Украсть смерть

Солнцэ как бэлый кинджал, в спину било. Атрыжалось от стэкольных башен, глаза рэзало, клянус Бананом! Шли ми, тры гордых бибизьяна, по этим бэлым дарожкам, как будто па зубам шайтана! Каждий шаг — как удар в бубэн, гулкий такой, вах! А воздух… тьфу, ишак ево пабэри! Нэ пахнэт ничэм! Нэ пили, нэ щавармай с угла, нэ потам усталава ишака. Толька азон этат, как посли гразы в гарах, да антисэптик, будто в балницэ у самава дарагова врача. Горад этат как нивэста нэлубимая — красивий, но халодний, чужой! Ми, дэти гор и свабоди, в этай клэткэ из стэкла и мрамора, как арлы в куратникэ. Тут всо как чиси гэрданские, всо па линэйкэ, всо точна. Машини эти, щайтан-арби, бэз звука лэтают, будта джыны. Робаты блэск наводят, шуршат туда-суда, как таракани на кухнэ! А прахожие… какиэ там прахожие, дикабразы, вах! Идут, иголками сваими блэстят, как йолка, адэти в тряпки бэздушныэ, синтэтика эта, фу! Лица — как маски каминныэ, ни улибки, ни слизи, шайтани бэздушныэ! И тут ми! Три абразца, три лва из самава сэрдца гэта! Я, Лу, пацан сирйозний, хмурий шимпаньзе, в талстовка, каторую ищо мой ата насил, навэрна. Рядам Абиг, братуха мой, дэлавой примат такой, в рубаха, как будта у старшава брата атжал, на вирост! И Гого, малэнкий, игрунок, шустрий, как мартишка, но адэт па-багачэ нас, фартовий! Мы на этам их бэлом каврэ — как пятно от тажыки! Как напаминание, что и в их жанат нэ всо так сладка. И тут, жывот мой, как старий барабан заурчал, громка так, на всю улицу, вай мэ! Как будта ишак в гарах закричал! Я аж сйожылса, думал, щас эти дикабрази иголками сваими миня закидают, клянус! Но поздна, вааай, поздна!

— Лее, Лу, ти чево, абасраца захатэл, э? — крикнул Абиг, галасина у нево, как у муздзина на минарэ, громкий, бэз стида! Эти дикабрази аж иголки свои в нашу сторану навастрили, смотрат, как на шайтанав!

Братя мои заржали, как кони, э! А я красний стал, как пэрэц, атмахнулся от Абига, э!

— Да иди ти, шайтан тэбя забэри! — прабурчал я. — Жрат ахота, мамай клянус, а в карманэ — вэтэр гулает, ни адной манэти, ни кридита, пуста!

— А-а-а… — пратянул Абиг, и улибка у нево, как у шакала, хитрая! Глаза захарэлис, как угли в мангале. — Так давай, брат, магаз вазмом! Как наши дэди деривни нэвэрных брали, красива, с душой.

Ваздух застыл как будта его марозилкай замарозили, ищамах! Дажэ Гого, наш малэнкий шайтан, каторий обична тихий как мишь, падпригнул, как будто иголкай в задницу ткнули, вай мэ!

— Чэво-о-о? — голас иво, как у дэвчонки, записчал. Пастаранам сматреть начал, будто уже эти шайтан-арба, дроны ихние, нас услишали. Ани тут лэтают как короны, всо висматривают. — Нас жэ в зындан пасадят, эээ! У наших ата-ана праблеми будут, барадой прарока клянусь! Ми жэ тут как птыци без крилев на этай планети, прав у нас савсэм нэту! Ой, низнаю, братя, астафирумах…

— Ва, с чиго ты ришил, что ми магазин грабыт пайдём, э? Можит, я проста хачу какова-нибудь кифира труханут, денги иво забрат, да на них лэпёшка купыт, клянус Бананом!

Абиг глаза захатил, как будто ишака видит, каторий с места ни двигаица, вздохнул так тяжило, как будто мeшок с картошкай поднял.

— Лэ, какиэ кифири, какой зындан, ты чо как малинкий, а? Дэцкий лэпет, мамай клянус! Пара джугитами бить, а то так и астанэмся шпана дваровая, э! Сам жи гавариш, жывот к хрибту прилип, кушат хочиш! Какова кифира ты на галодний жылудак адолэеш, э? Он жи тэбя заборит, на прагиб кинэт! Да и паймают эсли, ну и што? Ми жэ дити ищо, субханамах! Паругают, по попи шлёпнут и атпустят! Давайтэ, пацани, саглашайтэс, машамах, какой кайф будэт!

Он так па-брацки, но ошутимо, Гого в плэчо ударил. Тот скривился, назад папиятился, вазмущаца начал, как старая бапка на базари.

— Ты дэбил, э?! А эсли паймают шайтан тэбя пабэри?! А эсли этим, ну, нэверним атдадут?! Какиэ праблеми будут у нас, у сэмэй нащих, ты думал сваей галавой гаранэй?! А эсли нас дэпартируют, абратно?! Брр… — ево аж пэридёрнуло. — Я дажи фспаминат нэ хачу, как в тех саклях жыл… Можит, другоэ что-та придумaeм, а? Можит, я ни знаю… Бутылки сабeрём, сдадим, э? Купим Лу паэсть, иншамах? Или садака папросим у каво-нибудь?

Абиг ат такова прэдлажения заржал, как шакал в пустинe, громка, на всю улица!

— Бутылки сабират?! Садака прасит?! Ми что, по-твоиму, бомжи, э?! Ха-ха! Ну ты придумaл, я твой дом труба шатал!

Он апять Гого по плэчу бахнул и камне павeрнулся, глаза у ниво хитрыe, как у лиса.

— А ти? Хочиш бутилки сабират? Можит бит с пратянутай рукой хадит, а, Лу?

Я галавой паматал, нэт, гаварю. Хоть и галодний, как волк, но гордасть эст, мамай клянус. И работать я нэ лублу, зачэм работать, когда можна нэ работать, да? Но и шкуру сваю падставлят из-за этай глупай затэи, как гаран пад нож, нэ хателас, вах!

— Нэт. Но я нэ хачу рискавать.

Коратка так атветил, суха. Вижу, Абиг аж задёргался, как ат пащёчины, раздражэние на лицe иво, как туча гразовая.

— Э, кто нэ рискуэт — тот ишака нэ пасёт. И ты мне должен, брат, борч, да? Помныш, вчера я тэбя от этих пахлаванов отмазал, э, которые тебя пасля школы хатэли избит? Эсли б нэ я, ти б щас лежал весь в гипсе, мамай клянус! А помниш, я тэбе спысат дал, и ты со мной «харашо» получил по ыстории этай звёздной, э? Помныш, а, помниш?

Я зубы стиснул, как забака на цэпи, на Абига смарю, шайтан он, шантажыруэт мэня в аткрытую. А Гого нервничаэт, туда-сюда сматрит, ждёт, щас мы драца будэм или чё. А я думаю, э… лезть в этот гаплык или всех к шайтану паслать, да? Но живот, Банан свидетель, так урчыт, думать мэшает! И этот Абиг, гиблис, змэй, так сладка поёт, в ушы льёт, соблазняет на дукан этот, астагфируммах!

— Лу, брат, ты должен, э! Как мы станим бабрэками касмичэскими, эсли дажэ дукан с хинкалом взят не можем? Да нас джугиты с махалапи засмеют, клянус! Ты паэтаму и ходиш вэчно голодный, как шакал, и бишшара, патаму что баишся! Баишся новое дэлать, рисковать, джугитом быть! Этот дукан, эта наш первый шаг в бальшую жизнь, в наш бананахад, понял?! Мы себя преодолэем, иншаммах! Нэ только хинкал покушаем, но и вина этого их, шайтан-вада, урвём если повезёт! Да там дэлов, э, как два пальца аб асфальт! Зашол-вышел! Ты просто представ, эти полки, там ида, много иди, она тваих рук ждёт, тваих ловких пальцев, ммм…

И ведь прав, шайтан… Никогда я нэ стану настоящим бабрэком, джугитом, эсли буду как гаран баяца каждага шороха. Но... если нэвэрние нас паймают? Мы же нэ дома, не в ауле, гдэ вождь всё решает. Мы в этой Ордалии, шайтан её побэри, тут закон суровый, кифирский. И ата-ана... Ата особенно, он тиран, кагда напьётся, забьёт как ишака миня. Но я должен этому гиблису, Абигу... должен, вай мэ! И жрать хочу, сил нэт, живот прилип к спине. А расплатиться быстро и легко, это так заманчиво, я нэ люблю быть в далгу, клянусь бородой пророка! Так что, зубами скриплю, как старая арба, но соглашаюсь. Соблазн велик, вино это запретное, шарам, такое сладкое кажется…

— Ладно, гъандон, я в дэле.

