Урчание жаб

Под вытянувшимся у дороги фонарем, в глубокой луже, отражался белый электрический свет. Автобус ехал быстро, покачиваясь с боку на бок. Брызнули искры скопившегося в выбоине дождя, и большую зелёно-желтую жабу окатила холодная волна; с высокой ясеневой ветки сдернуло напуганную стайку птиц, и кучка капель спрыгнула в волнующуюся воду.

Саша Брежний сипло молчал. Когда автобус тряхнуло, он очнулся и стал смотреть в окно, мимо которого то и дело мелькали бледные провода, а за ними вечным рядом стояли деревья. Начался дождь. Сквозь щели старого автобуса тонкими намокшими пучками просачивался ветер. Тусклая прямоугольная лампа слабо разгоняла неустойчивые тени, то и дело перепархивающие с места на место, в отличие от редких угрюмых пассажиров.

Остановка. Выходить никому не требовалось. Автобус двинулся дальше, двери не открывались. Дождь продолжал, усиливаясь. Достав из внутреннего кармана кусочек стихов Мандельштама, Саша осторожно открыл его на месте закладки — пожелтевшей бумажке, сложенной вдвое. Автобус трясся, и строчки в погоне друг за другом разбегались, как при бесноватой игре в догонялки.

На страшной… высоте… звезда мерцает… блуждающий огонь… твой град, Петрополь, умирает… зелёная звезда… несётся, крылья расправляет… прозрачная звезда… твой град, Петрополь, умирает.

Стих, как и всегда, показался Саше слишком лёгким, чтобы понять, слишком сложным, чтобы удержать его внутри, и выпорхнул вслед за брошенным в окно взглядом. Еще примерно десять минут. Жаба, тем временем, уже успела отползти подальше от непредсказуемой дороги и сидела теперь, сгорбившись, в густых зарослях. Автобус уехал далеко.

Саша стоял там же, где и вышел, и смотрел вслед удаляющимся тусклым фарам. Зонтик раскрыт и надёжно опрокинут над головой, капли стекали по нему, как джазовые мелодии. Ни к кому конкретно не обращаясь, Саша вздохнул и двинулся тихой извилистой, как корни деревьев, тропинкой, удаляясь от дороги.

Скоро вылезет навстречу из тьмы большой камень, запятнанный свежим белым светом фонарика. Этот камень, всегда тут находившийся, теперь напоминал Саше старого языческого бога из ещё более старой, распотрошенной им в детстве книжки. Теперь богов он не знал.

На плоском лице камня капли дождя вывели причудливую рукопись — казалось, что «На страшной высоте блуждающий огонь!» долетел до сюда и остался навечно, чтоб быть стёртым в мгновенье. На макушке камня примостилась крупная жаба, урча что-то на своём жабьем языке. Саша медленно поднял свободную руку, потом, неожиданно для себя, опустил и слегка наклонил голову. Жаба закричала громче. Жгучая ненависть давно миновала, осталась тяжесть. Хотя разве можно хранить обиду на всех за зло единственного?

Медленно обойдя камень, Саша прикоснулся к обратной его стороне — рука, медленно движущаяся по ней, стала холодной и мокрой, обратная сторона была шершавой и незнакомой. Саша отдёрнул руку, будто по ней взбежал к голове электрический заряд. Дождь продолжал лить. Снова обойдя камень, теперь с другой стороны, Саша вывернул плечи и, бросив последний взгляд на жабу, направился по тёмной распотрошенной тропинке дальше. Жаба промолчала.

Выряженные дождем и холодным мраком деревья рассматривали одинокого путника сверху, порой неосторожно роняя вниз крупные мешочки воды. Зонтик принимал их и тут же сбрасывал ещё ниже, на землю. Путник шёл, не останавливаясь.

Оставалось ещё пару километров, когда дождь стих. Шёлковые облака расступились, и тихие звёзды боязливо выглянули наружу, как смотрят и оглядываются кругом несправедливо осуждённые и внезапно выпущенные на свободу. Саша стоял, отвернув зонт как пустую подушку — назад. Небо распростёрлось над ним, и в глазах блестели искры. Он сложил зонт и пошёл дальше, глядя теперь больше вверх, чем вперёд. В густых зарослях прибрежного поля что-то себе под нос урчала жаба. Осталось совсем недалеко.

Дом стоял тихо, но крепко, не брошено. Деревянный и старый, он получил достаточный уход, чтобы сохранять достойный вид. На первом этаже были кухня, спальня и угол для особых дел. Второй этаж, менее обитаемый, выполнял, тем не менее, функцию обогащающую и громоздящуюся — издалека дом казался большим и выпирающим, хотя на деле не слишком уж сильно отличался размером и характером от своего хозяина.

