Уличный музыкант

Каждое утро он спускался в тускло освещенный, дышащий сыростью и холодом подземный переход. Каждое утро становился возле стены, доставал гитару, садился на раскладной стул, пробегал закоченевшими пальцами по струнам. Каждое суетливое утро переход наполнялся неторопливыми звуками, которые лились из инструмента.

Перед глазами музыканта проходили, пробегали люди. Некоторые делали вид, что не замечают его и раскрытый футляр, где одиноко поблескивали монеты, некоторые отводили смущенные взгляды. Были и те, конечно же, кто притормаживал, и бросал мелочь. Им, не отрываясь от игры на гитаре, он благодарно кивал. Чаще всего возле него останавливались малыши, хлопали в ладошки, пританцовывали. Их мамы стояли в стороне, гордо наблюдая как их чада потом кладут монетки в «дядину коробочку».

Он так долго играл в этом переходе, что, кажется, знал в лицо каждого, кто проходил мимо. Эту стильно одетую, на неизменно высоких каблуках, женщину, этого интеллигентного вида мужчину, по всей видимости, преподавателя в каком-нибудь университете, эту мамочку, отводящую каждое утро детей в садик. За каждым прохожим скрывалась целая жизнь, беззаботная или суетная, счастливая или тяжелая. И, перебирая струны, он разглядывал их лица, следил за жестами, походкой, пытался представить, о чем они думают. Чем живут.

В один из таких дней он так глубоко погрузился в изучение чужих миров и сначала даже не понял, что кто-то зовет его по имени.

- Лешка! Лазарев! Обалдеть! Ты ли это?

От неожиданности музыкант перестал играть, вглядываясь в приветливое круглое, веснушчатое лицо. Лицо, которое он помнил всегда.

- Серега! Серый! Сколько зим!

Он поднялся, придерживая гитару, обнял старого друга.

Казалось, и не разделяла их эта бездна прожитых лет. В памяти всплыли четкие, теплые картины детства, где они катались по двору на велосипедах, играли в снежки, дрались портфелями, прогуливали уроки ради похода в ларек с мороженым. Как вместе поступали в один институт, сдавали сессии, как однажды…

- Холодно тут, - Сергей поежился, потирая руки. – Пойдем, выпьем за встречу!

И тут же добавил, бросив взгляд на футляр с мелочью.

- Я угощаю!

- Отчего ж не пойти! - Музыкант ссыпал деньги в сумку, аккуратно уложил гитару, подхватил стул.

Поиски места, где можно было перекусить и выпить, не заняли много времени.

- Не «Националь», конечно, - Сергей обвел взглядом внутреннюю обстановку кафе: по-столовски простым, круглым столам, по полу в грязных разводах, по запыленным шторам. – Но пойдет.

Алексей, пристраивая к стене футляр скромно улыбнулся, уселся на стул, произнес:

- Ну, рассказывай, как ты.

- Да как сказать, - пожал плечами друг детства, - много воды утекло, но живу я, получше тебя, это точно. Уличный музыкант… Лазарь, кто бы мог подумать, что жизнь настолько…

- На еду мне хватает, - уклончиво ответил Алексей, наблюдая, как рюмки заполняются водкой.

- Ну, за встречу!

Оба опрокинули по стопке, закусили колбасой.

- А помнишь то время? Как мы в кабинете химии зимой окна на ночь оставили открытыми?

- А как же, - подхватил Алексей, - ох и влетело тогда нам!

- Еще бы! У химички все колбы потрескались, и цветы замерзли!

Они рассмеялись, чокнулись, выпили еще по одной.

- А в институте, Лазарь, как мы тогда все курсовики у физика стащили?

- Ага. И нас чуть не исключили. Такое забудешь!

Какое-то время они молчали, погрузившись в далекие воспоминания.

- Что с нами стало, - вдруг спросил Сергей, наливая еще. – Ты, в свое время подающий огромные надежды инженер – конструктор, блестящий ум… и вынужден на жизнь зарабатывать в подземном переходе.

- А я всегда говорил, что умение играть на гитаре никогда не помешает, - грустно улыбнулся тот. – Да и не смог я переступить через себя, стать как ты, челноком. Как бизнес кстати?

- Плохо, - Сергей снова налил, - устал я бороться: то один кризис, то другой. Только выберешься из долгов, как они наваливаются снова и растут, растут. Тогда все было по-другому, деньги давались просто. Сначала на рынке лавку держал, а потом и до нескольких магазинов дорос. Я ведь Её, знаешь, в шелка – бриллианты наряжал, ничего для нее не жалел.