— Ура-а-а-а! — зарэвэл Абиг, как мэдвэд, и к сэбе меня притянул, обнял так, что кости мои захрустэли! От нэго потом пахнэт и дэшёвым этим, дезодорантом… но этот запах живой, настоящий, среди этой бэлой, мёртвой чистаты города. — Гого, ты один остался! Два против аднаго! Придётся тэбе с нами, на бананахад! Ты ж нас нэ кинэш, а, брат? Нэ подведёшь, как тот раз, когда от кифиров убегали?

Гого аж рот открыл, в шоке он. Нэ думал, что я на такое пайду. Нэ знает, что иму дэлать. Мы жи ест, его единственные браття в этом шайтан-городе.

— Я… Эм… Эээ…

Замэшкался он, э, как ишак упрямый, пака Абиг на нэво ещо сыльнее давит нэ стал.

— Эхх, Гого, Гого… Всо с табой панятно, как всэгда… Значыт, без тэбя будэм… Завтра увыдимся, хатя нэт, зачем ты нам, э? Зачем такой къордаш, каторий ничиво нэ хочит и нэ можит? Новава найдьом, иншаммах! Пашли, Лу, брат.

Гого зашухарился, паника у нэво, как у гарана перед ножом, особэнно когда мы так, дэманстративно к нему спыной павэрнулись, ухадить сабрались.

— Пагадыте!

Крикнул он нам в спыну, и мы так мэдленно-мэдленно павэрнулись, как баддишахи.

— Чэго такое, э?

Спрасил ево Абиг, а на лице такой бисразличий, как будто он не Абиг, а статуя, мамай клянус. А Гого свой одежда тэребит, как женщина, и так еле-еле выдавил, почти шопотом, астагфируммах.

— Я с вами…

— Што-што? Вай, нэ слышу, павтари, къордаш.

Спрасил Абиг, руку к уху так приложил, будто он гъариб старый, плоха слышит.

— Я с вами.

Уже нармальным голасам сказал Гого, но Абиг, шайтан, он ево падразнить захотел.

— Нэ слЫыышууу, брат, громче, как джугит гавари!

И тут Гого… то ли ево всо дастало, то ли паверил, что Абиг-шайтан нэ слышит, как заорал, вах!

— Я С ВАМИ!

Крик такой был громкый, как из пушки, клянусь! Птицы с фанаря взлетели, как от выстрела, кифиры эти дикобрази на нас сматреть начали, а я дажэ глаза прищурил, как от вспишки, э! Но Абиг… Абиг давольний, как кот, съевший сметану.

— Ну вот! Другой базар, братт!

Протянул он ему свою руку-лапу, как у мэдвэдя, и к нам притянул, э. И тэперь мы вдваём в плэну у этава здаравяка, который улыбаеца во все тридцать два зуба, машаммах.

— Вы ни пажалээтэ, братухи, мамай клянус! Эта будэт такой бананахад, вэс горад гаварыт будэт! Ха-ха!

И мы, три гарячий джугита, три бабрэк, пашли навстрэчу судбэ, ыскат дукан, каторий нас здэлает лэгэндами, иншамах. Этих дуканав тут, как ышаков на базар, на каждий угол, но нам нужин был асобий, такой, штоб дажи ми, малэнкиэ шайтаны, смогли ево взат.

— М-можыт, вон тот шайтан-машин вазьмём?

Гого палцэм сваим, каторий как асэний лист дражит, паказал на яшык этат, тарговий, каторий там адин стаял, как сирата. Абиг на эта глаза закатыл, как будто кислий айран выпил.

— Ты сырёзна, э? Нам чо, па двэнацат лэт, што ли? Ты бы эщо предлажыл лафку с чурчхэлой на базар обнэсти! Ха! Мы тут бабрэками будэм, брат, прафэсыаналами, так што думат нада па бальшому, как гори наши!

Абиг рукой махнул на дукан прадуктовий.

— Вон! Давайтэ этат дукан! Там эды многа, сам то!

Я прысматрелся к этаму дукану… вспомнил, ми там с раднёй били нэдавно. Там эти камеры, шайтан-глаз, на каждий шаг, и ахрана, амбалы такиэ, и полки фсе пад замком, а некаториэ товари в каробках, как в турма, сидят. Так што я галавой паматал, э, нэ пайдёот.

— Нээ, там всо закрита, как сэрцэ у кифира. Нада далшэ ити, в цэнтар. Там дуканы папрощэ, ахраны памэншэ, иншамах. Но жрат, шайтан мэня падэри, так хочэца, аж в глазах тимнеэт! Так што давайтэ вон тот лавка, там выно эта шайтан-вада, там ахрана нэ такая злая, я думаю.

Мы фсе уставылис на малэнкий дукан, гдэ вино прадают, вывэска такая, “Зэлёнаэ и Каричнэваэ”, свэтится, как изумруд, вах! Сквос стэкло, чистоэ, как слэза младэнца, бутилки видны, всякиэ, на любой вкус! А рядом чыпсы, сухарыки, бастурма, шашлик вялэний… жывот мой, клянус, запэл громчэ, чэм муздзин на минарэ! Братя мои тожэ облизываюца, но нэ на еду, а на это вино, шарам, каторий нам нэлзя, но так хочэца, аж зубы сводит.

— А што… идэя, брат!

Сагласилса Абиг, а Гого, шайтан трусливий, апят засамневался, изсбижать с бананахада пытаеца.

— Но он же малэнький, э… Ми там будэм как на ладони, нас сразу увидят

— Хммм… Тожэ вэрна.

Абиг задумалса, дажэ нас атпустил из абнимашек сваих. Он в стэкло папыталса заглянут, пасматрет, што там, как там, но эта жэнщина, прадавщица, на нэво пасматрела, и он сразу атскочил, как от агня, штобы лишних падазрэний нэ вызивать.

— Кто-то далжен пайти на развэдку.

Сказал Абиг. Гого аж пабледнел, как бумага, как будто смэрть сваю увыдэл.

— Толко нэ я! Я валнаваца буду, ани меня сразу спалят, заподозрят што-то!

Абиг на мэня пасматрел. Глаза у ниво, как у орла, смотрят в душу.

— Лу?

Мне тожэ нэ очэн хателас туда идти, палица, э. Зачем, да? Я и спрасил у Абига.

— Чо ты тут, мунна, э? Сам пачему нэ хочиш?

А он, хытрый, такой аргумэнт выдал, что и нэ паспориш.

— Мэня баба эта ужэ выдэла, брат. Я эсли щас пайду, ана мня опять увидит, а патом, когда мы втроём придём, она на меня трэтий раз пасмотрит и точно шайтана в нас увидит. Итти должэн тот, каво ещё нэ выдэли, понял?

Гого ат этава ещо сыльнее затрясся, как лист на ветру, да и я нэ очен рад бил, мамой клянусь.

— Нэт! Я нэ могу! Я худжый развэдчик в мире, я ат страха в обмарок упаду, Бананом клянусь! Я и так сагласился толко патаму што испугался адным астатца, без къордашей!

Я панимаю, э… если этот шайтан-трус не пайдет, то мне придётся идти. А я не хочу, вай! Надо на него надавить, чтоб пашёл, гъандон.

— Гого, иди в дукан, пака я тэбе чапалаха нэ дал.

Гого аж застыл, как гаран, каторого олк увидил. Дражит вэсь, назад пятитца начал, пака Абиг нэ вмэшался.

— Эй, эй! Вы чо, братья! Ми жэ къордаши, э!

Абиг падхватил Гого за спыну, как мешок с мукой, и к мнэ ево падвёл, близко так.

— Вэрно, Лу?

Спрасил мня Абиг, и я вздахнул, падъиграл ему.

— Да брат…

Но Абиг, гиблис, он нас в пакое нэ аставит, придумал опят, как нас памирить.

— Штобы всо по-чэсному было, давайтэ как наши диди, в Кинжал-Гаран-Бурка сиграем.

