Упыри

Камера была тесной и смрадной. Воняло мочой, дохлыми крысами и чем-то ещё, что создавало настолько удушливую атмосферу, что казалось, в лёгкие входят миазмы ада. Зося сидела на бугристом каменном полу, прислонившись спиной к стене. Напротив, бросив под себя какую-то драную ветошь, спала Ханна. Её сон был так безмятежен, словно она лежит на пуховой перине у себя в доме. Только вот в одежде Ханна никогда не ложилась.

Над спящей Ханной под низким потолком было небольшое окошко. Зося проходила мимо него, когда её вели на допрос. Окошко располагалось на уровне колен прохожих, и Зося видела, как хорошо одетый мужчина расстегнул брюки напротив окна и начал мочиться, приговаривая:

— Святой водицей ведьм окроплю, да и напьются пусть.

И довольно засмеялся.

Вопреки её ожиданиям, инквизитор не кричал на неё, ничем не грозил, не бил. Предложил свежей воды, достал свёрток с пресной лепёшкой и протянул его Зосе, но она, смутившись, отказалась. На базаре Зося видела людей, вышедших из этих застенков. Двое из них остались калеками. Один при ходьбе постоянно держался за рёбра с левой стороны, и соседка шепнула как-то Зосе, что во время пытки их ему выдёргивали каким-то жутким механизмом и разламывали клещами. А у второго после допросов почернели ступни обеих ног, и вскоре местный знахарь отпилил их ему обычной садовой пилой. Теперь он ходил на коленях, подкладывая под них специально изготовленные мягкие подкладки наподобие галош.

Зося очень боялась этих страшных пыток и потому, войдя в тёмную комнату без окон, где при свете всего одной свечи сидел инквизитор, прямо с порога стала кивать головой, готовясь признаться во всём, что от неё потребуют.

Но инквизитор, увидев её, встал, выдвинул стул и предложил сесть, галантно подав руку. Ей отродясь никто не подавал руки, чтобы помочь усесться, и Зося от неожиданности напряглась ещё больше. Однако он просто сел напротив, дал ей лепёшку, подвинул кружку с водой и стал молча на неё смотреть, только пропев мелодичным голосом:

— Отведай-ка угощения, дщерь…

Зося быстро-быстро закивала головой и протянула было руку к лепёшке, но испугалась непонятно чего, отдёрнула руку и взяла только кружку с водой, которая наполовину расплескалась, пока она несла её ко рту. Чтобы унять дрожь, Зося схватилась за кружку обеими руками и прижала её к лицу, медленно наклоняя, чтобы не пролить остатки.

Наблюдая эту борьбу, инквизитор усмехнулся и сказал:

— Мы здесь хорошо относимся к кающимся грешникам, дщерь. Не бойся меня. Я задам тебе несколько вопросов, и отпущу…

— Домой? — вырвалось у Зоси.

— Это будет зависеть от искренности твоих ответов, — уклончиво ответил инквизитор. — Скажи, ты веруешь так, как учит нас всех святая церковь?

Всё ещё дрожащими руками Зося поставила кружку на стол и ответила:

— Конечно, пан. Я всегда исповедовала только истинную христианскую веру…

— Что значит «истинная христианская»? Ты именно свою веру так называешь, а мою считаешь ложной?

Зося перепугалась и вскочила на ноги:

— Нет! Я верую только в то, чему учит истинная церковь!

Инквизитор усмехнулся.

— В деревне, откуда тебя привезли, есть отдельная секта, которую ты называешь истинной церковью? Назови мне, кто, кроме тебя, в неё входит. Я записываю: Ханна…

— Нет, что вы, — засуетилась Зося. — Ханна не входит…

— Ну вот видишь, — засмеялся инквизитор. — Выходит, что секта-то всё-таки есть. А входит в неё твоя подруга или нет, мы ещё выясним. Итак, ты участвуешь в антикатолической секте, где вынашиваются заговоры против Святого престола.

— Да нет же, — устало произнесла Зося и по знаку инквизитора села обратно на стул.

Странно, идя сюда, она готова была признаться во всём, что угодно, лишь бы её не истязали, но теперь, услышав эти нелепые обвинения, всячески пыталась откреститься от них.

— Ты упорствуешь, дщерь, — напевно и не повышая голоса сказал инквизитор. — Скажи, веруешь ли ты во Иисуса Христа, родившегося от непорочной девы, страдавшего, воскресшего и вознёсшегося?

