Унь

Старый хрыч умирал. Его бледная кожа натянулась на скулы, а кадык многозначительно заострился. Голова утонула в мягких подушках.

– Как самочувствие, отец? – преувеличенно бодро спросил я. – Выглядишь намного лучше, чем на прошлой неделе.

Хотя думал совершенно о другом.

– Пора, – прошептал умирающий.

Ну наконец-то! Я уже начал опасаться, что он уйдет, не передав секрет «Универсальной неопределенности» – сенса, на котором основывалось благополучие нашего семейного предприятия. Исчезни унь из прейскуранта, и бизнес мгновенно рухнет. И ведь все неминуемо к тому идет.

Отец попытался приподнять голову с подушек. Звуки с трудом вырывались из его горла.

– Ты знаешь... я записал унь давно... двадцать лет назад... Ты помнишь, что тогда творилось...

Ну, не столько помню, сколько знаю – в те незабвенные времена я был маленьким. Но знаком с историей вопроса досконально. Ведь я – единственный ребенок, которому суждено наследовать семейный бизнес.

Двадцать лет назад корпорация «Полимакс» изобрела сенсограф – устройство, позволяющее записывать ощущения. Не энцефалограмму головного мозга – этим человечество было не удивить, – а именно ощущение. Которое стало возможным воспроизводить на других организмах.

Продукт, получивший название сенс, представлял собой мягкую наклейку, используемую однократно или многократно. Клиент прилеплял к виску пластиковый кружок и в течение определенного времени испытывал ощущение сенсо-донора – человека, с которого осуществлялась запись.

Это была техническая революция, которой не знало человечество.

Вы только представьте: для того, чтобы испытать ощущение парашютиста, уже не нужно было выпрыгивать из самолета. Достаточно налепить на висок наклейку – и испытываешь ровно то же самое. Без визуальных и прочих ментальных эффектов, конечно, но ощущение – само по себе – абсолютно идентичное. С гарантией.

Сенсы попали на мировой рынок, чтобы в мгновение ока завоевать его.

«Полимакс» выбился в лидеры мировой экономики и рассчитывал оставаться таковым долгое время... но не тут-то было. Несмотря на то, что сенсограф был запатентован, конкуренты не дремали и – в очень сжатые сроки – сумели изобрести модели, основанные на иных технических принципах. Таким способом патентное законодательство обошли, и «Полимаксу» пришлось подвинуться.

Рынок продолжил стремительное развитие.

Вскоре корпорации – производители сенсографов – вообще отошли от продажи сенсов, предоставив это занятие мелким специализированным фирмам. Эти мелкие фирмы подыскивали сенсо-доноров и записывали их ощущения. Данные оригинальные записи составляли основной бизнес-актив.

Первые сенсы – еще экспериментальные – были самыми примитивными, разумеется. Радость и уныние, страх и воодушевление, во всех их многочисленных оттенках. Занятно же внезапно испытать неизъяснимый ужас... или восторг... или глубокую печаль – согласно прейскуранту.

Но потребители быстро – буквально за недели – пресытились простыми ощущениями и потребовали сложных. Потом – еще более сложных и необычных. А потом – еще и еще. Это была безостановочная гонка.

Стало очевидным, что настоящим активом являются не собственно записи, а люди, тонко чувствующие, способные на не имеющие аналогов переживания. За прирожденными сенсо-донорами началась кадровая охота: им сулили бешеные деньги.

Волну финансового успеха попытались оседлать публичные личности. Любопытно же знать, что ощущает знаменитая актриса во время съемок, или маститый политик при выступлении на международном форуме. Но быстро выяснилось, что известность не гарантирует качества: переживания, испытываемые публичными личностями, остались уделом их поклонников и немногих снобов.

Чтобы ощутить истинный сенсуальный смак, покупатели требовали продукты от профессиональных сенсо-доноров... в итоге получивших известность не меньшую, чем киноактеры и политики.

Стали востребованы сценаристы, придумывавшие, в какую бы исключительную ситуацию сенсо-доноров поместить. Прыжок с парашютом – ах да, о нем я уже упоминал, – также предательская драка в подворотне, долгий поцелуй... да что угодно!

Необычайную популярность снискали сенсы с записью оргазмов, причем с записью мужских считались женским продуктом, и наоборот. Чуть меньший успех имели записи с рождением ребенка: эти использовались в основном в качестве обучающих пособий для девушек – представители сильного пола не рисковали испытывать родильные ощущения... за исключением студентов-медиков, конечно, для которых подобные сенсы входили в учебную программу.

А что творилось в кулинарии!

Строго говоря, она приказала долго жить, потому что – для чего люди посещают рестораны? Уж разумеется, не для утоления голода, а для того, чтобы испытать изысканные ощущения от поедания редких и дорогостоящих блюд. Но после изобретения сенсографа эти ощущения стало возможным повторять без посещения ресторана – за куда более умеренную плату. И любители ресторанов заметно проредили ряды.