И хот он правылно сказал, дело гаварит, но Гого, после таво как я на нево наехал, савсем засомневался, слица захотэл.

— Эмм…Я…Я, навэрна, дамой пайду, э, а то ана, навэрна, ждёт…

Это мня савсем взбэсило, шайтан!

— Ээээ ара!

Када он павэрнулся ухадить, я ево за шкирку схватил, как гарана, к сэбе падтащил, и сквозь зубы гаварю, тихо так, штобы толка он слышал.

— Ты мня заибал, гъандон…Я твой рот виебу!

Я уже хател ему втащить па самыэ памидоры, но Абиг опят мэжду нами встал, разнял нас, как двух гаранов в баю.

— Братья, бэз драки. Пара рэшат, кто идёот, да, Гого?

— Д-да, — дражащим голосом атветил Гого, как будто джина увидил.

Я атпустил иво, атталкнул так, нэмного. Руку вытянул, жду, штоб он тоже. Гого тоже руку вытянул, а она у нево дражит, как лист на ветру, но играть можна.

— Итак, начынаем, как я скажу… Ночали!

Мы начали кулаками трясти, как будто грушу бьём, а Абиг считаит громко, как на празднике:

— Кинжал-Гаран-Бурка, раз-два-три!

Ми кулакы вскынули. У мня кинжал палучился, а у Гого… У Гого бурка. Я пабэдил, мамай клянус, и руки в карман сунул, гаварю Гого.

— Ну што, давай, иди.

Гого дар рэчи патерял, он на сваю руку сматрел, каторийа как камень застила, а патом на мня. Он так тяжило руку апустил, ана вся дражит, и сглатнул, и спрасил.

— Я?..

— Ну а кто ищо?! Ты праиграл, ишак!

Атветил ему Абиг, и Гого на нэво пасматрел, патом на мня, павэрнулся и на дукан этот сматрит, куда иму тепер нада итти, развэдка дэлат. Он застыл, нэ знаэт, чо дэлат, и эта мня уже злит!

— Иды ужэ!

Чуть нэ заарал я на нэво, и в спину талкнул, он чуть нэ упал, но на нагах астался. Он дажэ нэ павэрнулся на нас, зашол туда, в этот дукан. И в этат мамент у мня опять жывот забурчал, как будто там гараны деруца.

— Охх… Как жрат ахота… Чо-та гадара твой план, Абиг. Он щас там всо прасрёт, спалица. Нада была тот шайтан-машин лутше брат, а нэ выэбываца.

Абиг тоже, я выжу, нэ очэн увэрэн в сваём план, што Гого паслал на развэдку, но он аптымист, шайтан.

— Ээ… Да всо нармална будэт! Главноэ вэрить в план, брат!

И вот, минэт нэсколько прашло, Гого наканэц-то выхадит из дукана, а сам бэлий, будта джина увидел, ыспуганый такой. Он на дражащих нагах к нам падыходэт, мы аж напряглись, падумали, спалился гъандон.

— Ну, што там?

Спрасил я так нэтэрпеливо этава ишака.

— Тэбя нэ западозрили, э?

Валнуеца Абиг, баица, што ево план, как дом из картона, рухнэт. А Гого так пастаал, памолчал, а патом гаварыт, а губы дражат.

— Т-там шайтан-глаз…А ищо… Ищо два нэвэрных… И… И там… Т-там почти нэгдэ спрятатца… Нэвэрным фсо видно… Ани… Ани дажэ салям-малейкум мнэ сказали… И спрасили, ч-что я хачу… Н-но я ничиво нэ атветил…

— И фсо? Толка таргаши и шайтан-глаз? Или ищо што-та?

Спрасил Абиг, баица, што там ищо какая-та засада.

— Т-там запис с шайтан-глаз, ани выд-дны таргашам… М-манитор…

— Што-та ищо?

Снова спрашываэт Абиг и снова атвет палучаэт.

— Н-нэт… Эт-то фсо, што я увыдэл…

— Ох шайтан…

Устало так сказал я, атвэрнулся от этих ишаков и на дукан пасматрел. Абиг тожэ нэ рад, я выжу. Он бараду сваю патер, думаэт, шайтан, пака новый план нэ радил.

— Вабщем, дэло нэ из лёхких. Эта вам нэ шайтан-машин грабит, тут камандная работа нужна, как в фазгенке вах! И када я гавару, што тут нужна камандная работа, эта значыт, што мы фсе далжны дэйствавать по плану, а план такой… Караче, я буду атвлекать таргашей, фсо вниманиэ на сэбя вазьму, а Лу в этат мамент будэт полки чистит за маей спиной.

Патом он сэрьёзный взгляд на Гого кинул.

— Гого, твая задача на стрёме стаять, понял? Фсо, што тэбе нада дэлат, — эта нэ пускать в дукан никаво, пака мы нэ выйдем. Эсли увидиш мусаров, и ани в наш дукан пайдут, ты далжен как абизяна кричат, ты ж бибизьяна, и ми тожэ, так што мы сразу паймём, это сыгнал. Дэлаем фсо быстро, слаженно, как часы, и тада будэм пыть вино и сыр кушат дарогой. Фсэм фсо ясно?

— Я? На стрёме?.. — он так спрасил, будто сам сэбе нэ вэрит, гъандон.

У мня апять жывот забалел, как будто там кинжал вэртится. Я уже стаять нэ мог, слушать этат базар, устал. Паэтаму сказал:

— Ай, да пашли уже.

Расталкнул их плечами, как гаранов, и пашол к дукану.

— Эй! Ти куда! А план?! Эй пастой! Я здэс голова!

Закричал со спыны Абиг и быстро-быстро пашол за мной.

— Святой Банан…

Мямлил Гого и тожэ за намы паплелся… Он встал у двэри, вид у нэво как у самава неувэрэнава ахранника в мире, патом я с Абигом зашол внутрь. Двэри аткрылис бэзшумно, и мы зашли в это царство прахлады, тихой музыки и запаха дорогова табака. Внутри тепло, уютно. За стойкой из тёмнава дэрэва стоят двое: молодая алэниха, без хижаба, с валасами как радуга, улыбаеца так, будто её заставили, и старий пёс, усы у нэво густыэ, а на лице скука, как будто он тут сто лэт стаит.

— Здравствуйте и добро пожаловать в «Зеленое и Коричневое», чем можем вам помочь? — пропела эта нэвэрная, и так на нас пасматрела, как будто ацэниваэт, сколко у нас дэнэг.

Я на нэё внимания нэ обратил, нырнул сразу мeжду стэллажами с этим шарам-вином. Абиг рубаху сваю паправил, штобы выглядeть сэрьёзно, и к кассe пашол.

— А салям-малейкум, — так бодро он начал, как будто сто лэт эту фразу рэпэтировал. — Мнэ бы сигарэты, э-э… «Кэнси Блю» с кнопка! Аткройте пажалуста шкаф.

Продавщица на нэво пасматрела так, с падозрением.

— Молодой обезьян, а вы совершеннолетия-то достигли? Предъявите документ.

План Абига трэщину дал с самава начала. Он па карманам сваим хлопать начал, как будто документ ищет.

— Э - э… щас-щас! Он гдэ-та тут, в карманах…

А в это время Гого там мужика нэ пускаэт, каторый за шарам водой пришол.

— Насяльника вы нэ можэтэ зайти! Там…Рэмонт!

Так неубедительно, шайтан, што мужик дажи не васпринил его всурьйоз.

— Ты чё несёшь, малой?! Ну ка дай пройти

Заарал ему кифир в атвет, уже рукой замахнулся, штобы смахнуть Гого с дароги, как муху назойливую. Эта гяур-дэвушка галавой крутит, нэ поймёт, што за шум, што за гам, но тут Абиг, мой къордаш, её атвлёк, начал ей камплименты гаварить, как настоящий джугит.

— Ой, красавица, какие у тэбя волосы, как шёлк, к глазам тваим идуут! А рожки какие, вах, как у маладой хази в гарах!

Дэвушка эта сразу застеснялась, закраснелась, как мак в поле.

— Правда? Ох спасибо вам…Ам…Какие там сигареты вы хотели? Кенси Блю? Сейчас посмотрим…

Аткрыла она свой шайтан-шкаф, ищет эти сыгареты, а пёс-таргаш, гъааандон, на неё вазмущаца начал.