Войдя внутрь, Саша медленно привёл себя в домашний вид и провёл в этом виде следующие девять часов, ничему не удивляясь, в основном в кровати, снов он не замечал.

На утро, после завтрака, он был сыт, сморщен и готов к безбрежному субботнему дню. Джаз медленно разносился вокруг его старого проигрывателя, протёртый портрет переливался направо — к пестрому окну, и Саша жил, ещё не зная, что готовит ему этот длинный осенний выходной.

Выпрямившись, он вгляделся — и точно, по тропинке кто-то шёл. Женщина, хотя вернее будет сказать — девушка. Медленно и нерешительно она вступила на поле и, заметив незнакомца, сперва оробела и остановилась, но потом, с пугающей и себя и всех вокруг решительностью, двинулась вперёд. Саша, столь же медленно, как и девушка вначале, покачал головой, соображая. Нет, специально очутиться здесь она никак не могла. Заснула в автобусе? Но сегодня у немалого количества людей выходной, значит, вернее будет предположить, что попала она в такую ситуацию ещё вчера и, видимо, ночью, так как Саша никак не мог припомнить её среди прочих редких пассажиров. Значит, да, ещё вчерашней ночью девушка очнулась вдали от дома, так как автобус, на котором она приехала, был, вероятно, последним, ей пришлось ночевать там, где она очутилась, то есть в пригороде. Но почему она оказалась здесь, это в толк Саша взять никак не мог. Всё-таки специально приехала? Но по внешнему виду этого и не скажешь. Как же ещё она могла здесь очутиться? До города-то не близко. Или, впрочем, может быть…

— Простите, можно вас спросить? — девушка, наконец, приблизилась достаточно по их обоюдному невысказанному согласию и стояла, сложив опущенные руки замком. Подождав полминуты, она продолжила:

— Тут, видите ли, такая глупость приключилась, — говорила она торопливо, оправдываясь, и голос её был тихий и звонкий, точно мелкая монетка. — Я решила выбрать из города, покататься на велосипеде. А тут дождь внезапно так начался, я и бросилась в лес укрыться. А потом моталась туда-сюда, заплуталась совсем. Утром только вышла к камню какому-то, большому такому, и пошла по тропинке, так сюда и вышла.

Теперь молчали минуты две. Девушка глубоко и часто вздыхала, а Саша разглядывал её, не находил оправданий и объяснений и вынужден был мысленно согласиться с тем, что её, в высшей мере несуразная история, может быть правдой. Но правда также заключалась и в том, что теперь, как вежливый и сострадающий человек, он должен был помочь ей. Это было бы совершенно несложно, но всё же. Всё же Саша отлично понимал, что происходит. В дом спустя более семи лет войдёт девушка, или вернее сказать — женщина. Да, это была отнюдь не та суббота, которой он жаждал вчера. Как и все прочие дни, она должна была пройти по ясно намеченному плану — дела домашние, дела по работе, дела по собственному телу, после — стихи. Однако женщина входила в дом. Саша уже видел это и видел похожее ранее, давным-давно. Однажды женщина входила в дом, её стан был тонок и строг, но лишь до порога, после она снова становилась привычной ему Вероникой, называемой обычно ласково, как аккуратную лесную ягоду. Она не была красивой, она была живой. Во всей вселенной она была никем, но ведь и Саша среди звёзд особо не выделялся. Они жили, жили, жили здесь долго-долго, давным-давно.

— Прошу прощения?

— Ох, да, конечно, конечно, да, — Саша колебался мгновение. — Проходите, пожалуйста, внутрь, вы, наверное, вымотались как чёрт знает кто, да и вымокли почище утки в пруду. Заходите, заходите, ах да, ваш велосипед.

— Он стоит у того большого камня, рядом с тропинкой. Там же с ним ничего не случится? — спросила девушка не слишком энергично, но с предельной готовностью отправиться за своим железным конём хоть сейчас.

— Нет, думаю, нет, да, — покивал Саша, — можете быть спокойны. — Заходите, — он махнул рукой и сам направился к двери, про себя думая: если на камне в тот момент была жаба, то это, чёрт возьми, совсем нехорошая шутка.

Войдя в дом, Александр тут же стал хозяином. Выпихнул незнакомку в ванную, махнул ко всем необходимостям, всучил ей чистый халат и тут же удалился на кухню. Она нерешительно дрожала.

— Не должно чужому человеку страдать из-за моей давнишней дурости. То, что было, — прошло. Веронике бы это не понравилось, — он кинул взгляд на портрет и замер — знакомое лицо смотрело в сторону, точно тут же отвернулось.

