает, будучи республикой – республикой гораздо более глубокой, чем якобинская…

С этими словами она встала и, не говоря ни слова, двинулась куда-то по набережной. А Гадюкин и Дворцов не знали, что и думать – то ли безнадёжно сумасшедшая, то ли заговорщица…