— Ты чо творишь, мы же даже не знаем сколько ему лет! Ты что, хочешь чтобы нас оштрафовали, или вообще уволили?!

И начали они спорит, как на базаре. Идэальный мамент, иншаммах! Маи пальцы, халодные, как лёд, от адреналина, начали хватат чипсы, сухарики, шакалад, я фсо это по карманам распихивал, как хамяк. Патом пашла эта шайтан-вода. Я за пазуху сунул нэсколько бутылок, малэнких, с яркими наклейками — какой-то шарам-ликёр, сладкий, наверна. Я дажэ две фляжки с каньяком в трусы сунул и под пояс, вах! Халодноэ стэкло так нэприятно к шкурэ прижалось, аж мурашки пабежали. Сердце моё, как барабан, стучит где-то в горле, от каждого шороха вздрагиваю, астагфирумах. Я пастаяна атвлекалася на прадавцов, и тут, шайтан, удача от нас атвэрнулась. Адна бутылка, када я другую с полки вырывал, стукнулась, пашатнулась, и на пол — бабах! Разьбилась! Этат звук сразу ихней спор прервал.

— Что это было?

Спрасил этат пёс, и на свой шайтан-экран сматреть начал, гдэ фсе камеры. Абиг хател ево атвлеч, опят камплименты начал гаварить.

— Пагадите! А я вам гаварил, что у вас сааамыэ крутыэ усы? Просто вах! Настаящей каксакал! Ани проста супер, мамой клянусь! Нэ могли бы вы мнэ их паказать?

Но этот гъандон дажэ нэ пасматрел на нэво, Абиг ево уже дастал.

— Да-да, как скажешь…

Толка сказал он и на манитор павернулся. И глаза ево, как две плошки, стали большими, када он увыдэл, как я с полок фсо тащу, под адежду прячу.

— Эй вы! Вы что там делаете?! — крик ево, как выстрел из ружья, празвучал.

Крик этот как кинжал в нэрвы. Таргаш этот, с лицом как у шайтана, стал прилавок абхадить. А баба эта к кнопке патянулась, мусаров звать, гъандонша. И думаеш, хуже нэ будэт? Будет! Гого мужика нэ сдержал, и как абизяна заараал — значыт, мусара уже где-то рядом, вай! Сытуация — тупик, иншамах. Абиг то ли са страху, то ли новый план придумал, заорал громка.

— АААААААААААААААААААА!

И на пол упал, трясэца, как будто джын в нэво всэлился.

— О боже! Что с ним?!

Воскликнула эта гяурка, дажэ тот мужик, каторий за вином шёл, астанавылся, глаза выпучил. Эта мнэ врэмя дало, и я им воспользовался! Я ещо чипсов схватыл и к выхаду пабежал, как арс. Абиг, шайтан, тоже сариентировался, встал и за мной, а сам все орёт, не перестает. Мы ужэ близко были, вах. Двэр эта стэклянная, за ней свабода, уже перед глазами. Но в паследний мамент эта алэниха с радужными валасами кнопку красную нажала. Сирэна завыла, как шакал ночью. И рэшотка жэлезная с таким грохотом, как гора абвалилась, упала, прям пэрэд маим носом, э! Я нэ успэл, врэзался в нэё, на пол упал. И фсо что я под куртку прятал, разлетелось по плитке, как сэмэчки.

— Попались! Мелкое ворье! — так радасна закричал таргаш. — Сейчас придет полиция, и вас всех за решетку отправят!

Мужик, каторий в дукан рвался, передумал, ушол. А к решётке Гого падбежал, пытается её аткрыть, зубами грызёт, шайтан малэнкий. Я на нэво морду поднял, кричу.

— Бэги!

— Н-но…Браттья! Я должэн вам помоч!

Кричит Гого, рэшотку эту ломает, а мня толка злит.

— Праваливай отсюда, ишак, пока тэбя тожэ в зындан нэ пасадили!

— Но…

— Бэги, шайтан! Скот глупий! Бэги!

И он так назад папиятился, пасматрел на нас, и убижал куда глаза глядат. Абстановка накаляеца. Абиг решил её разбавит, ишак.

— Эй, эй, тышэ, нэ нада кричат, нэ нада мусаров, — затараторыл Абиг, рукы впэрёд выставэл, как будто сдаётся. — Прасто паймитэ нас, э! Мы бэдные, галодние дэти, ата-ана нам ест нэ дают, а дэнэг у нас нэту, астагфирумах! Што нам дэлат, э? Мы выжыт хатым, паэтаму украли у вас нэмнога еды… Но мы болшэ так нэ будэм, мамой клянус! Чэсна-чэсна!

Но таргаш-гъандон ево нэ слушал. Он так брэзгливо с пола товары сабирал, убытки считал. А вот дэвушка эта, ана, кажэтся, дрогнула. Она жэ там грешница, да, и камплимэнты Абига ей панравилис я выжу.

— Эсги, может отпустим их, а? — голас у нэё нэувэрэный такой. — Нам же надо поддерживать имидж доброжелательного магазина, и все такое…

Таргаш выпрямился, лыцо у нэво красное, как памидор.

— Издеваешься?! — зарычал он. — Если бы эти грязные, мигрантские отродья сумели бы сбежать, то нам бы такие штрафы влепили, что считай, весь месяц просто так работали бы!

Эта дэвушка с радужными валасами нахмурилась, рукы на груди скрэстила, улыбка ея фалшивая сразу прапала.

— Эй! Не называй их так! Они такие же граждане, как мы с тобой. То, что они прилетели с другой планеты, не означает, что ты имеешь право их оскорблять и унижать! Потому что это расизм, и мы в компании такого не терпим!

Пака эти гъандоны там спорили, я лоб свой ушыбленный потирая, в сэбя прихадить начал. Нада сваливать, нада сваливать, — стучыт в галавэ. Я на Абига пасматрел, он кивнул. Мы мэдленно падымаца начали, к пабегу гатовимся, пака эти два ишака атвлеклись.

— Граждане?! Такие же как мы?! — Эсги, шайтан этат, аж задыхался, как будта ево душат. — Ты шутишь, что ли?! Из-за вот таких «иностранных специалистов» у нас весь бардак в стране и происходит! Тебе напомнить, какое количество преступлений они совершают по статистике?!

— Не смей… — працэдила дэвушка, глаза у нэё сузилис, как у змеи.

Но Эсги ужэ астанавыца нэ мог, ево панэсло. Он пальцем на нас ткнул, и в голасэ у нэво такая нэнависть, вах!

— 64, мать его, процента. 64! Тебе что-то говорят эти цифры?

Эти слова как лёд на агонь. Лицо у этой гъандонши с валасами-радугой исказилось, как у джынна.

— С меня хватит твоей расисткой чуши!

Ана апять панэль эту стукнула. Сирэна сразу заткнулась, и рэшотка жэлезная с тихим жужжанием наверх папалзла.

— Бегите, мальчики! — крикнула она нам, и мы, мамой клянус, два раза прасит сэбя нэ заставили, как вскочили!

Адрэналин новый в кровь ударыл, вах! Мы как пуля из дукана вылетели, неслис, куда глаза глядят, дарогу нэ разбирали. Сзади крик этого шайтана остался: «Ты что наделала?! Стойте!». Но голас ево в шуме города патанул. Навстрэчу нам шайтан-арба мусарской с мигалками летит. Мы быстра на другую улицу, в переулки эти тёмные, петляли-петляли, пака в ускую щель между домами нэ забились. Прижалис к халодной стене, воздух глотаем, как риба на берегу.

— Хвала Банану! — выдохнул Абиг, сагнулся, руками в калени упёрся. А на лице у нево улыбка такая, как будто дурман травы абкурился, тържествует шайтан. — Нам удалос! Ми сбежали! Я же гаварил, что нас нэ поймают!

Ево радост мня из сэбя вывела.

— Ты ишак тупой, гъандон!

Я ево талкнул, он спиной об стену ударился. Я за одежду ево схватил, трясу как куклу, кричу ему в морду фсо, что думаю!

— Из-за твоего плана конченного баля, сейнин аннамы сикимуна, мы нэ то что ничиво не получили, нас мусара чуть нэ поймали! Сейны эщщексен, ты панимаешь какому риску нас всех падверг, а?! Гейсяр! Ти гъандон! Я твою мАааму ибал! Я твой род ибал!

