Улыбка клоуна

Городок Просечное утопало в рыжей осени. Листья шуршали под ногами, цепляясь за подошвы, будто пытались рассказать историю, которую все давно забыли. Егор шёл по знакомой дороге от института, сжимая в руке папку с чертежами. Механика. Цифры, формулы, шестерёнки — вот его язык. Всё, что можно разобрать на части, понять и собрать заново, не оставляя места для сюрпризов. В этом мире он чувствовал себя безопасно.

— Егор! — голос прозвенел, как колокольчик, заставив его вздрогнуть.

Лиза вынырнула из-за угла кофейни «У Марго», размахивая двумя билетами. Её рыжие волосы, собранные в беспорядочный пучок, светились в лучах заката, а на щеке красовалось пятно зелёной краски — следы сегодняшней лекции в художественной школе.

Если бы Просечное умело говорить, оно бы назвало Лизу своим солнечным зайчиком. В двадцать два года она успевала преподавать детям акварель, спорить с местными критиками о «тлене современного искусства» и верить, что в трещинах старых зданий прячутся духи. Её бесшабашность была заразительна, а упрямство — опасно. Егор же, на два года старше, казался её полной противоположностью. Инженер-механик, аспирант, человек, который видел мир как часовой механизм: предсказуемый, если знать все шестерёнки. Его квартира над старой типографией была завалена чертежами, а единственным «безумием» в жизни была дружба с Лизой — с первого класса, когда она сломала ему нос мячом, а потом неделю кормила имбирным печеньем.

— Цирк! — она тыкнула билетом ему в грудь. — Гастролируют всего три дня. Ты же не откажешься?

Он поморщился. Лиза знала, что он ненавидит клоунов. Ещё с тех пор, как в детстве на городском празднике какой-то рыжий усач с нарисованной слезой напугал его до истерики. Но Лиза была тем редким человеком, чьё «надо» звучало как «давай рискнём».

— Зачем? — Егор сунул билет в карман куртки, стараясь не смотреть на её сияющие глаза. — Ты же знаешь, я...

— Перерастешь страх только так! — перебила она, доставая из сумки смятый скетчбук. На странице мелькнул набросок: огромный цирковой шатёр, окутанный тенями. — А ещё... Марго говорит, там новый клоун. Говорят, он... необычный.

— «Необычный» — это когда вместо цветов из рукава достаёт мясорубку? — фыркнул Егор, но Лиза уже крутила его за рукав, торопясь на автобус.

---

Дома, в своей квартирке с видом на старую типографию, Егор разложил чертежи на столе. За окном грохотали поезда, а он пытался сосредоточиться на расчётах. Но мысли возвращались к Лизе. К её бесконечным попыткам «расшевелить» его. Она рисовала картины, которые пугали преподавателей, заводила романы с поэтами-неудачниками и верила, что в Просечном скрывается магия — стоит только присмотреться.

«А ты всё копаешься в железках», — сказала она как-то, и в её голосе не было упрёка. Только грусть.

Перед сном Егор заметил, что билет всё ещё торчит из кармана куртки. На обратной стороне, в уголке, Лиза нарисовала смешного человечка с грустными глазами. Он усмехнулся и сунул билет в ящик стола, рядом с фотографией: они с Лизой, десять лет назад, на фоне циркового плаката. Тогда она уже мечтала стать художницей. А он... он хотел, чтобы мир был логичным.

---

На следующее утро, за чаем в «У Марго», Лиза болтала о новом проекте — серии портретов циркачей.

— Они же как живые метафоры! — её пальцы танцевали в воздухе, изображая клоунские рты и акробатические трюки. — За гримом скрывается целая вселенная.

— Или пустота, — пробормотал Егор, разглядывая трещину в своей чашке.

— Ты просто не умеешь видеть, — она щёлкнула его по лбу. — Вот сегодня вечером покажу.

Он не стал спорить. Лиза видела мир через призму красок и полутонов, а он — через схемы и алгоритмы. Но когда вечером они стояли у входа в цирк, Егор почувствовал, как по спине пробежал холодок. Шатёр возвышался, как чужой гигант, а афиша с надписью «ГРИМАС» шелестела на ветру. Лицо клоуна было скрыто под слоем чёрной краски — кто-то исцарапал плакат ногтями.

— Идём! — Лиза втянула его внутрь, где пахло сахарной ватой и чем-то затхлым, как в подвале.

Он не заметил, как из-за бархатного занавеса скользнула тень. Не услышал, как где-то вдавике лопнул воздушный шар. И уж точно не увидел, что на его куртку, пока они пробирались к местам, прилип клочок конфетти — ярко-красный, как капля крови.

Но когда шоу началось, и заиграла музыка, Егор вдруг ощутил тяжесть в кармане. Он сунул руку внутрь и вытащил... маленький металлический шестерёнок. Чужую, не из его проектов. А на зубцах — следы красной краски.

— Ты это подбросила? — он повернулся к Лизе, но та, заворожённая, смотрела на арену, где танцевали огни.

— Тише! Сейчас главный номер!

Егор спрятал шестерёнку, списав всё на её очередную шутку. Но когда они вышли после представления, он обернулся. На мгновение ему показалось, что за фонарём мелькнуло что-то пёстрое. Как клоунский рукав.

— Паранойя, — прошептал он, закуривая.

Но в ту ночь, разбирая чертежи, Егор нашёл в папке листок. На нём был нарисован шар — алый, с жутковатой улыбкой. И подпись: *«Игра начинается»*.

Рука дрогнула. Это не почерк Лизы...