— Глупости, — Саша тряхнул закипающий чайник, от чего он обидчиво свистнул, в долгу, впрочем, не оставшись — Саша прижал к животу сжатую другой, со всех сил, руку.

— Глупости, — повторил он сквозь сжатые зубы, — так поступать правильно, я поступаю правильно, — он сунул руку под ледяную воду и глубоко задышал, как после марафона, в котором никогда не участвовал.

Спустя ещё какое-то время девушка выбралась из ванного уголка, закутавшись в данный ей халат, словно мумия в древней пирамиде. Стоя на пороге, она молчала, как молчат все, желающие обратить на себя безотлагательное внимание. Взглянув на неё и быстро поняв свою оплошность, Саша метнулся к пыльному шкафу и тут же вернулся с двумя мягкими тапочками.

— Спасибо, — девушка осторожно ступила наружу, прижимая руки к груди.

— Садитесь, вам нужно чего-нибудь горячего, — пригласил Саша, продолжая старательно тереть обожжённую руку.

Они сидели, и осторожный разговор, подобно ноябрьскому листопаду, то стихал, то нарастал снова. Девушка оказалась Евгенией, студенткой магистратуры какого-то технического университета. Училась средне — многое уходило на горячо любимые книги — Диккенс, Булгаков, Тургенев. Она подолгу сидела дома, мечтала писать стихи; вычитала где-то, что вдохновение может лучше прийти на природе (какая глупость, — подумал Саша) и отправилась за город, где благополучно и заблудилась. Выглядела она теперь куда спокойнее, чуть заметную дрожь можно было заметить лишь приглядевшись к слегка кружащейся поверхности чая в её кружке.

Откликнувшись в старом кресле, когда-то занимаемом кошкой (он и сейчас провёл рукой, словно пытаясь убрать шерсть, проверяя, не занято ли кресло — кошка была, под стать хозяйке, тонкой, незаметной и независимой — Сашу Маруся не признавала принципиально, а после иссохла за две недели, уйдя в конце в лес — Саша так и не смог её отыскать в глубине летних зарослей), он больше молчал, полагая, что Жене стоит дать выговориться. Увлекалась она, видимо, быстро, и выглядела теперь очень хорошо. — Глупости, — подумал Саша мельком, и незримая кошка махнула хвостом где-то из-за угла.

Дятел стучал и стучал, а они смотрели, задрав головы. Камень под сенью деревьев был сырым и враждебным, но что бы на нём ни было — добрый знак. Велосипед прижимался к камню, точно потерянный котёнок, и жалобно поскрипывал, когда Женя аккуратно подняла его и стала приводить в порядок. Саша в это воссоединение не вмешивался. Отведя новую знакомую к камню, он стоял чуть в стороне, оглядываясь — мало ли что, и вспоминая.

Это произошло семь лет назад, точную дату Саша самым тщательным образом вычистил из головы, сначала чтобы не сойти с ума, потом чтобы начать жить вновь. У Вероники было слабое, но, как казалось им обоим, вполне устойчивое здоровье. Регулярное обследование и жизнь за городом, вдали от шума и грязи трасс и заводов — принятые ими меры казались обоим более чем удовлетворительны. Ложь. Ложь и чудовищная случайность. Саша слабо помнил, что говорил врач, однако его образ — прямой, точный, украшенный очками — был точно выгравирован на ленте мыслей. Да, память человека — вещь удивительно изменчивая даже относительно одного периода жизни. Архипелаг посреди группы озёр — так определял… не Саша, никогда об этом особенно не задумываясь.

— А как отсюда попасть в город? — Женя стояла рядом с велосипедом, любовно оглядывая его.

— Да по этой тропинке и потом по большой дороге налево, — дважды махнул Саша рукой.

— Тогда… мне тогда пора, — покачивая головой, произнесла Женя.

— Да, наверное, пора, — ответил Саша.

Дом стоял тихо и как-то напряжённо — ждал, что же будет. Завидев, как легли первые закатные лучи на тропинку, он облегчённо вздохнул всеми окнами и занавесками — всё было хорошо. Незримая кошка махнула хвостом на втором этаже и, муркнув пыльным стенам, удовлетворённо свернулась клубочком. Где-то в зарослях урчала жаба.

Чайник, приборы, холодильник. Воздух сновал по кухне туда-сюда вслед за возмутителями спокойствия. Саша возился с сервировкой, Женя приготовляла всё к чаю, растаптывая босыми ногами солнечную пыль в ярком утреннем свете. Портрет на стене с интересом наблюдал за происходящим.