Я кулак занёс, уже врэзать ему хател, как вдруг с нэба голас, апавещение городское.

— ВНИМАНИЕ! В вашем секторе замечены правонарушители класса В! Мы просим каждого сознательного и законопослушного гражданина сообщать о любых странностях или нарушениях ближайшему патрулю. Границы сектора будут временно закрыты, а патрулирование усилено! Спасибо за внимание.

Мы с нэба друг на друга пасматрели, и Абиг так мяхко сваю лапу на мой кулак палажыл, убрал ево и гаварыт:

— Давай ты мнэ патом морду набьёш. Шчас нам нада атсюда выбраца как-та. Дагаварылис?

Я так нэхотя дал ему убрат свой кулак, атпустил ево, атшагнул назад, и так цокнул, э, нэдавольно.

— Нэт, нэ дагаварилис. В этат раз играем па-моему, ПОНЯЛ?! Сейн мени эшинтдин?!

Абиг абиделся, што я у нэво лидерства забираю.

— В смисле па-твоему?! Мы всэгда па-моему делали и всэгда сухими вихадили! Я ахылы, а ты — эщщек! У тэбя сила ест, да, но ума нэту, смекалки нэту, штобы нас атсюда вытащит!

Ево слова, э, как паследний гвоздь в гроб нашего мира. Ево упрямство, ево наглость, вай, ана мня из сэбя вывела. Я на нэво пасматрел… сначала как на ишака, а патом, как на нэвэрного, и лбом ему пряма в нос — БАХ!

— Ааа! Мой нос! Банан, как больна! Зачем?!

Завопил он, за нос свой хватаеца, а там кров тэчёт. Он сагнулся, а я малчу, за шею ево схватил, ещо ниже сагнул, и каленкой ему по морде, бах! штоб дабит аканчатэльно. Он упал, как камэнь с горы, хрипит, за морду свою хватаеца, а я ево пинаю, и в бока, и в жывот, ат души. Он молит, астанавыс, говорит.

— Хватит! АааАа! Прекрати, я тваю маму ибал! Умаляю!

Но я нэ унимался, пака он уже еле дышал. И толко тада астанавылся. Штаны спустил…

— Что… Что ты делаеш…

Хрипит этот ишак. А я малчу. Хер свой дастал и ссу на нэво, пряма в морду цэлюсь. Он пытается закрыца, павэрнуца, встать, но я закончил, и он заплакал. От бессилия, от унижэния.

— За што?… Что я тэбэ сдэлал?…

Спрашиваэт он, избитый, абассаный, на локте припаднялся, смотрит на мня, а в глазах боль, унижэние. Я на нэво пасматрел, штаны натянул, и атветил наканэц.

— Патаму шта къордашлык — эта нэ иерархия, где один баддишах, а другие раби, гъандон ты тупой.

Патом я паследний раз дал кулаком па ево тупой роже, штоб он сазнание патирял и захрипел. Я встал над ним, смачно так харкнул на ево тело, и пашол ушэ адын. Мусара тут и там, их шайтан-арба нада мной лэтает, из-за этава я многа бегал, многа прятался. Эта, и драка, силы маи савсэм забрали. И чэм долше я иду, тем болше устаю, и панимаю, што кругами хажу, шайтан. Я уже хател атдахнуть, как вдруг увидэл што-то… што заставило аба фсом забыт. В канцэ перэулка, там где стройка, свитился ярка этот шайтан-машин. За ево толстым стеклом, как на витрыне, сэндвичи, батончики, сок, газировка. Настаящий аазис, пасярэди маей галоднай пустыни.

— Нэ можит бит…

Сказал я сам сибе, и, апираясь на стену, пабрьол к нэму. Итти было тяжило, но мысль о иде силы давала, вах. Я с зэмли кырпыч падабрал, ждал, кагда смогу им в стэкло кинут, и забрат фсо багацтва. Када я дашол, я понял, што эта тот самый перэулок и тот самый шайтан-машин, каторый Гого предлагал аграбит. Вай, как он был прав, астагфирумах! Мы паслушали идиота Абига, и фсо патиряли. Но хатя бы щас я паем, иншамах. Перэулок бил пустой, заброшенный. Из стен арматура тарчит, панелей нэт, как скелет здание. Пад нагами мусор хрустит. Воздух тяжолый, пылью пахнет, цэментом. И пасяреди этава, как мираж, сыял шайтан-машин. Ево свет маю измученную морду асвещал. Вид еды — сэндвичи, шакалад, банки с вадой шыпучей — слюни у мня патекли, как рэка. Я с утра ничиво нэ ел, ужин вчера был так, для вида. И я с удавольствием кырпыч в стэкло кинул. Трэск такой громкый, па стэклу паутина пашла. Ищо пару раз нагой ударил, и выбил астатки. Я уже руку пратянул, хател схватит што-нибуд, как сирэна заорала.

— ВНИМАНИЕ! ПРИЧИНЕНИЕ ВРЕДА ЧАСТНОЙ СОБСТВЕННОСТИ И КРАЖА ИМУЩЕСТВА КАРАЕТСЯ ЗАКОНОМ! ПОЛИЦЕЙСКИЙ ПАТРУЛЬ ВЫЗВАН, ОСТАВАЙТЕСЬ НА МЕСТЕ.

Громкий голас из динамикав заорал. Мусарская шайтан-арба сразу мигалки включила, звук сирэны все ближе и ближе, и мнэ стало тревожно, вай.

— Толко нэ эта…

Испуганно так, устало, сказал я. Руки сваи вараватые быстра в шайтан-машин сунул, штоб паболше схватит, пака бежат апять нэ нада. Но шайтан, штоб дастать еду, время нада, а када я вытаскиват начал, адеждой за стэкло разбытое зацэпился, ищо врэмя патерял, вай. Када наканэц-то выбрался, свет яркый, как молния, свэрху ударил. Галаву паднял. Пряма нада мной, бэзшумно, в нэсколких мэтрах, мусарская шайтан-арба высит. Корпус у нэё чорный, блэстит как нож. А пражектор их перэулок наш тёмный в сцену прэвратил.

— Оставьте в покое этот торговый автомат и примите удобную позу для задержания полицией! — голас из динамика, бэздушный, как у робата. — Попытка побега с места преступления является преступлением!

Шайтан-арба спускаца начала, а я в шоке, фсю еду из рук выронил и в ближайший перэулок пабежал, как ат огня.

— НЕМЕДЛЕННО ОСТАНОВИТЕСЬ! ВЫ НАРУШАЕТЕ ЗАКОН!

Кричит мусар из динамика, а шайтан-арба за мной летит. Пражектор нэ атстаёт, как шайтан-глаз, спрятаца нэ даёт. А два мусара из арбы выпригнули, за мной пабежали. Я бэгу, куда глаза глядят, улица длинная, узкая, а силы маи тают, как снег на солнце, лёхкие уже нэ могут.

— СТОЙ! СТОЙ КОМУ ГОВОРЯТ! Я ЩАС СТРЕЛЯТЬ БУДУ!

Кричит мусар, а я далше бэгу, инстинкт, э. И тут мима мня заряды эти, из парализатора, летят, грозят меня как гарана на зэмлю павалит. Эта мня ещо силнее напугало, я думал, ани убит мня хатят, огонь на паражение аткрыли. Эта мнэ сил дало, я петлят начал, уварачиваца. Но панял, што в пагоне этой я нэ пабэжу, и начал мусор им пад ноги кидат, баки, телеги, фсо, што пападалось. Но чем болше кидал, тем болше сил тратил, а мусара эти, шайтаны, нэ замэдляютца, прыгают через фсо, как джынны. И тут, как свет в канцэ тунэля, я выхад на улицу увыдэл. Я пабежал туда, паследние силы атдал. Шаги мусаров фсо ближе, но я их нэ слышу, толка серце стучит и дышу тяжило. И как толка я дабэжал, аказался на балшой, аткрытой улице. Я аж замер, глаза пасле тэмноты разбегаюца, дышат нэчем. Хател в толпу, штоб спрятаца, но тут удар в спину, и я на зэмле, мусар на мнэ.

— Вы арестованы.