— Да, пан, конечно, я верую в него.

— А за обедней ты веруешь ли, что хлеб и вино, подаваемые священнослужителями, божественной силой превращаются в тело Его и кровь Его?

Зося растерялась от неожиданного вопроса.

— Разве я не должна веровать в это?

Инквизитор встал, обошёл стол и, подойдя к Зосе, навис над ней слева.

— Я не спрашиваю тебя, дщерь, должна ли ты веровать в это. Я спрашиваю, веруешь ли ты именно так.

— А вы сами… — испуганно сказала Зося, — вы сами веруете так?

— Вполне, — твёрдо отвечал инквизитор.

— Тогда и я, конечно, верую, — сказала девушка.

— Тогда, — повторил за ней инквизитор и зашёл ей за спину. — Хорошо. Значит, можем ли мы зафиксировать, что ты веруешь в то, что хлеб и вино, подаваемые в церкви, являются телом и кровью Господа нашего Иисуса Христа, и ты охотно ешь и пьёшь тело Его и кровь Его?

Зося смутилась.

— Так требует христианская вера, и конечно можно с этим согласиться…

— Можно согласиться, — снова повторил инквизитор, наклонившись к самому её уху, и своим тонким обонянием Зося уловила гнилостный запах, исходящий из его рта. — Скажи, а за какие грехи тебе дано вот это, — он ткнул рукой в выпуклую грудь Зоси.

Зося и сама часто задавала себе этот вопрос — за что Господь наказал её этим уродством меж грудей — кости здесь словно вздыбились, создавая спереди горб. Она специально носила мешковатую одежду, которая позволяла хотя бы отчасти скрыть его. Иногда ей казалось, что она знает, за что ей эта кара, но её предположения всегда опровергались тем, что горб появился ещё тогда, когда она не успела нагрешить.

— Я не знаю… — ответила она.

— Священное Писание и отцы Церкви говорят нам, что всякое физическое уродство является воздаянием за грехи. Ты будешь ли возражать этому, дщерь?

— Нет, — быстро сказала Зося. — Но…

— Но? — инквизитор снова уселся за стол напротив неё, наклонился и впился взглядом в её глаза. — Но?

— Но дело в том, что это у меня от рождения, а ведь я не могла нагрешить в утробе…

— Это объяснить очень легко, дщерь. Ты родилась с чрезвычайно грешной душой, и Господь отметил тебя этим, — он ткнул рукой в горб, — и этим, — он пальцем показал на выпирающий верхний зуб прямо по центру, который напоминал длинные резцы грызунов. — И этим, — палец указал на косоглазие Зоси. — Господь дал тебе уродливое тело и хромоногость, чтобы все благочестивые верующие сразу могли определить, что душа твоя черна от греха, и ты представляешь опасность для святой веры.

— Я не… — начала было Зося, но смешалась.

— Хорошо, — сказал инквизитор и позвонил в колокольчик. — Сейчас ты уйдёшь…

— Домой? — с надеждой спросила Зося.

Дверь открылась, и вошёл дюжий детина, который привёл её сюда.

— Ты не была вполне искренней со мной, дщерь. Поэтому ты пойдёшь не домой, а назад в камеру. В следующий раз будь со мной честной, и всё для тебя закончится хорошо.

Он махнул рукой, и стражник, грубо схватив Зосю за волосы, выволок её из комнаты.

Теперь она сидела у стены и обдумывала состоявшийся разговор. Кажется, инквизитор был во всём прав, он говорил последовательно и никак не пытался исказить её ответы, только уточнял, что она имеет в виду. Наверное, он справедливый человек, подумала Зося, и не будет истязать её, добиваясь признаний в том, чего она не совершала.

Ханна открыла глаза и, не вставая, посмотрела на Зосю.

— Ну что? — спросила она. — Цела?

Зося кивнула.

— Тебя не били?

— Нет, Ханночка, — ответила она. — Со мной говорили вежливо, только вот…

— Что?

— Я не понимаю, к чему он клонил. Он спросил меня, нравится ли мне есть тело Христово и пить кровь Его…

— Ах, это? — Ханна заливисто засмеялась и села, подогнув под себя ноги. — Ну нравится, конечно, обычный вопрос, обычный ответ.

— Он ещё спрашивал, за что меня Господь покарал уродством…

Ханна махнула рукой.