Представители кулинарного сообщества протестовали, с пеной у рта доказывая, что никакой самый лучший сенс не сравнится с искусно приготовленными фуа-гра и карпаччо. Но у кулинаров были не менее могучие противники в лице «Полимакса» и других производителей сенсографов, которых данная трактовка не устраивала. Да и общество, пристрастившееся к употреблению сенсов – что многими трактовалось как долгожданное достижение социальной справедливости, – не было готово признать ненатуральность записанных ощущений.

Кулинары, которым заткнули рот, запретили пронос в рестораны сенсографов. Некоторое время это работало, но через полгода аппараты настолько уменьшились в размерах, что исполнять требование стало проблематичным. Да и что мешало клиентам заказать блюдо на дом, где – в спокойной обстановке – отведать деликатес, записав все испытываемые при этом ощущения?!

Производители питания тоже пребывали в замешательстве – но им было легче: обходиться без пищи человечество еще не научилось.

Многое, очень многое и удивительное происходило на образовавшемся рынке.

Не обходилось без перегибов, конечно.

Довольно быстро выяснилось, что не все сенсы одинаково безопасны. Некоторые ощущения являлись настолько сильными, что могли привести – и зачастую приводили – к нервным потрясениям, даже инфарктам и инсультам. Поэтому в сочиненное в спешном порядке сенсуальное законодательство внесли пункт о медицинских противопоказаниях.

Также выяснилось, что опасны – на этот раз для всех без исключения потребителей – записи заболеваний, в особенности смертельных. И эти сенсы полностью запретили. Естественно, они продавались на черном рынке, иногда в качестве средства свести счеты с жизнью – но, во всяком случае, были официально запрещены, под страхом уголовного преследования.

В целях регулирования рынка ввели сертификацию, с обязательным указанием сенсо-донора и ситуации, в которой произведена запись.

В результате принятых мер рынок получил законодательное оформление и нормализовался. Человечество освоилось на новом технологическом уровне и зажило прежней жизнью – если, конечно, жизнь с использованием сенсов можно назвать прежней.

Так о чем я? Ах, да – о семейной бизнесе и «Универсальной неопределенности».

Унь записал и запатентовал мой отец, почти сразу по образовании сенсуального рынка, а впоследствии – когда сертификация стала обязательной – сертифицировал.

Продукт пользовался феноменальным успехом – за счет высочайших потребительских качеств, разумеется. Не то, чтобы папаша был выдающимся сенсо-донором – другие записанные им сенсы этого не подтверждали, – но в тот раз превзошел самого себя.

Унь получилась гениальной. Она передавала чрезвычайно тонкие и многообразные ощущения: тревогу и надежду, испуг и замешательство, и одновременно безумную жажду к жизни. Ничего подобного другие сенсы – а их выбросили на рынок в невообразимом количестве – не предлагали. Никакой заурядный прыжок с парашютом, или участие в «Формуле-1», или секс с японской гейшей не передавали всей гаммы чувств, охватывавшей моего отца в момент записи, а пользователя сенса – при употреблении.

За счет этого качества «Универсальная неопределенность» не затерялась на рынке – среди других выдающихся сенсов, – а завоевала его небольшую, но устойчивую долю. Для крошечного семейного предприятия феноменальное достижение.

Надо ли говорить, что унь многократно пытались перекупить, а когда отец объявил, что продукт не продается ни за какие деньги, и подделать. Однако, никто из фальсификаторов – даже поднаторевшие в этом деле китайцы – не смог добиться в выбрасываемых на рынок подделках нужного эффекта.

Каким образом записана «Универсальная неопределенность», знал только мой отец. А больше никто. Не знал этого и я.

Конечно, я видел видеозапись. Отец – тогда еще молодой – сидел в кресле, подключившись к громоздкому по нынешним временам сенсографу. Ничего такого, что бы навело на мысль об уникальном источнике ощущений: он просто расслабился в кресле. Но именно в тот момент – как явствует из грамотного юридического оформления записи – испытывал нечто уникальное, чего до сих пор не удалось испытать ни одному сенсо-донору.

Удастся ли вообще?

Не за горами появление сенсографов следующего поколения. Да что там не за горами: это дело ближайших месяцев! Качество записей у новых сенсографов намного выше, чем у старых – следовательно, потребители перейдут на новый формат. Это неизбежно. Произойдет как некогда с кинематографом: с появлением цветного кино никто не захочет смотреть черно-белое, какого бы качества оно не было. Останутся отдельные эстеты, но основная масса клиентов отвалится – и это станет крахом прежнего бизнеса.

Унь необходимо перевести в новый формат – только так можно сохранить наше семейное предприятие.

Отец находится при смерти – очевидно, что перезаписывать «Универсальную неопределенность» предстоит мне. Но как, если неизвестно, как добиться нужного эффекта?! Но теперь, когда отец сам об этом заговорил – наверное, в нем совесть под конец жизни проснулась! – проблема почти решена. Если смог папаша, смогу и я. В качестве сенсо-донора я намного превосхожу родителя – так уверяли знающие люди.

– Пора, – прошептал отец.

Ну же, ну – каким образом ты производил запись???

– Ты должен перезаписать унь...

А то мне самому не известно?!

– Потому что...