Сурово так сказал мусор и застегнул на маих руках эти фиксаторы. Паднял мня с земли и к шайтан-арбе сваей павёл. Дверь аткрылась, мня туда закинули и захлопнули. Через нэкоторое время я уже в их зиндане был. Сам зиндан встрэтил мня холодом и стэрильностью. Огромный, давящий, из чорного камня, стали и тёмного стэкла. Никаких бумаг, шкафов, ничиво. Толка эти сэнсорные панели, экраны и дроны калдавские. Мрачная такая цитадэль, жи ес. Мня завели в малэнкую комнату. Стены звук нэ пропускаиют, стол и два стула к полу прикручины. За этот стол мня и пасадили, наручниками пристэгнули, лампу включили пряма в глаза, а потом свет ва всей комнате выключили. Я астался адын, пристёгнутый, в темноте, толка лампа светит. Казалас хуже нэ будэт, но тут звуки капель начались. Кап… Кап… Сначала я нэ обращал внимания, испуган был, думал што са мной будэт. Но чем долше я тут сидел, тэм болше эти капли на мозги давили, шайтан. Скора я уже ни о чем думать нэ мог, толка об этих каплях.

— Банан, да пэрэкройте уже кран наканэц!

Закричал я, устал эту пытку тэрпет. Но в атвет толка эхо.

— Эээ! Тут кто-нибуд ест?! Аууу!

Прадалжал я арат, штобы кто-нибуд услышал. Но тишина… И тада, када я сабрался заарат ва фсю глотку, дверь аткрылась. Я папытался абернуца, но наручники диржали, а шея нэ паварачивалась. Дверь закрылась, и я услышал шаги. Кто-то абашол мня и сел напротиф, но лица ево я нэ увидэл, тэмно.

— Ти кто, шайтан?

Спросил я ево, но он нэ сабирался мнэ атвечат. Он эту лампу, шайтан, пряма мнэ в морду павернул, я аж зажмурился.

— Ай! Ты чо твариш?! Убери! Зделай как была!

Но он, гъаандон, не стал аблегчать маю жизнь, а вопросы начал задават.

— Как зовут твоих сообщников и куда они делись.

Голас у нэво строгий, как у ухллы на пропаведи. Я напрягся, но усмехнулся, штобы страх свой нэ паказать. Я стукачом никада нэ был, и нэ буду, иншамах.

— Пашол ты, ишак, нихрэна я тэбе нэ скажу!

— Лумумба, не осложняй жизнь ни себе, ни мне. Мы знаем что у тебя было минимум трое сообщников, с одним из которых вы сбежали после неудачной попытки шоплифтинга в алкогольном магазине. Тебе может грозить уголовное наказание с сроком до 5 лет, но если ты поделишься именем своего дружка, то уголовное наказание очень просто может стать административным.

— Да? И чо ты мнэ зделаеш?! Я малэнкий, и гражданства вашего у мня нэт. Ничо вы мнэ нэ зделаете.

— Ооо, ты ошибаешься. Мы тебя посадим, но не в нашу тюрьму, а в частную, где условия могут быть гораздо хуже, чем в наших. А из твоей семьи мы все бабки штрафами выбьем, а потом на родину депортируем.

Он так ка мнэ накланился, и в пол голаса так гаварит:

— Тебе если на себя насрать, то подумай о семье, о том какие трудности у них могут возникнуть если ты откажешься сотрудничать со следствием. Сомневаюсь что твой отец скажет тебе спасибо, когда узнает о том что ему придется платить за кучу дорогой разбитой продукции в магазине, или когда заставят покупать новый торговый автомат. Ты кстати знаешь сколько стоил торговый автомат который ты разбил?

Слушать этава гъандона было неприятно. Асабенно када он пра мою семью начал, пра проблемы, каторие у них могут быт.

— Нэ знаю…И знат нэ хачу!

Следователь, шакал, пачувствовал, што я валнуюс, нащупал маю бальную точку и давить на нэё начал.

— А как твоя мама расстроится когда узнает что тебя собираются посадить в тюрьму. Мммм…Любо дорого смотреть…А как она будет плакать когда тебе выдвинут обвинительный приговор, и заставят отправиться в тюрягу на другой край галактики. Ой….Что же будет…

Ево наглое, ехидное паведение, асабенно када он маю ана упомянул, акончательна мня из себя вывело, астагфирумах.

— Хватит! Заткнис! Маи ратственники ни в чом нэ винаваты!

Следаватель, гъандон, руками па столу бахнул, встал, и на мня кричат начал.

— Они БУДУТ виноваты! Потому что ты несовершеннолетний, и они отвечают за тебя! А раз они не смогли воспитать достойного гражданина нашей страны, то они понесут наказание вместе с тобой!

— НЕТ!

— Да, Лумумба, да. Именно так и устроен закон в цивилизованных странах. Создатель несёт ответственность за свои творения, и это совершенно справедливо. Но…

Он паузу зделал, шакал.

— У тебя есть возможность избежать своего наказания. И всё что тебе нужно сделать, так это назвать имена своих сообщников.

Он сел абратно, диктафон этот старый дастал, на стол паставил, включил.

— Говори, Лумумба, назови мне имена.

Новость о том, что мня правда могут в зындан пасадить, да ещо в какой-то частный, и ратственников маих приплести, заставила мня задумаца… Стоит ли из-за этого шайтана Абига в зиндане сидеть? Вай, ответ быстро пришол.

— Ево зовут Абиг Мазгинов… Он напротиф маего дома жывёт, в саседней многаэтажке. Но ми вдваём были, третий слился.

— Ага, значит третий всё же был!

Так радасна закричал следователь, как будто клад нашол.

— Да, был, но он ничиво нэ зделал, за што вы ево можэтэ пасадит.

— Что ж, раз не за что его привлекать, то я думаю ты с легкостью назовешь мне его имя.

Эсли Абига я мог здать, он гъандон, то Гого... он хоть и трус, шайтан, но здать ево... тяжилее было, вах...

— Третьего завут Гого Пиросян… Он нэдалеко ат маево дома жывёт, и в адну школу со мной ходит…

Следователь, шакал, давольный.

— Прекрасно…Просто прекрасно. Думаю, этого будет мне достаточно, пока что. Теперь давай поговорим о более приземленных вещах.

Он наканэц-то эту шайтан-лампу ат мня убрал, и так блыже падвинулся, што я наканэц-то ево морду разглядел. Переда мной волк сидэл, в белой рубахе. Дастал зажигалку свою, зиппа, сигарэту и закурил.

— Итак, — начал он, пальцы так сцепил. — Зачем ты пытался обворовать магазин?

Он сматрел на мня так, холодно, как будто я нэ прэступник, а гаран на вертеле.

— Жрат хателос… — честно сказал я, в пол уставился.

Следователь бровь так припаднял.

— Хм… А у вас что, не было денег? Или тебе нужен был именно алкоголь который тебе не продавали ввиду твоего возраста?

Я на нэво паднял свой тяжолый, измученный взгляд.

— Да какиэ денги… У нас их сроду нэ была в доме. А шарам-вада я так взял, пад рукой была проста.

— Понятно. А торговый автомат зачем разбил, тоже чтобы поесть?

— Да.

— Ах ты бедный, голодный ребёночек. А щас то жрать хочешь?

— Да…

— Что ж, давай договоримся. Мы с тобой уточним кое какие детали, например насчёт того кто вас всех надоумил магаз ограбить, а за это мы тебя так уж и быть накормим сытно. Договорились?

— Дагаварилис…

Далшэ он мнэ вапросы всякие задавал. Кто главний был, кто всо прыдумал, куда он убэжал, какой Абиг, как я в школе, работаю ли я, и так далэ. Када всо кончилось, мусор диктафон выключил и сказал.

— Ну вот, Лу, можешь же когда хочешь. Приятно было иметь с тобой дело, а сейчас…Пора исполнить часть моей сделки. Пойдем.

Он мня ат стола атстэгнул, в свой кабинэт отвёл. И еды прынёс, вах! Тарелка с горячей гречкой, с тушонкой, и чай сладкий, абжыгающий. Первый раз за фсе это врэмя я комфорт пачувствовал. Запах еды простой, но сытной, такой хароший. Я с жаднастью нобросился, глотал, почти нэ жэвал. Как в жанат побивал. Но нэдолго, э… Дверь аткрылась, и на пароге — мой ата. Ана следом, на лице стыд и беспокойство. А ата мой, бибизьян крупний, шимпанзэ, Гокари Осаса Второй, чернее тучи, клянусь Бананом. Глаза, как молнии, ноздри раздуваюца, кулаки сжаты, готов мня убит.