Алексей нахмурился, буравя взглядом нетронутую чарку.

Ничего для нее не жалел. Для Валентины.

Он до сих пор помнил золото ее кудрей, теплый свет в голубых, как небеса, глаз, нежность губ и бархат кожи. Он помнил ее голос, нежный и такой… любимый.

Она была для него всем. Никогда и никого в своей жизни он так не любил. Даже когда застал ее в одной кровати с лучшим другом, не смог забыть, вычеркнуть из сердца.

- И как… - голос его прозвучал хрипло, натянуто. – Как Валя?

- Ох, - Сергей посмурнел, долил остатки водки в рюмку, махнул не закусывая. – Больна она, Лазарь. Серьезно.

- Что с ней?

- Сердце. Нужна срочная пересадка, а денег нет совсем. Да еще долги эти… В общем лежит она сейчас в больнице, и я ничего не могу для нее сделать.

- Мне жаль, - Алексей встал из-за стола, взял в руки гитару. – Извини, но мне пора идти, карманы сами себя монетами не заполнят.

Казалось, бывший друг его и не услышал, а просто неопределенно кивнул, погруженный в охмелевшую путаницу собственных мыслей.

Музыкант вышел на улицу, сощурился от ярко светившего в глаза солнца и побрел к переходу. Но спускаться в него он не стал. Завернув за угол, подошел к до блеска натертому черному «Майбаху», из которого тут же выскочил водитель, открыл перед ним дверь.

- Алексей Романович. Вы рано что-то сегодня закончили.

- Дела некоторые появились, - ответил он, садясь в машину. Откинувшись на мягком сидении, взял в руки сотовый, набрал номер.

Несколько дней спустя, возле частного госпиталя притормозил автомобиль, и в высадившемся из него человеке трудно было узнать того уличного музыканта, каким его привыкли видеть. Строгий, с иголочки костюм, дорогие часы, уверенная походка, волевой, стальной взгляд, лицо, узнаваемое теми, кто просматривает топ-лист личностей, публикуемых в «Форбс».

Алексей Лазарев, конечно же, не стал челноком, не торговал женским бельем на рыночных развалах, не мотался за шубами в Грецию. Проработав в «лихие девяностые» в своем научном учреждении, перебиваясь с хлеба на воду, он все-таки добился того, чего хотел: его изобретения, в конце - концов, оценили по достоинству. И оплатили с лихвой. Трудовые контракты, патенты, деньги лились рекой, и все это уже успело порядком надоесть. И он нашел развлечение: играть на гитаре в переходе, заглядывая в человеческие души. Только так он чувствовал связь с реальной жизнью, с настоящими людьми, которые видели в нем простого человека, а не всем известного богача.

Он вошел в госпиталь, поднялся на нужный этаж. Тихо отворил дверь вип-палаты, поставил на прикроватный столик огромный букет цветов.

Валя сильно изменилась. Поначалу он даже не узнал ее спящей: пепельно-серый цвет кожи, изможденное болезнью, в морщинах, лицо, тусклые, перекрашенные в темный цвет волосы. Но все же эта была Валя… Не его, правда, чужая. Но он все равно бы сделал для нее тоже самое. Оплатил операцию и последующее лечение, избавил от долгов ее мужа, устроил все так, что при разумном подходе, они никогда ни в чем нуждаться не будут. Ведь именно так поступают друзья. Настоящие.

Подержав ее ладонь в своей, он развернулся и быстрым шагом покинул палату.

***

На улице дождь лил как из ведра, пешеходы спускались в подземный переход и, раскрывая зонтики, неохотно снова выбирались навстречу стихии.

Алексей сидел на своем неизменном месте, перебирал струны гитары, наблюдая за прохожими. Вдруг, среди толпы, он увидел Её.

Валентина, одетая в красивое ярко-синее пальто, шагала по переходу, держа в стороне от себя мокрый зонт, недовольно морщась, когда кто-то ее задевал. На лице ее застыло холодное выражение, в голубых глазах не было больше того тепла, которое грело воспоминаниями Алексея все эти годы.

Она сравнялась с ним, притормозила, скользнула взглядом по его бедной одежде, небритому лицу.

Пальцы слишком сильно сжались на грифе. Струна печально дзынькнула, порвалась.

- Поблагодарите, пожалуйста, уличного музыканта, - низким, чуть дрогнувшим голосом произнес Алексей.

- Разоришься так каждому подавать.

И брезгливо поджав губы, Валентина отвернулась и прошла мимо.

Он проводил ее долгим, задумчивым взглядом, а потом улыбнулся и снова заиграл. На сердце никогда не было так легко и спокойно, как сейчас.