— Ну меня-то они этим не смутят. По таким меркам, я святая, — Ханна засмеялась, обнажив белозубую улыбку, и с удовольствием потрясла роскошными волосами.

— Нельзя так говорить, Ханна, — упрекнула Зося. — Свят только Господь, а уж мы-то с тобой… — она подняла глаза и пристально посмотрела на подругу.

Ханна взглянула на неё и хотела что-то сказать, но тут заскрипела щеколда, и раздался голос стражника:

— Вторая девка, эй, как там тебя, выходи.

Ханна встала и грациозно потянулась, обтянув тонкой одеждой своё идеальное тело. Даже в полумраке, а может быть, особенно в полумраке, она выглядела очень соблазнительно. Стражник в дверях так засмотрелся, что даже рот раскрыл. Проходя мимо него, Ханна на мгновение остановилась и повернулась:

— Слюни-то подотри, мужлан, — и, засмеявшись, прошла вперёд.

— Ведьма, — пробурчал стражник, — как есть ведьма проклятая…

— Заткнись-ка, — донёсся до Зоси высокомерный Ханнин голос. — Веди, куда сказано и не разговаривай.

Зося всегда удивлялась умению своей подруги в любых обстоятельствах вести себя так, словно она полностью контролирует ситуацию. Они были знакомы с детства, но близко сошлись только в последние годы. Обе семьи были из шляхты, но Зосин род уже столетие как разорился, а семья Ханны была хоть и не богатой, но не бедствовала. В детстве они не дружили — дети дразнили Зосю за уродство, и Ханна среди них была заводилой. Но в юности у них появилась общая тайна, и они вынужденно сблизились. Зося, которая не была избалована добротой окружающих и даже просто вниманием, дружбу с Ханной восприняла как божью милость и очень боялась лишиться её. Поэтому она раболепно всматривалась в подругу, стараясь угадать её желания и выполнить их ещё до того, как они были высказаны.

Оставшись одна, Зося прилегла на тряпки, с которых только что встала Ханна, и задремала, а затем и вовсе крепко уснула. Когда она проснулась, из окошка больше не струился свет, и в камере было темно. Стояла полная тишина, только откуда-то раздавался свист сверчка.

— Ханна… — прошептала Зося, а затем сказала громче: — Ханна!

Никто ей не ответил. Зося встала на ноги и стала обходить комнату по периметру, держась за стену. У противоположной стены она споткнулась обо что-то, и по полу покатилась жестяная миска. Под ногами тут же стало сыро — похоже, что Зося опрокинула похлёбку, но она не расстроилась — всё равно тюремную баланду есть не хотелось.

Ханны в камере не было. Зося вспомнила, что сама она пришла с допроса чуть после полудня, а вскоре увели и Ханну. Теперь ночь. Выходит, Ханны не было уже много часов. Что же с ней могут делать? При мысли о том, что Ханна, возможно, подвергается пытке и, может быть, именно в эти минуты, у Зоси закружилась голова, и она медленно сползла по стене, чтобы не упасть.

Зося долго сидела, прислонившись спиной к неровному холодному камню, и… боялась. Зося знала, что несговорчивых арестантов на допросах с пристрастием подвергают пыткам, а ведь Ханна была очень самолюбива и горда. Зося живо представила себе раскалённые щипцы и клещи, которыми, как она себя уже уверила, прямо сейчас истязали совершенное тело Ханны. Она сама почти физически чувствовала боль, которая доставалась её подруге.

— Ну скажи им, — заплакала Зося. — Признайся, скажи им то, чего они от тебя хотят, Ханночка.

Слёзы стекали по зарозовевшим щекам дурнушки, глаза её заблестели, и если бы сейчас мог кто-то увидеть Зосю, то непременно признал бы в ней вурдалака или упыря: кровавый блеск зрачков, налившееся пунцовой краской лицо, длинный зуб, торчащий из-под верхней губы — именно так и описывали представителей этого кровавого племени её земляки.