Да знаю я, почему! Поторопись уже, а то ведь помрешь раньше времени.

– Потому что... я долго к этому шел...

Не о том говоришь! Ну не о том же...

– В молодости... я был дураком... Как ты сейчас. Долго... пытался заработать, пока... наконец...

Пока не записал унь? Каким образом?

Но умирающий не отвечал на мои мысленные вопли, а, кажется, углубился в воспоминания. Его речь был отрывистой, а мышление затрудненным, тем не менее этот деспот, одной ногой стоящий в гробу, начал издалека.

– Я же говорю... в молодости был дураком. Пытался... заработать денег... Много денег, но... поначалу не получалось. Я... в основном торговал. Джинсами... еще сантехникой. Потом... консервами.

Консервами? При чем тут торговля консервами?! Нельзя ли поближе к «Универсальной неопределенности»?

Но отца было не остановить: он бормотал, по всей видимости, в бессознательном состоянии:

– Консервами, да... Придумал хитрую штуку. Заказывал... разные консервы в одинаковых банках. Мясные... рыбные, овощные – не важно. Все... в одинаковых банках... без этикеток. Установил... среднюю цену и продавал. Никто...

Отец страшно закашлялся и на некоторое время вынужден был замолчать. Потом – страшный и осунувшийся – открыл глаза и продолжил:

– Никто... не знал, что в банке... когда ее покупал.

Этого эпизода из отцовской жизни я не знал. Продавать консервы без этикеток – какая бесподобная чушь! Кто их купит?

В подтверждение моих невысказанных предположений умирающий просипел:

– Никто... не покупал. Я... окончательно разорился.

А никто, старый хрыч, и не сомневался!.. И все-таки, что там по поводу «Универсальной неопределенности»? Ты ответишь или унесешь тайну в могилу?

– А потом... изобрели сенсограф.

Тут я не выдержал:

– Как ты записал «Универсальную неопределенность», отец? Ты сам сказал, придется ее перезаписать. Как?

Папаша выхаркал:

– Я же говорю. Ты... всегда был слабоумным. Я... только что объяснил. Консервы...

– Что консервы? – вскричал я в нетерпении.

– Консервы. Они... принцип. Я... записал перед тем, как воспользоваться сенсами. Выбрал... двадцать противоположных. Не знал... какой достанется. Лотерея... Восторг... а с другой стороны, онкология. Когда... надежды уже никакой... Двадцать противоположных. Такое... никому не пришло в голову. Лотерея... До сих пор...

Так вот в чем дело! Теперь я начал понимать.

Отец являлся не гениальным сенсо-донором, как считалось, но гениальным сценаристом. Он записал унь перед тем, как выбрать один из сенсов. Какой выпадет – сам не знал. Воспользовавшись наклейкой, мог испытать восторг, а мог – в случае, если бы не повезло, – ощущение приговоренного к смерти. Подобие русской рулетки. Только у рулетки имеется известная определенность: всегда выпадает либо одно, либо другое. А здесь имелось... сколько он сказал?.. двадцать разнообразных сенсов. Неудивительно, что испытываемое перед выбором ощущение оказалось намного тоньше.

Я начал кое о чем догадываться и затормошил умирающего за плечо:

– И что тебе выпало?

– Сам не видишь? – язвительно прохрипел тот. – Онкология... Запись... ощущений онкологического больного.

Теперь я знал точно.

Отец – на пике своей бестолковой карьеры – придумал действительно потрясающий ход. Не лотерея, в которую никто не стал бы играть, а ощущение лотереи. Причем не такой, в которой ты выигрываешь приз или проигрываешь плату за лотерейный билет, а нечто неизвестное – потому манящее. Сулящее надежду. При этом абсолютно безопасное: получить не самое приятное ощущение рисковал не потребитель продукта, а сенсо-донор.

И вот теперь – не дожив до пятидесяти – отец помирает от онкологии. Интересно, а если бы знал о смертельной опасности, рискнул? Благодаря его нынешним мучениям, семейный бизнес процветает.

Я получил, что хотел, и начал прощаться.

– Спасибо, отец. Я пойду.

Умирающий промычал ответ, но я уже притворял двери.

Семейный бизнес продолжится: унь будет переведена в новый формат. Для этого не потребуется привлекать профессиональных сенсо-доноров – не такой я дурак: все сделаю сам. Никому нельзя доверять, кроме себя самого.

И тут меня передернуло. Я сообразил, что придется рискнуть здоровьем – как когда-то рисковал отец. Достичь психологического состояния, при котором жизнь висит на волоске, а с другой стороны, сулит невероятные радости, возможно лишь в таком положении. Схитрить невозможно.

К примеру, можно сделать вид, что собираешься воспользоваться неизвестным сенсом – возможно, смертельным, – и не воспользоваться им после записи. Но от подсознания намерение не скроешь. В результате сенс, записанный подобным образом, окажется никуда не годным. Ощущение должно быть искренним – иначе никак: только так можно получить аналог «Универсальной неопределенности».

Напоследок старый хрыч все-таки устроил мне подлость, поставив перед необходимостью выбора. Черт его подери – в том месте, где он скоро окажется!