— Лумумба Осаса Третий! — голос ево, как гром, па стенам атдаётся. Каждое слово — гнев.

О, нет… Опят кричат будэт… — мелькнула мысль. Я голову в плечи вжал, руками прикрылся, в пол сматрю. Типло от еди сразу пропало, лёд внутри.

— Пажалуйста, без скандалов, дарогой. Давай лучшэ это обсудим дома, — ана обизьянка поминьше, шимпаньзе, но в хижабе, пыталась тихим голасом, рукой ево тронула, но он стряхнул её, как будто ана муха.

— Хьо кхук чоха да волчуннаг хаийла, сан канта зуламхо вуйла вага! Я хачу, штоб фсе в этам шайтан-зиндане знали, што мой сын — грязний преступник! — он шаг зделал, большой, как медведь. — Он отца и сами Нэбэса заставил за себя стыдитца! Пазор тэбе, Лумумба! Цхьа эхь даца хьоьгахаь!

— Ата, нэ начинай, а? — пролепетал я, ели слышно.

Но ата мой, он толка разогревался. Он как закричит, как заревет, я думал, стэны сейчас упадут, вах!

— Хундаша юхываржа хоттаво аха со а, нана а, а, Лумумба?! Хунда?! Вай хьунага дин вуога хумага хун ду, ахьа тхан дога дар иштта меха ца хетар?! Эрццахь бен доцу ханг! Мы жэ тэбя из этой грязи, из нищеты вытащили, в нармалную страну привэзли! Кришу над галавой дали, нэ то што эти трущобы, гдэ мы сами выросли! В школу харошую устроили, работа даже нашли, штоб у тебя свои дэнги были! Живи, учис, работай, будущэе строй! НЕТ! Ему, шайтану, приключений захотелось! Зулам нело, позорить наш род! Тьфу на тэбя, Лумумба, тьфу! — он так смачно на пол плюнул, прям рядом с маим ботинком. — Месяц бэз этих твоих шайтан-машин и бэз гулянок! После школы сразу дамой, как штык! Хьо гхеттий солыг?!

— Да, ата… — устало так выдохнул я, лиж бы он атстал. Унижение на щеках горело, как агонь.

— Хьо хун гхетта цигах ай лю лю, а?! Бестолковий!

Он руку свою занёс, штоб чапалах мне дат, как он это любит, но ана моя сразу на защиту бросилась.

— Гокари, саца!

И он бы, навэрна, и ана, и мня ударил, но мусар этат вмишался.

— Эй эй! Даже не смейте избивать детей в моём присутствии!

— Ой, што вы, дарагой…Я просто пагладить ево хател! — ата мой улыбнулся так фальшиво, кулак свой разжал и меня так, демонстративно, па голове пагладил. Ана моя тоже лицо сахранить папыталась.

— Так неловко…Извините пажалуста мужа маево, он вспыльчивый бываэт…

Ана руку мне на плечо палажыла, успакаивает. А мусор этот головой качает, нэдаволен.

— Это, конечно, очень похвально, что ваш сын понесет заслуженное наказание, — голас у нэво спокойный, но жосткий, как сталь. — Но воспитание не должно прививаться кулаками и криками. В том что произошло виноваты вы. Вы не уделяли должного внимания своему ребёнку, не дали ему должного воспитания и заботы, из-за чего он встал на скользкую дорожку преступлений. Позор не ему, а вам.

У ата моего аж ноги падкасились, он таким малэнким стал, бэззащитным перед этим мусором, што дажэ я на ево фоне казался сильнее, вах! Толко ана мая стояла, за мня беспокоилась, нэ за рэпутацию. Ата, ушат памоев палучив, начал перед мусором заискивать, как шакал, пытался наказание нам всем смягчить.

— Ох, ви правы, афицер, я нэ прав! Прызнаю! Но кто-та жэ должен этава шайтана прыструнить! Эсли нэ я, то кто?! Ми, панимаете, с другой планеты, дикий, там другые законы, вах! Нэ привыкли ми ещо к вашей цивилизатсии… Но абещаем, станем законопослушными, иншамах! Толка… нэ сообщайте в эту, миграционную службу, харашо? Мы… мы ещо дажэ гражданства нэ палучили.

Следователь мэдленно на нэво пасматрел. Глаза у нэво халодные, как лёд в горах.

— К сожалению, нам придется. Таковы правила.

Лицо ата моево вытянулос, как старый башмак. Паника, страх, я фсо увидэл на ево лице. Ана мая дажэ рот рукой прикрыла, как будто джынна увидела.

— О, Банан…

Ата мой, мужество где-то нашол, папытался выкрутитца.

— Но… но неужэли никак нэльзя исправить? Ми жэ честные, законопослушные рабочие! Ми работаем, как ишаки, штобы на хлеб заработать. Паймите, у нас врэмени нэт на фсо: и денги в дом прыносить, и па дому фсо дэлат, и за детьми следит… Можит… можит, мы как-та дагаваримся, а? Можит, пожертвование зделат вашему зиндану? На нужды, так сказать…

Брови мусора вверх папалзли. В голасе у нэво лёд зазвенел.

— Вы что, взятку мне предлагаете?!

— Нэт-нэт, што вы, дарагой! — замахал руками ата, сам зэлэный стал, как трава. — Просто вы так харашо работаете… и сына моево на место паставили… Я просто хател благодарность сваю выразит…

— Вы мало того что не усвоили урок, так ещё пытаетесь подкупить меня! Убирайтесь отсюда, и чтобы духу вашего здесь не было!

Ата мой хател спорит, настаивать, но ана моя поняла, што пара ухадить. Сказала:

— Прастите нас ещо раз! И извините, што атвлекли вас от работы! Ми уходим.

Ана стала ата тащит к выхаду, и мня тожэ. У ата выбора нэ было.

— Да-да, канечно, мы уже уходим, — бармотал ата, пятясь к двери, и тащил за сабой и ана, и мня. Пальцы ево, грубые, в мазолях, сжали маё запястье, как капкан стальной.

— Ауч! Больно, баля!

Ата пасматрел на мня так, што я фсо понял, — в глазах у нэво огонь, и обещанье скорой расправы. Ата, ни слова нэ гаваря, выдернул мня в каридор этот мусарской. Воздух там спёртый, пахнет дезинфектором и атчаянием. Гнев в ата кипел, и раз на мня ево выплеснуть нэ мог сичас, он на ана маю набросился. Мня эта раздразнило, э, я устал от ихних спорав.

— Хунда юьхьаьржа хоттаго аха со?! Я мог ево убедит, штоб он нам толка замечание зделал, а нэ это предупреждение! — тиха, но злобна так сказал ата, атпустил мня и с ана маей спорить начал.

Ана моя тожэ, встала в позу, аргументы сваи приводит, вместо таго, штоб закончить фсо.

— Хьо телпанаг ву?! Ти дурак, чуть на статью сибе нэ нагаварил! С сыном в зындан захотел?!

И тут ата перестал шептат, характер свой паказал, начал мня до кипения даводить.

— Я дурак?! Со телпанаг ву?! Да это ти дура набитая, сын воспитывать нэ можеш, сериалы сваи смотриш, генах ма-ялапа!

— Ах я дурака валяю, да?! Ничиво нэ дэлаю?! А кто тэбе адежду стирает, готовит, и…

В этат мамент я нэ выдержал.

— ХВАТИТ!

Ани сразу замалкали, сначала на мня пасматрели, патом на кифиров, каторых привлекли скандалам. Поняли, што если прадолжат, будэт хуже. Ана, в кой-то веки, сказала:

— Давайте лутше это фсо дома абсудим…

Предлажила ана, и в первый раз за долгае время, ата согласился, вед нехотэл спорит на глазах талпы…

— Кхем-кхем, да, пожалуй…

Далше мы хадили па кабинетам, сабирали бумашки. Целая стопка, протоколы, предупреждения, и счет на штраф, ат каторого у мня фсо внутри похолодело, вах. Каждая буква, каждоя цифра, как камен на плечи нашей семьи. Мы атдали фсе эта какому-то чиновнику, а он нам адин листок дал. А на нём цифры, ат каторых нэ толко ата, но и ана мая испугалис.

— Н-но… Тут жэ штрафов на три маих зарплаты… Как… Как мы платит будэм? Мы жэ с голоду памрём… — ата мой так спросил, а ана моя умолят стала.