Упыри были страшилкой для детей и суровым предупреждением для взрослых. Старики рассказывали, что приходят по ночам эти кровожадные существа и сосут кровь у людей, предпочитая молодых парней и девушек, чьи помыслы наполнены грехом, упрощающим кровососам их поиск. Тот, чью кровь отведал упырь, делался словно меченым — теперь все упыри и ведьмы сбегались к нему, и одни высасывали кровь, а другие заставляли работать. Говорили, что лунными ночами обескровленное тело имеет особую силу, и нечисть всех мастей — ведьмы, оборотни, упыри — пользуются этим, принуждая своих рабов к тяжёлому труду. В конце концов, измождённый кровопийцами человек умирал от истощения, после чего иногда сам присоединялся к своим мучителям, а в других случаях бродил неприкаянно по земле, воздыхая: «Кровушка моя, кровушка… где ты? Вернись в моё тело, родимая кровушка…»

Вспоминая эти рассказы, которыми и её мать пугала в детстве, Зося невольно улыбнулась их наивности и посмотрела наверх. В окошке уже загорались мягкие отблески зари, и в камере стало чуть светлее. На полу Зося различила валявшуюся миску и двух крыс, которые лакали из неё остатки похлёбки.

— Кыш! — стукнула Зося кулаком по полу. — А ну пошли!

Крысы прекратили трапезу и повернули к ней головы. Их зрачки собирали едва заметный свет, поступавший из окна, и горели красным.

— Тоже как упыри, поди… — укоризненно сказала Зося и ткнула ногой в сторону крыс, пытаясь напугать их, но безрезультатно. Наоборот, крысы, казалось заинтересовались этим новым объектом и, оставив миску, направились к ней.

— Ну, вы! — Зося подобрала ноги и прижавшись к стене, стала подниматься. — А ну вон отсюда, брысь, сказала!

Но крысы никак не реагировали на её крики. Они подошли прямо к девушке и принялись деловито обнюхивать ступни её ног. Зося стояла, не шелохнувшись. Вдруг одна крыса зашипела и отпрыгнула в сторону, следом за ней вторая, и вот уже обе галопом поскакали по каменному полу в угол и, юркнув в какую-то им одним известную дырку, исчезли в подполе.

— Я в подвале, а крысы в подвале подвала, — тихо сказала Зося и снова села на пол.

Получается, что Ханны не было половину дня и уже почти всю ночь. Наверное, приведут всю истерзанную.

Мысли Зоси снова вернулись к деревенской нечисти. В прошлом году она не раз видела, как мужики и бабы с криками и свистом тащили пойманных и ещё шевелящихся упырей на погост. По пути их охаживали дубинами, резали ножами, тыкали вилами, а кровососы корчились от этих ударов и тихонько подвывали. До могилы часто доносили только куски растерзанного тела и кидали их в разрытую могилу, откуда, как считалось, упырь и вылез. Затем его засыпали бывало чесноком, бывало известью, а землю на могиле заговаривали. Если тело было цело, то вонзали ему в грудь осиновый кол, в рот кидали мелкую монету, шею накрывали остро наточенным серпом, который должен был отсечь голову нечисти, попытайся она снова выбраться из могилы. Бывало так же, что упыря придавливали тяжёлым камнем, а на палец ноги надевали замок.

Если же тело было разорвано на части, то ведуны советовали прямо в могиле развести огонь и сжечь фрагменты вурдалака в этом пламени, чтобы из каждого куска не вырос целый упырь и не начал бы снова свою разбойничью деятельность.

Тем временем совсем рассвело, и из коридора стали раздаваться тихие и погромче звуки. Зося придвинулась к двери и стала прислушиваться, надеясь услышать, что Ханночку ведут с допроса. Зося уже мысленно приготовилась увидеть её избитой и окровавленной и прикидывала, как она сможет облегчить страдания подруги.

Но время шло, а Ханну всё не вели. Пришёл тюремщик и поставил на пол новую плошку похлёбки.

— Где Ханна? — несмело спросила Зося.

Он ухмыльнулся.

— Тоже спешишь за своей ведьмой? — злорадно произнёс он. — Успеешь, не торопись. Пожри-ка вот пока, — и он носком грязного сапога двинул плошку по направлению к Зосе, да так, что кусок уличной грязи отвалился от подошвы и упал в миску.

— Земля-кормилица, — сказал он. — Так даже пожирнее будет. Жри, ведьма.

Дверь захлопнулась, лязгнула ржавая щеколда, и тяжёлые шаги охранника забубнили на каменных плитах коридора.

Зося сильно проголодалась, но тюремную бурду трудно было назвать едой, а с куском грязи она становилась не просто невкусной, но и противной. В комке Зося увидела копошащегося червя. Он был грязно-серого цвета, очень толстый и длиной с фалангу пальца. Зося нагнулась над миской и двумя пальцами достала его. Червь тут же начал крутиться в её руках, чёрная точка на его голове вихлялась то вправо, то влево, то вообще скрывалась за извивающимся телом. Зося посмотрела на него некоторое время и щелчком отбросила к стене.

В маленькое окошко под потолком поминутно кто-то заглядывал. В городе знали, что за окошком — камера, где держат тех, кого подозревают в преступлениях, и многие делали это просто из любопытства. Зося и сама, идя с базара домой, иногда наклонялась над одним из этих окон и сквозь полумрак пыталась рассмотреть, не томится ли нынче в подземелье кто-нибудь из знакомых.

Любопытные глаза быстро исчезали, а дети, разглядев у стены женщину в сером платье с белой юбкой корчили рожи. Мужчины использовали камеру как отхожее место и с места, где сидела Зося, были прекрасно видны гениталии тех, кто справлял в камеру малую нужду. Когда это случилось во второй раз, Зося поморщилась и пересела в угол стены с окном, где общение с внешним миром было невозможно.

На этом месте и застал её стражник, вошедший в камеру.

— Поднимайся, зовут, — коротко сказал он и вышел в коридор, спасаясь от смрада, наполнявшего тесную каморку.

Зося вышла и, прихрамывая, пошла прямо по коридору впереди стражника.

— Почему вы, ведьмы, всегда такие вонючие? — спросил конвоир. — Как зайдёшь к вам, аж с ног сшибает.

— Я не ведьма, — ответила Зося.

— Ты не ведьма?! — ошарашенно спросил стражник и засмеялся. — А почему же воняешь так? И почему ты уродина такая?

Зося хотела промолчать, но ей стало обидно. Она остановилась и оглянулась на охранника.

— Подойди, понюхай. Я не воняю, — и тут ей пришло в голову, что наверное, одежда впитала все миазмы её тюрьмы.

Тот неожиданно взъярился.

— Пошшшлааа! — крикнул он и кулаком двинул Зосе под ребро, а когда она повернулась, отвесил ей такого пинка, что она даже покачнулась.

— Не ведьма она, ишь! — возмутился он. — Известное дело, ведьма. Не ведьмы сюда не попадают.

Сегодня в кабинете инквизитора, кроме него, находился ещё один человек. Когда он повернулся, Зося удивилась и обрадовалась — это был один из её соседей, мужчина по имени Лех, жестянщик. Он жил в нескольких домах от Зоси, был тихий, спокойный, с большой семьёй — двое сыновей и три дочери, первая из которых появилась лет десять назад, когда сама Зося ещё была девочкой. Несколько лет назад, когда маленькая дочка Леха тяжело заболела, Зося лечила её, готовила отвары по рецепту матери, прикладывала компрессы и примочки, помогала очищать лёгкие — почти жила в доме Леха — и в конце концов, выходила. В прошлом месяце девочке исполнилось шесть лет, и она уже вовсю помогала по хозяйству. Жена Леха Гражина, толстая, невысокая бабёнка с красным лицом и глазами навыкате, всегда молчаливая и строгая, с утра до вечера занималась домашними делами, попутно вышивая узоры на девичьих юбках и кофтах — занятие, которое могло бы быть прибыльным, если бы не отсутствие какого-либо умения делать эту работу аккуратно и со вкусом. Её вышивки получались аляпистыми, кривыми, к тому же, принимаясь за дело, она никогда не мыла рук, из-за чего одежда вместе с вышивкой покрывалась грязными жирными пятнами. Гражина и сама была вечно грязной, и от неё несло по́том вперемежку с запахами жира и чеснока.

После того, как Зося вылечила Улю, Лех стал несколько раз в неделю заходить к Зосе, неуверенно мялся на пороге, тихо благодарил, а иногда приносил крынку молока или горбушку хлеба, зная, что девушка нуждается и часто не может позволить себе даже самой простой еды.

Увидев его, Зося подумала, что должно быть, он пришёл, чтобы свидетельствовать в её пользу. Но когда она, улыбнувшись, кивнула ему, Лех хмуро посмотрел на неё и отвернулся.

— Ну-с… продолжим, — сказал инквизитор, от которого не укрылась эта пантомима. — Знакомы? — спросил он, показывая одной рукой на Зосю, а второй на Леха. — Ну точно! Вы же из одной деревни… как её там… Пин? или Пен? — он вопросительно посмотрел на Леха.