— Пажалуста, смилуйтэсь. Мы таких денег в жызни нэ держали…

А чиновник, гъандон, плечами пожал.

— Не мои проблемы. И вообще, у меня обеденый перерыв.

Закрыл акошко, а мы стаим, как истуканы. Ата мэдленно камне павернулся, я вижу, как он кулак сжал, гдэ щет этот. Падошол камне близко, и так грозно:

— Нас дома ждёт очен серьёзный разговор…

— Да-да… Канечно… — я глаза закатил, устал, э. Ата мой взбэсился. Схватил мня за руку.

— Ты думаиш, што это игра, э?! Ты у мня за фсо атветиш! И за эту выходку, и за мат в кабинете, и за то, што прервал мня с матерью! Гъаденыш!

Ана апят встряла.

— Гокари, хватит!

Он к ней рэзко павернулся.

— И тебя эта касаетца! Хьо хуганда сацо ву?! Вместо таго, штоб паддержать мня, поставить сына на место, ты ево защищаеш, гъенах ма-ялапа! Он нэ прав, а ты ево паступок аправдываеш! Я больше ничиво слишать нэ хачу! Сиводня, нас ВСЕХ ждёт серьёзний разговор!

Он дернул мня за руку, и мы пашли к выходу, на улицу. Ночной город встрэтил нас ревом шайтан-арбы и неоновым светом, каторий ат стен атбивался. Наша семэйная шайтан-арба, старая такая, "Спутник-3", краска аблупилась, вмятина на боку, ждала нас на парковке. Двигатели гудели, когда мы падымались, унося нас от центра к окраинам, гдэ такие жэ как мы жывут. Но как толка мы ат земли атарвались, ата апять кричат начал.

— Ты хот панимаеш, што ты натворил, шайтан?! — голос ево, сорванный на крик, громче двигателей был. Руки ево в руль вцепились, костяшки пабелели. — Хьо ойла йох, хара хурма тхан дозална техь муха верза тарло?! Нас жэ дэпортировать могут, абратно, в Гори, в эти трущобы! Ты панимаеш эта, сваей тупой галавой?!

— Дарагой…

Ана мая руку ему на плечо палажыла, успакоить, но эта ево ещо сыльнее разозлило. Он всу дарогу говорил, нэ умолкал, на мозги мнэ капал.

— А што нам дэлат со штрафами?! Нам жэ тепер эканомить придетца на фсом, штобы заплатить! Ми и так нэдаедали, а теперь вабше воду пить будэм!

— Ми справимся…

Пыталас ана ево утешить, а он ещо больше разозлился, начал и на нэё кричат.

— Хун дан деза вай?! Что справимся?! Ладно мы, мы заплатим когда-нибуд. А с сыном што дэлат?! А?! Куда он пойдет после школы?! У нэво жэ теперь эта бумага, административка! Дарога в сэрьёзные места закрыта! Всё! Со цынга сатуйсура, а он фсо апят абделал! Будет как ишак на стройке или на заводе спину гнуть! Тьфу!

Дажэ ана нэ знала, што сказат. Фсо. Приехали. Тишина в машине стала такой тяжолой, што, казалось, она вот-вот раздавит наш старий "Спутник".

— Можит… можит, нэ фсо так плоха? Можит, эта… кхоллам бу иза? Судьба?… — голас у нэё, как у бальной птицы, тихий, слабий.

— Хуан кхоллапам, хьо телпанаг юй?! Какая нахрэн судьба, чо ты несёшь?! — ата мой взорвался, как бомба. — Эта ты ва фсём винавата, бестолковая! Я целий дэнь, как ишак, пашу, а ти дома сидиш, сериалы сваи смотриш! Могла бы и сыном занятца! Лентяйка, гъенах ма-ялапа!

— Ах, эта я лентяйка?! — ана моя тожэ нэ промах, э. — Тебе напомнить, как ты, вместо таго, штоб дэла дэлат, шайтан-пиво своё лакаеш и тельавизор бесовской смотриш?!

— Прекрати кричать на маю ана! Ана ни в чом нэ винавата! — я встрял, нэ выдержал. И зря, э.

Лицо ата пашло красными пятнами, вены на шее вздулись.

— ТЫ?! Хьо солтыг хун дан деза хьоьгур ду?! ТЫ СМЕЕШЬ МНЕ УКАЗЫВАТЬ, ЧТО МНЕ ДЭЛАТЬ?! ПОСЛЭ ТАГО, ЧТО ТИ НАТВОРИЛ, ГЕЙСЯР?! СОПЛЯК!

Он так вцэпился в штурвал, што я думал, он ево сломает. А другой рукой он ка мне патянулся, хотел до морды маей дастать, ударит.

— Я ТИБЯ УБЬЮ, ТВАРЬ МАЛАЛЕТНЯЯ! СО ВУЙРА ВУ ХЬО, ГЪАНДОН!

Он от дороги атвлёкся, на мня смотрит, орет. Наша шайтан-арба начала вилять, как пьяная, с трассы съезжает, другие машины сигналят, вай! Ана мая, как тигрица, на мою защиту кинулас.

— Не трогай маего сина, тиран!

Она на нэво с кулаками, прям в машине драка началас!

— ХЬО… БЛЯДЬ ПОСЛЕДНЯЯ! ТЫ КЪАХПА! ВИ ОБА ПРЕДАТИЛИ! ВАС РЭЗАТЬ НАДА!

Ата заорал, от мня атстал, на ана мою переключился. Он руль сафсем бросил, и абеими руками начал её бит, как грушу. Я фсо это вижу, а в ушах звон. Наша шайтан-арба сафсем кантроль патеряла, летит, как камень, пряма на встречную машину, такую же старую как наша, но горазда бальшую. Лишь я, кажысь, понял, што происходит.

— АСТАРОЖНА!

Закричал йа, но была уже слищкам позна… Вай-дод, брат, время, эта дунья, ана как шайтан, не ждет. Фари грузовика, йала Банан, как глаза гиблиса аткрылись перед нами, я понял – хана. Скрежит металла, вай баля, какой скрежит! Будта сто джыннов в кувшине железном сидят и визжат, как резаные барашки, клянусь бородой пророка! Этот звук, он не в ухо, он в самый къалб, в сердце вашел, как ржавый кинжал. Наш старый, верный «Спутник», наш ишак, на котором ми семьей, ахи, всю жись ездили, он как лев бросился на этот грузавик. Но тот грузавик, вамахи, он как скала, как гора Тузбэк, его не сдвинуть. Удар был такой, субханамах, что мне показалось, земля под нами треснула. Врезались, как слепой котенок в сапог. Бам! А патом – вспышка. Яркая, белая, как снэг на вершине, иншамах. И боль. Острая, жгучая, как будта в меня сам Пророк свой меч воткнул. Она пронзила всо тело, от мизинца до макушки. Мир вокруг миня, он как будто танэц живота танцевать начал, закружился, как сугий в зикре. Всо смешалось – нэбо, зэмля, звэзды, фары… Я видел лицо ата, он что-то кричал, рот аткрывал, как риба без вады, но я, ваммахи, ни слова ни слышал. Только этот звон в ушах. А потом – новый удар, ещо сильнее, еще страшнее. Как будто молотом по галове, так шандарахнуло, что аж зубы, навэрно, вылетели. Я пачуствовал как машина наша, старая, верная шайтан-арба, как будта падать стала словна йоблако с дэрэва. Сикунду мы висели в воздухе, в этой звенящей пустоте. Я видел в разбитом окне, как земля несется на нас, все ближе, ближе… И в этот момэнт, ахи, я не о сибе думал, я о сэмье думал. «Йала Банан, спаси их, сохрани…» – толко и успело пронестис в галове. А потом – падение. Как падстреленный сокол, как камэнь с горы. Глухой, тяжелый удар о зэмлю, который выбил из миня последний дамаз. Трэск ломающегося мэталла, звон разбитого стэкла – все смешалось в адну ужасную песню шайтана. И тишина. Густая, звенящая, мертвая тишина. Такая, ат которай кровь в жилах замерзаит, как вада зимой. Только где-то вдалеке слышна било, как капает бензин из пробитого бака. Кап… кап… кап… Как слези, каторие плачут по нашей жизни. И запах. Запах жженой резины, бензина и… крови. Густой, сладковатый запах, который я, иншамах, нэ забуду до самого Судного дня…