— Пьен, — ответил Лех. — Это соседка моя.

— Ага, соседка. Это хорошо, — чему-то обрадовался инквизитор и даже потёр ладони одну о другую, словно в предвкушении чего-то очень радостного.

Затем он долгим взглядом посмотрел на Зосю и после продолжительного молчания сказал:

— Ну-с, садиться сегодня не предлагаю.

Зося почувствовала в его голосе скрытую, а может быть, и открытую враждебность и отметила, что сегодня в комнате и нет ничего, куда она могла бы сесть. Только в углу стояло что-то, прикрытое тканью.

— Итак… — инквизитор встал напротив Зоси и пристально посмотрел на неё. — Итак, вчера мы остановились на том, что ты не захотела быть искренней со мной. Поэтому сегодня я привёл этого человека, — он, не поворачиваясь, указал рукой себе за спину, где стоял Лех. — Он обычно помогает мне добиться искренности от еретиков, ведьм и прочих врагов нашего Господа Иисуса Христа.

Зося в страхе посмотрела на Леха. На этот раз тот не отвернулся, а встретил её взгляд своим, удивившим её неожиданными твёрдостью и жёсткостью.

— Приступай, — сказал инквизитор и сел в свой угол за столом.

Лех сбросил тряпки с предметов, стоявших в углу, и Зося увидела орудия пытки.

— Постойте! — взмолилась она. — Ведь вы же даже ничего у меня не спросили! Не надо этого…

— Я спрашивал у тебя вчера, — скучным голосом протянул инквизитор, — и ты не хотела отвечать честно, он посмотрел на Леха и твёрдо повторил: — Приступай. Да! И выпрями-ка ей рёбра, а то совсем это не богоугодно…

После этого он углубился в какие-то бумаги, а палач грубо схватил Зосю и быстрыми ловкими движениями связал ей руки.

— Сначала на кобылке покатаемся, — сказал Лех, и в его голосе Зося услышала даже не злорадство, а восторг.

Затем он долго мучил её, проявив изощрённое мастерство в причинении боли, контролируя её так, чтобы жертва не лишилась чувств. За «кобылой» палач переместил Зосю на дыбу, а после надел ей на ногу испанский сапог. Зося почти всегда была в сознании, отключаясь лишь на короткие мгновения, когда Лех приводил её в чувство приготовленной заранее ледяной водой в вёдрах. Инквизитор всё копался в бумагах, что-то писал и только пару раз прервал свои занятия, потребовав от палача создавать меньше шума, после чего Лех затолкал что-то Зосе в рот и завязал его. К окончанию экзекуции, девушка потеряла всякое ощущение времени. Она даже не знала, какое сейчас время суток — вечер? ночь? может, уже утро? Лицо её отекло от слёз и побоев, по ногам стекали струи крови, всё тело ныло от синяков и переломов. В конце концов, палач затолкал её в устройство, которое назвал «железной девой», бормоча, что это будет ей только на пользу, так как после девы-то точно кости выпрямятся…

— Достаточно, — сказал инквизитор.

Лех с сожалением вытащил Зосю из «девы», рывком поднял на ноги и поставил перед ним.

— Итак… — снова сказал инквизитор. — Вчера ты сказала, что любишь пить кровь нашего Господа Иисуса Христа, — он осенил себя крёстным знамением и вопросительно посмотрел в лицо девушки.

— Да, — выдохнула Зося.

— Что «да»? Выражайся понятнее.

— Да, люблю, — повторила она.

— Что именно любишь?

— Люблю пить кровь Господа нашего Иисуса Христа.

Инквизитор кивнул.

— Хорошо, — протянул он, меряя шагами комнату. — Вижу, что разговор с моим помощником помог тебе.

Он снова остановился напротив Зоси.

— А как насчёт крови вообще?

— Что вообще? — переспросила Зося.

— Ну вообще кровь ты любишь? Не Господа нашего, а вообще кровь. Человеческую.

Зося пришла в ужас. Она судорожно замахала головой, отрицая выдвинутое ей чудовищное обвинение.

— Хм… ну вот, а я только что похвалил тебя. Продолжай, — сказал он, протянув руку к Леху.

Тот заулыбался и схватил Зосю за плечо.

— Нееет! — закричала Зося. — Пожалуйста, нет! Я люблю кровь, люблю!

Но инквизитор кивнул, и палач снова потащил Зосю в свой угол.

На этот раз экзекуция была короче. Вскоре инквизитор махнул рукой, и Лех вытащил Зосю на середину комнаты.

— Итак, мы поняли, что людскую кровь ты любишь и с удовольствием пьёшь. Так? — Он сделал Леху знак и тот резким движением за волосы поднял голову Зоси. — Так?

Зося кивнула.

— Говори же.

— Я люблю людскую кровь, — с трудом выговорила девушка.

— А особенно кровь девственниц и младенцев?

— Да, — подтвердила Зося. — Особенно я люблю кровь девственниц и младенцев.

Инквизитор потёр руки.

— Очень хорошо. В доносе сказано… вот, можешь сама почитать — один из твоих соседей утверждает, что видел, как ты прокралась в чужой двор и сосала кровь у скотины — овцы, свиньи, коровы. А наутро, говорит он, овца умерла и была полностью лишена крови.

Зося снова кивнула.

— Говори же, вурдалачка, чью кровь ты пила? — инквизитор впился взглядом в её глаза и крепко сжал тонкие губы. — Не молчи! Или ты хочешь снова поговорить с ним?

— Нет, — простонала Зося. — Я во всём сознаю́сь, пожалуйста, лучше просто убейте меня.

— Перечислены имена тех, кто скончался после того, как ты высосала у них их кровь. Грамотная?

Зося кивнула.

— Вот посмотри.

И он ткнул ей в лицо буроватого цвета бумагу, на которой кривым почерком перечислялись её преступления. Инквизитор показал пальцем, где читать:

— Вот тут: пастуха Болеслава и его дочь Божену, прислужницу Зузанну, отроков Веслава и Юзефа… читай сама.

Зося пробежала глазами строчки.

— Да, всех я высосала, — без сил сказала она.

— Прекрасно, — сказал инквизитор.

После короткой паузы он продолжил:

— С инкубами совокуплялась?

— Да что вы… — заплакала Зося

— А есть говорящие, что совокуплялась.

— Откуда же они могут знать? Ведь если бы и совокуплялась, то наедине…

— Ты отказываешься признать, что совокуплялась с инкубами?

Инквизитор перевёл взгляд с Зоси на палача, и тот улыбнулся во весь рот:

— Признается, куда ей отпираться-то…

— Ну? — поторопил инквизитор.

— Совокуплялась… — прошептала Зося.

— Громче!

— Совокуплялась! — выкрикнула Зося.

— Как часто ты это делала?

Зося промолчала, и палач сделал шаг в её направлении. Она вздрогнула.

— Всегда, когда приходили…

— Как часто? Каждую ночь? — требовал инквизитор.

— Да, каждую ночь…

Инквизитор уселся за стол и продолжил писать в своих бумагах.

— Просил же дать мне писца… — проворчал он. — Приходится и допрашивать и записывать самому… — он написал несколько строк, диктуя себе под нос: «…в чём сама и призналась. И ведьма, что подтверждается внешней безобразностью и собственным признанием».

Затем он подул на бумагу, осушая чернила и поднял голову на Зосю.

— Итак, ты призналась, что являешься ведьмой, упыршей и врагом Христа. Подпиши здесь, — он подвинул к ней бумагу и перо.

Зося трясущейся рукой написала своё имя.

— Заканчивай, — махнул инквизитор Леху. — Заканчивай и веди её на площадь… если доведёшь.

После этого он вышел из комнаты.

Зося в страхе смотрела на палача.

— Не бойся, — неожиданно нежно сказал Лех. — Больше больно не будет… то есть, почти не будет.

Он снова связал Зосе руки и бросил её грудью на колоду, привязав верёвку к крюку на противоположной стене и натянув так, что Зося могла только лежать на столе.

— Ты не думай, я помню, как ты мою Улю-то вылечила, — говорил Лех. — Я всё добро помню, но что ж поделать, если ты сюда попала. Значит такова воля господня, а волю господню всякий должен исполнять. Ты думаешь, я здесь из-за денег? Нееет. Платят-то тут мало, мы для человеков стараемся, — объяснял Лех, находясь где-то сзади, так, что Зося не могла его видеть. — Платят мало, но, правда кормёжка, а ведь заказчиков-то нынче мало, а семья у меня ты сама знаешь… большая семья-то и значит, ежели б я тут не питался, то у детей своих отнимал бы.

Зося почти не слушала его. Она подумала, где теперь Ханна? Наверное, её вчера так же пытали, а теперь-то она где?

— Где Ханна? — тихо спросила она.

— Ханна-то? Подружка твоя? Вчера была здесь, да, — он хмыкнул. — Но с ней всё по-другому вышло, тебе уж не узнать, — он помолчал. — Да… так вот, кормёжка же, а ещё тут шлюхи дармовые, опять мне не тратиться. Мне пан инквизитор разрешил, — словно оправдываясь, произнёс он. — Сам-то он вас не пользует, а мне вот разрешает…

Лех подошёл к Зосе вплотную и задрал ей подол.

***

Снаружи ждали люди.

— Пан-то только что ушёл, — рассуждал один из мужиков. — Значит вот-вот и упыршу выведут.

— А вторую-то?

— А вторую вчерась отпустили, оказалась не упырша и не ведьма… Грят, мол, ента одна непотребства творила.

— Откудова знаешь?

— Так вот пан инквизитор же объяснил…

Ханна стояла чуть в отдалении. С ней был высокий, крепко сбитый парень со светлыми волосами и пронзительным, словно луч, взглядом.

— Зоське не повезло просто, — сказала Ханна. — Во-первых, нет у неё такого, как ты, который пришёл бы и выкупил её. Сколько ты отдал, Мирек?

Тот махнул рукой.

— Да тридцать монет всего, не о чем говорить.

— Во-вторых, ну её как Бог пометил — косоглазая хромоножка, горб этот, да ещё зуб… ну кто теперь поверит, что она не упырь?

Мирек улыбнулся и ласково посмотрел на Ханну.

— А в-третьих, — сказал он, — кого-то надо было отдать.

— Да, верно, — кивнула Ханна. — Но вообще-то, Зоська только у скотины кровь пила, людей жалела. А ведь у людей-то вкуснее — особенно у детей. У скотины кровь — как пресный хлеб на воде. Только с голодухи и позаришься…

Она подняла глаза на Марека и вытянула губы, в которые тот, наклонившись, поцеловал её.

— Да, пришлось тех, кого я высосала, на неё свалить. А палач-то там ловкий. Знаешь кто?

Мирек отрицательно покачал головой.

— И никто не знает. Потому что он только там открывает лицо, да и то не всегда. А потом тем, кого истязал, прижигает языки, чтобы не выдали перед смертью. До меня добраться не успел…

Дверь распахнулась, и появившийся человек в маске поднял руку, призывая к вниманию. Тут же наступила тишина.

— Созналась! — торжественно сказал он. — Упырша как есть. Кровь пила и из скотины, и из людей. Даже из дитёв!

Толпа зашумела.

— К тому ж ведьма! С инкубами якшалася! Вот она, — палач обернулся и выволок вперёд едва стоящую на ногах Зосю.

На месте рта выделялось бурое пятно — перед тем, как вывести к толпе, Лех раскалёнными щипцами прижёг ей язык и губы.

— Забирайте! — и с высокого порога он швырнул девушку в толпу.

Раздался восторженный гул. Зосю поймали десятки рук и прямо на месте стали рвать на куски. При виде окровавленного тела ажиотаж толпы достиг апогея. Стоявшие в задних рядах отталкивали передних, чтобы поучаствовать в расправе. Несколько человек под напором упали, и, угодив под ноги напиравших, громко кричали снизу. Но толпа не обращала на них внимания — важнее было добраться до упыря и нанести хотя бы один удар.

— Постойте! — заорал кто-то. — Лучше на погост её, как тех, которых в том годе споймали. Всё есть, — он помахал серпом в руке. — Прикуём и закопаем!

Толпа радостно загомонила и понесла Зосю в направлении погоста. По пути в её тело тыкали заострёнными кольями, ножами и просто палками. Радостные крики перемешивались с гневными, а движение толпы всё ускорялось, и в конце концов превратилось в семенящий бег. Огромная масса добрых католиков устремилась в сторону кладбища, чтобы на святом месте растерзать нечисть, которая долгие годы жила с ними бок о бок.

— Не успел до меня добраться, — повторила Ханна. — Но я ему улыбнулась и шепнула кое-что. Он сегодня ждёт меня ночью у озера. Пойдём вместе, милый?

Мирек снова поцеловал её и широко улыбнулся.